Неточные совпадения
— Нет-с, нет!..
Я не допущу этого!.. — проговорил хоть и шепотом, но запальчиво Марфин.
—
Мне повелено было объяснить, — продолжал Марфин, кладя свою миниатюрную руку на могучую ногу Крапчика, — кто
я, к какой принадлежу ложе, какую занимаю степень и должность в ней и какая разница между масонами и энциклопедистами, или, как там выражено, волтерианцами, и почему в обществе между ими и нами существует такая вражда.
Я на это написал все,
не утаив ничего!
— Это вздор-с вы говорите! — забормотал он. —
Я знаю и исполняю правила масонов
не хуже вашего!
Я не болтун, но перед государем моим
я счел бы себя за подлеца говорить неправду или даже скрывать что-нибудь от него.
— Это, конечно, на вашем месте сделал бы то же самое каждый, — поспешил вывернуться губернский предводитель, — и
я изъявляю только мое опасение касательно того, чтобы враги наши
не воспользовались вашей откровенностью.
— Это уж их дело, а
не мое! — резко перебил его Марфин. — Но
я написал, что
я христианин и масон, принадлежу к такой-то ложе… Более двадцати лет исполняю в ней обязанности гроссмейстера… Между господами энциклопедистами и нами вражды мелкой и меркантильной
не существует, но есть вражда и несогласие понятий: у нас, масонов, — бог, у них — разум; у нас — вера, у них — сомнение и отрицание; цель наша — устройство и очищение внутреннего человека, их цель — дать ему благосостояние земное…
— Имею, и самые верные, потому что
мне официально написано, что государю благоугодно благодарить
меня за откровенность и что нас, масонов, он никогда иначе и
не разумел.
— Нет, это еще
не все, мы еще и другое! — перебил его снова с несколько ядовитой усмешкой Марфин. — Мы — вы, видно, забываете, что
я вам говорю: мы — люди, для которых душа человеческая и ее спасение дороже всего в мире, и для нас
не суть важны ни правительства, ни границы стран, ни даже религии.
— Никакой!.. Да
я бы и
не дал ее:
я как был, есмь, так и останусь масоном! — отвечал Марфин.
— Прекрасно-с,
я согласен и с этим! — снова уступил предводитель. — Но как же тут быть?.. Вы вот можете оставаться масоном и даже открыто говорить, что вы масон, — вы
не служите!.. Но как же
мне в этом случае поступить? — заключил он, как бы в форме вопроса.
—
Не говорите этого!
Не говорите!.. Это или неправда, или какое-то непонятное заблуждение ваше! — прикрикнул на него Марфин. —
Я, впрочем, рад этим невзгодам на нас, очень рад!.. Пусть в них все, как металлы в горниле, пообчистятся, и увидится, в ком есть золото и сколько его!
—
Меня больше всего тут удивляет, — заговорил он после короткого молчания и с недоумевающим выражением в лице, — нам
не доверяют, нас опасаются, а между тем вы, например, словами вашими успели вызвать — безделица! — ревизию над всей губернией.
—
Я не словами вызвал, а криком, криком! — повторил двукратно Марфин. —
Я кричал всюду: в гостиных, в клубах, на балах, на улицах, в церквах.
— Они хорошо и сделали, что
не заставляли
меня! — произнес, гордо подняв свое лицо, Марфин. —
Я действую
не из собственных неудовольствий и выгод!
Меня на волос чиновники
не затрогивали, а когда бы затронули, так
я и
не стал бы так поступать, памятуя слова великой молитвы: «Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим», но
я всюду видел, слышал, как они поступают с другими, а потому пусть уж
не посетуют!
— Вы далеко
не все слышали, далеко, что
я, например, знаю про этих господ, сталкиваясь с ними, по моему положению, на каждом шагу, — подзадоривал его еще более губернский предводитель.
— Ах, это
я виновата,
я, — отвечала последняя, — ко
мне сегодня приехал мой управляющий и привез
мне такие тяжелые и неприятные известия, что
я чуть
не умерла.
— Отчего вы никогда
не приедете к нам обедать?.. На целый бы день?..
Я бы вам, если хотите, спела.
— О,
я не позволю даже ему сесть за карты!.. — воскликнула Катрин. — Приедете?
— А
я вот до сих пор
не знаю моего темперамента, — перебила его Людмила.
— В чем же они состоят? Скажите!..
Я знаю, что вы наблюдали за
мной!.. — произнесла
не без некоторого кокетства Людмила.
— Ах,
я ничего этого
не умею, ничего! — призналась Людмила.
— Угадал поэтому
я, но
не печальтесь о том… Припомните слова спасителя: «Мария же благую часть избра, яже
не отымется от нея».
— Но как же
я не умираю, когда
меня душа оставляет? — сделала весьма разумный вопрос Людмила.
— Да
я, мамаша, здесь, около вас!.. — отозвалась неожиданно Сусанна, на всех, впрочем, балах старавшаяся стать поближе к матери, чтобы
не заставлять ту беспокоиться.
—
Не могу,
я вас боюсь, — отвечал он.
Я Вам говорил, что всего удобнее человеку делать эти наблюдения в эпоху юности своей; но это
не воспрещается и еще паче того следует делать и в лета позднейшие, ибо о прежних наших действиях мы можем судить правильнее, чем о настоящих: за сегодняшний поступок наш часто заступается в нас та страсть, которая заставила нас проступиться, и наш разум, который согласился на то!..
Во всех действиях моих
я мню, что буду иметь в них успех, что все они будут на благо
мне и ближним, и токмо милосердный бог,
не хотящий
меня покинуть, нередко ниспосылает
мне уроки смирения и сим лишь хоть на время исцеляет мою бедствующую и худую душу от злейшего недуга ее…»
— Напротив,
мне кажется!.. —
не унимался Ченцов. —
Я вот видал, как рисуют — Давид всегда маленький, а Голиаф страшный сравнительно с ним верзило… Удивляюсь, как
не он Давида, а тот его ухлопал!
— Эх, какой вы, право!.. — снова воскликнул Ченцов. — Самого настоящего и хорошего вы и
не узнали!.. Если бы
меня масоны научили делать золото,
я бы какие угодно им готов был совершить подвиги и произвести в себе внутреннее обновление.
— А когда бы ты хоть раз искренно произвел в себе это обновление, которое тебе теперь, как
я вижу, кажется таким смешным, так, может быть, и
не пожелал бы учиться добывать золото, ибо понял бы, что для человека существуют другие сокровища.
— Ну, это, дядя, вы ошибаетесь! — начал тот
не таким уж уверенным тоном. — Золота
я и в царстве небесном пожелаю, а то сидеть там все под деревцами и кушать яблочки — скучно!.. Женщины там тоже, должно быть, все из старых монахинь…
— Нет, дядя,
я не в состоянии их взять! — отказался он. — Ты слишком великодушен ко
мне.
Я пришел с гадким намерением сердить тебя, а ты
мне платишь добром.
— Эх, — вздохнул он, — делать, видно, нечего, надо брать; но только вот что, дядя!.. Вот тебе моя клятва, что
я никогда
не позволю себе шутить над тобою.
—
Не позволю, дядя, — успокоил его Ченцов, небрежно скомкав денежную пачку и суя ее в карман. — А если бы такое желание и явилось у
меня, так
я скрою его и задушу в себе, — присовокупил он.
—
Не могу, дядя, очень уж
я скверен и развратен!.. Передо
мной давно и очень ясно зияет пропасть, в которую
я — и, вероятно, невдолге — кувырнусь со всей головой, как Дон-Жуан с статуей командора.
В случае, если ответ Ваш будет
мне неблагоприятен,
не передавайте оного сами, ибо Вы, может быть, постараетесь смягчить его и поумалить мое безумие, но пусть
мне скажет его Ваша мать со всей строгостью и суровостью, к какой только способна ее кроткая душа, и да будет
мне сие — говорю это, как говорил бы на исповеди — в поучение и назидание.
«Если
не он сам сознательно, то душа его, верно, печалится обо
мне», — подумал Марфин и ждал,
не скажет ли ему еще чего-нибудь Антип Ильич, и тот действительно сказал...
— А если
я их
не увижу и горничная ихняя выйдет ко
мне, то отдавать ли ей?
Тщательно скрывая от дочерей положение несчастной горничной, она спешила ее отправить в деревню, и при этом
не только что
не бранила бедняжку, а, напротив, утешала, просила
не падать духом и беречь себя и своего будущего ребенка, а сама между тем приходила в крайнее удивление и восклицала: «Этого
я от Аннушки (или Паши какой-нибудь) никак
не ожидала, никак!» Вообще Юлия Матвеевна все житейские неприятности — а у нее их было немало — встречала с совершенно искренним недоумением.
«Что хотите,
я этого
не думала!..
— Она
не одета еще!.. Дайте,
я ей отдам письмо!.. От кого оно?
— Что за вздор такой:
не можете!..
Я вас непременно приучу, — стоял на своем Ченцов.
Стих: «Приидите ко
мне, братие и друзие, с последним лобызанием!», или ирмос [Ирмос — вид богослужебной песни.]: «
Не рыдай мене, мати, зряще во гробе!» — почти немолчно раздавались в ее ушах.
— Все равно,
я сегодня видел эти перчатки, да
мне и самому когда-то даны были такие, и
я их тоже преподнес, только
не одной женщине, а нескольким, которых уважал.
— Подойдите ко
мне, птичка моя! — заговорил Ченцов вдруг совершенно иным тоном, поняв, что Людмила была
не в духе.
— А
я вот думаю и беспокоюсь, — отозвалась Людмила, улыбаясь и стараясь
не смотреть на Ченцова.
— Ответ-с такой… — И Антип Ильич несколько затруднялся, как ему, с его обычною точностью, передать ответ, который он
не совсем понял. — Барышня
мне сами сказали, что они извиняются, а что маменьки ихней дома нет.
— Этого
я не знаю-с! — доложил Антип Ильич.
— Это, виноват,
не догадался! — отвечал Антип Ильич, видимо, смущенный. — Если прикажете,
я опять сейчас съезжу и узнаю.
—
Не были ли мы вместе с вами под Бородиным? — начал сенатор, обращаясь к Марфину. — Фамилия ваша
мне чрезвычайно знакома.
— И
не были ли вы там ранены?..
Я припоминаю это по своей службе в штабе! — продолжал сенатор, желая тем, конечно, сказать любезность гостю.