Неточные совпадения
Право, этаких
я никогда
не видывал: черные, неестественной величины! пришли, понюхали — и пошли прочь.
Так как
я знаю, что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты человек умный и
не любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже
не приехал и
не живет где-нибудь инкогнито…
Аммос Федорович. Нет,
я вам скажу, вы
не того… вы
не… Начальство имеет тонкие виды: даром что далеко, а оно себе мотает на ус.
Городничий. Мотает или
не мотает, а
я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части
я кое-какие распоряженья сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы сделайте так, чтобы все было прилично: колпаки были бы чистые, и больные
не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они ходят по-домашнему.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и
не завесть его? только, знаете, в таком месте неприлично…
Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Я хотел давно об этом сказать вам, но был,
не помню, чем-то развлечен.
Городничий. Да
я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками,
я ничего
не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в бога
не веруете; вы в церковь никогда
не ходите; а
я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы… О,
я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего: может быть, оно там и нужно так, об этом
я не могу судить; но вы посудите сами, если он сделает это посетителю, — это может быть очень худо: господин ревизор или другой кто может принять это на свой счет.
Лука Лукич. Что ж
мне, право, с ним делать?
Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой
я никогда еще
не видывал. Он-то ее сделал от доброго сердца, а
мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Я раз слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, то
я не могу вам сказать, что с ним сделалось.
Лука Лукич. Да, он горяч!
Я ему это несколько раз уже замечал… Говорит: «Как хотите, для науки
я жизни
не пощажу».
Городничий. Какая война с турками! Просто нам плохо будет, а
не туркам. Это уже известно: у
меня письмо.
Я даже думаю (берет его под руку и отводит в сторону),
я даже думаю,
не было ли на
меня какого-нибудь доноса.
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому
не учите, это
я делаю
не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете.
Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы
не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал.
Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Городничий. Батюшки,
не милы
мне теперь ваши зайцы: у
меня инкогнито проклятое сидит в голове. Так и ждешь, что вот отворится дверь и — шасть…
Бобчинский. Э, нет, позвольте, уж
я… позвольте, позвольте… вы уж и слога такого
не имеете…
Бобчинский. Припомню, ей-богу, припомню. Уж
не мешайте, пусть
я расскажу,
не мешайте! Скажите, господа, сделайте милость, чтоб Петр Иванович
не мешал.
Городничий. Да говорите, ради бога, что такое? У
меня сердце
не на месте. Садитесь, господа! Возьмите стулья! Петр Иванович, вот вам стул.
Как только имел
я удовольствие выйти от вас после того, как вы изволили смутиться полученным письмом, да-с, — так
я тогда же забежал… уж, пожалуйста,
не перебивайте, Петр Иванович!
В желудке-то у
меня… с утра
я ничего
не ел, так желудочное трясение…» — да-с, в желудке-то у Петра Ивановича… «А в трактир, — говорит, — привезли теперь свежей семги, так мы закусим».
Э,
не перебивайте, Петр Иванович, пожалуйста,
не перебивайте; вы
не расскажете, ей-богу
не расскажете: вы пришепетываете, у вас,
я знаю, один зуб во рту со свистом…
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части, а
я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Аммос Федорович. А
я на этот счет покоен. В самом деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни
не будет рад.
Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон
не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Дай только, боже, чтобы сошло с рук поскорее, а там-то
я поставлю уж такую свечу, какой еще никто
не ставил: на каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после!
Я не хочу после…
Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал!
Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку;
я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
)«Эй, Осип, ступай посмотри комнату, лучшую, да обед спроси самый лучший:
я не могу есть дурного обеда,
мне нужен лучший обед».
Осип. Да зачем же бы
мне валяться?
Не видал
я разве кровати, что ли?
Осип. Да на что
мне она?
Не знаю
я разве, что такое кровать? У
меня есть ноги;
я и постою. Зачем
мне ваша кровать?
Хлестаков (голосом вовсе
не решительным и
не громким, очень близким к просьбе).Вниз, в буфет… Там скажи… чтобы
мне дали пообедать.
Осип. Да нет,
я и ходить
не хочу.
Осип. Говорит: «Этак всякий приедет, обживется, задолжается, после и выгнать нельзя.
Я, говорит, шутить
не буду,
я прямо с жалобою, чтоб на съезжую да в тюрьму».
Да, если б в Пензе
я не покутил, стало бы денег доехать домой.
(Насвистывает сначала из «Роберта», потом «
Не шей ты
мне, матушка», а наконец ни се ни то.
Хлестаков. Послушай, любезный, там
мне до сих пор обеда
не приносят, так, пожалуйста, поторопи, чтоб поскорее, — видишь,
мне сейчас после обеда нужно кое-чем заняться.
Хлестаков. Да что ж жаловаться? Посуди сам, любезный, как же? ведь
мне нужно есть. Этак могу
я совсем отощать.
Мне очень есть хочется;
я не шутя это говорю.
Слуга. Так-с. Он говорил: «
Я ему обедать
не дам, покамест он
не заплатит
мне за прежнее». Таков уж ответ его был.
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно, что
мне нужно есть. Деньги сами собою… Он думает, что, как ему, мужику, ничего, если
не поесть день, так и другим тоже. Вот новости!
Как бы,
я воображаю, все переполошились: «Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?» Они, пентюхи, и
не знают, что такое значит «прикажете принять».
Хлестаков. Вот вздор какой!
я этого
не принимаю. Ты скажи ему: что это, в самом деле, такое!.. Этого мало.
Хлестаков. Поросенок ты скверный… Как же они едят, а
я не ем? Отчего же
я, черт возьми,
не могу так же? Разве они
не такие же проезжающие, как и
я?
Хлестаков.
Я с тобою, дурак,
не хочу рассуждать. (Наливает суп и ест.)Что это за суп? Ты просто воды налил в чашку: никакого вкусу нет, только воняет.
Я не хочу этого супу, дай
мне другого.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими:
я, брат,
не такого рода! со
мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)
Я думаю, еще ни один человек в мире
не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Что ж, если благородным образом,
я, пожалуй… нет, нет,
не хочу!
Хлестаков (сначала немного заикается, но к концу речи говорит громко).Да что же делать?..
Я не виноват…
Я, право, заплачу…
Мне пришлют из деревни.
Он больше виноват: говядину
мне подает такую твердую, как бревно; а суп — он черт знает чего плеснул туда,
я должен был выбросить его за окно. Он
меня морил голодом по целым дням… Чай такой странный: воняет рыбой, а
не чаем. За что ж
я… Вот новость!
Городничий (робея).Извините,
я, право,
не виноват. На рынке у
меня говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые и поведения хорошего.
Я уж
не знаю, откуда он берет такую. А если что
не так, то… Позвольте
мне предложить вам переехать со
мною на другую квартиру.
Хлестаков. Нет,
не хочу!
Я знаю, что значит на другую квартиру: то есть — в тюрьму. Да какое вы имеете право? Да как вы смеете?.. Да вот
я…
Я служу в Петербурге. (Бодрится.)
Я,
я,
я…
Хлестаков (храбрясь).Да вот вы хоть тут со всей своей командой —
не пойду!
Я прямо к министру! (Стучит кулаком по столу.)Что вы? что вы?