Неточные совпадения
— Звал? Зачем же это
я звал —
не помню! — отвечал он, потягиваясь. — Поди пока к себе, а
я вспомню.
— А у тебя разве ноги отсохли, что ты
не можешь постоять? Ты видишь,
я озабочен — так и подожди!
Не належался еще там? Сыщи письмо, что
я вчера от старосты получил. Куда ты его дел?
— Какое письмо?
Я никакого письма
не видал, — сказал Захар.
—
Я не ломал, — отвечал Захар, — она сама изломалась;
не век же ей быть: надо когда-нибудь изломаться.
— Куда? Здесь ищи!
Я с третьего дня там
не был. Да скорее же! — говорил Илья Ильич.
— Уж коли
я ничего
не делаю… — заговорил Захар обиженным голосом, — стараюсь, жизни
не жалею! И пыль-то стираю, и мету-то почти каждый день…
Обломов с упреком поглядел на него, покачал головой и вздохнул, а Захар равнодушно поглядел в окно и тоже вздохнул. Барин, кажется, думал: «Ну, брат, ты еще больше Обломов, нежели
я сам», а Захар чуть ли
не подумал: «Врешь! ты только мастер говорить мудреные да жалкие слова, а до пыли и до паутины тебе и дела нет».
— У
меня всего много, — сказал он упрямо, — за всяким клопом
не усмотришь, в щелку к нему
не влезешь.
— Что это? — почти с ужасом сказал Илья Ильич. — Одиннадцать часов скоро, а
я еще
не встал,
не умылся до сих пор? Захар, Захар!
— Что ж ты
не скажешь, что готово?
Я бы уж и встал давно. Поди же,
я сейчас иду вслед за тобою.
Мне надо заниматься,
я сяду писать.
— Э-э-э! слишком проворно! Видишь, еще что!
Не сейчас ли прикажете? А ты
мне не смей и напоминать о квартире.
Я уж тебе запретил раз; а ты опять. Смотри!
— Что ж делать? — вот он чем отделывается от
меня! — отвечал Илья Ильич. — Он
меня спрашивает!
Мне что за дело? Ты
не беспокой
меня, а там, как хочешь, так и распорядись, только чтоб
не переезжать.
Не может постараться для барина!
— Да как же, батюшка, Илья Ильич,
я распоряжусь? — начал мягким сипеньем Захар. — Дом-то
не мой: как же из чужого дома
не переезжать, коли гонят? Кабы мой дом был, так
я бы с великим моим удовольствием…
— Ну, хорошо, как встану, напишу… Ты ступай к себе, а
я подумаю. Ничего ты
не умеешь сделать, — добавил он, —
мне и об этой дряни надо самому хлопотать.
— Уж кто-то и пришел! — сказал Обломов, кутаясь в халат. — А
я еще
не вставал — срам, да и только! Кто бы это так рано?
— Нет,
я не усядусь на скамеечке. Да и что стану
я там делать?
—
Не могу:
я у князя Тюменева обедаю; там будут все Горюновы и она, она… Лиденька, — прибавил он шепотом. — Что это вы оставили князя? Какой веселый дом! На какую ногу поставлен! А дача! Утонула в цветах! Галерею пристроили, gothique. [в готическом стиле (фр.).] Летом, говорят, будут танцы, живые картины. Вы будете бывать?
— Как это можно? Скука! Да чем больше, тем веселей. Лидия бывала там,
я ее
не замечал, да вдруг…
—
Не могу, дал слово к Муссинским: их день сегодня. Поедемте и вы. Хотите,
я вас представлю?
— На вас
не угодишь. Да мало ли домов! Теперь у всех дни: у Савиновых по четвергам обедают, у Маклашиных — пятницы, у Вязниковых — воскресенья, у князя Тюменева — середы. У
меня все дни заняты! — с сияющими глазами заключил Волков.
Слава Богу, у
меня служба такая, что
не нужно бывать в должности.
— Pardon, [Извините (фр.).] некогда, — торопился Волков, — в другой раз! — А
не хотите ли со
мной есть устриц? Тогда и расскажете. Поедемте, Миша угощает.
— Рг. prince M. Michel, [Князь М. Мишель (фр.).] — говорил Волков, — а фамилия Тюменев
не уписалась; это он
мне в Пасху подарил, вместо яичка. Но прощайте, au revoir.
Мне еще в десять мест. — Боже мой, что это за веселье на свете!
— А как ты думал? Еще хорошо, если пораньше отделаюсь да успею хоть в Екатерингоф прокатиться… Да,
я заехал спросить:
не поедешь ли ты на гулянье?
Я бы заехал…
— Нет, нет! Это напрасно, — с важностью и покровительством подтвердил Судьбинский. — Свинкин ветреная голова. Иногда черт знает какие тебе итоги выведет, перепутает все справки.
Я измучился с ним; а только нет, он
не замечен ни в чем таком… Он
не сделает, нет, нет! Завалялось дело где-нибудь; после отыщется.
— Что еще это! Вон Пересветов прибавочные получает, а дела-то меньше моего делает и
не смыслит ничего. Ну, конечно, он
не имеет такой репутации.
Меня очень ценят, — скромно прибавил он, потупя глаза, — министр недавно выразился про
меня, что
я «украшение министерства».
— А что ж бы
я стал делать, если б
не служил? — спросил Судьбинский.
— Зато у
меня имение на руках, — со вздохом сказал Обломов. —
Я соображаю новый план; разные улучшения ввожу. Мучаюсь, мучаюсь… А ты ведь чужое делаешь,
не свое.
—
Не шутя, на Мурашиной. Помнишь, подле
меня на даче жили? Ты пил чай у
меня и, кажется, видел ее.
— Да, да, на той неделе, — обрадовался Обломов, — у
меня еще платье
не готово. Что ж, хорошая партия?
— О торговле, об эманципации женщин, о прекрасных апрельских днях, какие выпали нам на долю, и о вновь изобретенном составе против пожаров. Как это вы
не читаете? Ведь тут наша вседневная жизнь. А пуще всего
я ратую за реальное направление в литературе.
— Именно, — подхватил Пенкин. — У вас много такта, Илья Ильич, вам бы писать! А между тем
мне удалось показать и самоуправство городничего, и развращение нравов в простонародье; дурную организацию действий подчиненных чиновников и необходимость строгих, но законных мер…
Не правда ли, эта мысль… довольно новая?
— В самом деле
не видать книг у вас! — сказал Пенкин. — Но, умоляю вас, прочтите одну вещь; готовится великолепная, можно сказать, поэма: «Любовь взяточника к падшей женщине».
Я не могу вам сказать, кто автор: это еще секрет.
— Нет, Пенкин,
я не стану читать.
— Чего
я там
не видал? — говорил Обломов. — Зачем это они пишут: только себя тешат…
— Однако
мне пора в типографию! — сказал Пенкин. —
Я, знаете, зачем пришел к вам?
Я хотел предложить вам ехать в Екатерингоф; у
меня коляска.
Мне завтра надо статью писать о гулянье: вместе бы наблюдать стали, чего бы
не заметил
я, вы бы сообщили
мне; веселее бы было. Поедемте…
— Нет, нездоровится, — сказал Обломов, морщась и прикрываясь одеялом, — сырости боюсь, теперь еще
не высохло. А вот вы бы сегодня обедать пришли: мы бы поговорили… У
меня два несчастья…
В службе у него нет особенного постоянного занятия, потому что никак
не могли заметить сослуживцы и начальники, что он делает хуже, что лучше, так, чтоб можно было определить, к чему он именно способен. Если дадут сделать и то и другое, он так сделает, что начальник всегда затрудняется, как отозваться о его труде; посмотрит, посмотрит, почитает, почитает, да и скажет только: «Оставьте,
я после посмотрю… да, оно почти так, как нужно».
— А! — встретил его Обломов. — Это вы, Алексеев? Здравствуйте. Откуда?
Не подходите,
не подходите;
я вам
не дам руки: вы с холода!
— Что вы, какой холод!
Я не думал к вам сегодня, — сказал Алексеев, — да Овчинин встретился и увез к себе.
Я за вами, Илья Ильич.
— Куда одеваться?
Я еще
не умылся.
— Куда это ехать?
Я не хотел ехать никуда…
— Это
я по сырости поеду! И чего
я там
не видал? Вон дождь собирается, пасмурно на дворе, — лениво говорил Обломов.
— А о делах своих
я вам
не говорил? — живо спросил Обломов.
— Отчего
я не встаю-то так долго? Ведь
я вот тут лежал все да думал, как
мне выпутаться из беды.
— Да, только срок контракту вышел;
я все это время платил помесячно…
не помню только, с которых пор.
— Никак
не полагаю, — сказал Обломов, —
мне и думать-то об этом
не хочется. Пусть Захар что-нибудь придумает.
— Ну, пусть эти «некоторые» и переезжают. А
я терпеть
не могу никаких перемен! Это еще что, квартира! — заговорил Обломов. — А вот посмотрите-ка, что староста пишет ко
мне.
Я вам сейчас покажу письмо… где бишь оно? Захар, Захар!
— А где
я его сыщу? Разве
я знаю, какое письмо вам нужно?
Я не умею читать.