Неточные совпадения
— Стало
быть, мне правду
говорили, что он пленился этой госпожой? — спросил Марфин губернского предводителя.
Таким образом, вся эта святыня как будто бы навеяна
была из-чужа, из католицизма, а между тем Крапчик только по-русски и умел
говорить, никаких иностранных книг не читал и даже за границей никогда не бывал.
— Никакой, ни малейшей! — отвечал Марфин, постукивая своей маленькой ножкой. — Я
говорю это утвердительно, потому что по сему поводу мне переданы
были слова самого государя.
— Нет, это еще не все, мы еще и другое! — перебил его снова с несколько ядовитой усмешкой Марфин. — Мы — вы, видно, забываете, что я вам
говорю: мы — люди, для которых душа человеческая и ее спасение дороже всего в мире, и для нас не
суть важны ни правительства, ни границы стран, ни даже религии.
— Прекрасно-с, я согласен и с этим! — снова уступил предводитель. — Но как же тут
быть?.. Вы вот можете оставаться масоном и даже открыто
говорить, что вы масон, — вы не служите!.. Но как же мне в этом случае поступить? — заключил он, как бы в форме вопроса.
— Не
говорите этого! Не
говорите!.. Это или неправда, или какое-то непонятное заблуждение ваше! — прикрикнул на него Марфин. — Я, впрочем, рад этим невзгодам на нас, очень рад!.. Пусть в них все, как металлы в горниле, пообчистятся, и увидится, в ком
есть золото и сколько его!
Его лицо имело отчасти насмешливое выражение, а проходившие вместе с тем по этому лицу глубокие борозды ясно
говорили, что этот господин (ему
было никак не больше тридцати пяти лет) достаточно пожил и насладился жизнью.
— Как поздно, как поздно!.. Мы с папа
были в отчаянии и думали, что вы не приедете, —
говорила она, обмениваясь книксенами с девушками и их матерью.
«Злодей, — спрашивает она, — за что?..» — «А за то,
говорит, что я вот теперь тысячу женщин видел, и ты всех их хуже и гаже!» Мила она ему
была?
— Но что же для вас
есть святое?..
Говорите… — поставила уже прямо свой вопрос Катрин, вскидывая на Ченцова свои жгучие глаза.
— Оттого, что она подозревает, что у нее
есть соперница — одна девушка нашего круга, mademoiselle Волховская, на которой Елецкий хочет жениться и про которую цыганка
говорит...
Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе с тем сейчас же принялся зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы, на что она не без досады возражала: «Ну, да, влюблена, умираю от любви к нему!» — и в то же время взглядывала и на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись на косяк, со сложенными, как Наполеон, накрест руками, и подняв, по своей манере, глаза вверх, весь
был погружен в какое-то созерцательное состояние; вылетавшие по временам из груди его вздохи
говорили, что у него невесело на душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий смех Ченцова, так как каждый раз Марфина при этом даже подергивало.
— Ну, вот где ты!.. —
говорила адмиральша, совершенно не понимавшая, почему так случалось, что Сусанна всегда
была вблизи ее. — А Муза где?
Из этой беды его выручила одна дама, — косая, не первой уже молодости и, как
говорила молва, давнишний, — когда Ченцов
был еще студентом, — предмет его страсти.
— Это несомненно, что великий маг и волшебник Калиостро масон
был, — продолжал между тем настоящую беседу Ченцов, — нам это сказывал наш полковой командир, бывший прежде тоже ярым масоном; и он
говорил, что Калиостро принадлежал к секте иллюминатов [Иллюминаты — последователи религиозно-мистического учения Адама Вейсгаупта (1748—1830), основавшего тайное общество в 1776 г.].
Есть такая секта?
Егор Егорыч мечтал устроить душу Людмилы по строгим правилам масонской морали, чего, казалось ему, он и достигнул в некоторой степени; но,
говоря по правде, им ничего тут, ни на йоту не
было достигнуто.
В случае, если ответ Ваш
будет мне неблагоприятен, не передавайте оного сами, ибо Вы, может
быть, постараетесь смягчить его и поумалить мое безумие, но пусть мне скажет его Ваша мать со всей строгостью и суровостью, к какой только способна ее кроткая душа, и да
будет мне сие —
говорю это, как
говорил бы на исповеди — в поучение и назидание.
— Сказали всего только, что сама адмиральша
будет вам отвечать! — дополнил Антип Ильич, постаравшийся припомнить до последнего звука все, что
говорила ему Людмила.
Его намерение
было ехать к сенатору, чтобы на том сорвать вспыхнувшую в нем досаду, доходящую почти до озлобления, и вместе с тем, под влиянием своих масонских воззрений, он мысленно
говорил себе: «Нетерпелив я и строптив, очень строптив!»
— Не всегда, не
говорите этого, не всегда! — возразил сенатор, все более и более принимая величавую позу. — Допуская, наконец, что во всех этих рассказах, как во всякой сплетне,
есть малая доля правды, то и тогда раскапывать и раскрывать, как вот сами вы
говорите, такую грязь тяжело и, главное, трудно… По нашим законам человек, дающий взятку, так же отвечает, как и берущий.
— Он
был у меня!.. — доложил правитель дел, хотя собственно он должен
был бы сказать, что городничий представлялся к нему, как стали это делать, чрез две же недели после начала ревизии, почти все вызываемые для служебных объяснений чиновники, являясь к правителю дел даже ранее, чем к сенатору, причем, как
говорили злые языки, выпадала немалая доля благостыни в руки Звездкина.
— Извольте, извольте!.. — не выдержал долее граф. — Я для вас готов
быть у старика… Он, я знаю, не так виноват, как
говорят про него враги его.
— Но вы в этом случае — поймите вы — совершенно сходитесь в мнениях с сенатором, который тоже
говорит, что я слишком спешу, и все убеждал меня, что Петербург достаточно уже облагодетельствовал нашу губернию тем, что прислал его к нам на ревизию; а я
буду там доказывать, что господин граф не годится для этого, потому что он плотоугодник и развратник, и что его, прежде чем к нам, следовало послать в Соловки к какому-нибудь монаху для напутствования и назидания.
— О, черт бы его драл! — отозвался без церемонии Ченцов. — Я игрывал и не с такими еще господами… почище его
будут!.. Стоит ли об этом
говорить! Чокнемтесь лучше, по крайней мере, хоть теперь!.. — присовокупил он, наливая по стакану шампанского себе и Катрин.
Говорю это моим сотоварищам по делу…
говорю: если бритвой, так его непременно убил человек, который бреется и который еще
будет бриться, потому что он бритву не бросил, а унес с собой!..
— Не теперь бы, а еще вчера это следовало! —
говорила все с большим и большим одушевлением gnadige Frau: о, она
была дама энергическая и прозорливая, сумела бы найтись во всяких обстоятельствах жизни.
— Купец русский, — заметила с презрением gnadige Frau: она давно и очень сильно не любила торговых русских людей за то, что они действительно многократно обманывали ее и особенно при продаже дамских материй, которые через неделю же у ней, при всей бережливости в носке, делались тряпки тряпками; тогда как — gnadige Frau без чувства не могла
говорить об этом, — тогда как платье, которое она сшила себе в Ревеле из голубого камлота еще перед свадьбой,
было до сих пор новешенько.
— Но как же нам
быть совсем без копейки денег своих? Что ты за глупости
говоришь? — произнесла уж с неудовольствием gnadige Frau.
Ченцов закусил себе губы и, отвернувшись от Людмилы, начал смотреть на Катрин, которая, видимо, уничтоженная и опечаленная, танцевала с одним из самых щеголеватых сенаторских чиновников, но
говорить с своим кавалером не могла и только отчасти вознаграждена
была, танцуя вторую кадриль с Ченцовым, с которым она тоже мало
говорила, но зато крепко пожимала ему руку, чувствуя при этом, что он хоть продолжал кусать себе усы, но отвечал ей тоже пожатием.
Я вызываю исправника к себе и
говорю ему, что
буду зорко следить по этого рода делам за действиями земской полиции, а потому заранее прошу его не ссориться со мной.
Евгений при этом усмехнулся и самодовольно погладил свою бороду: заметно
было, что он давно и хорошо знал то, о чем предполагал
говорить.
— Но каким же образом, ваше преосвященство, — возразил Крапчик, — мне наш общий с вами знакомый, Егор Егорыч Марфин, как-то раз
говорил, что скопцы у нас
были еще в древности, а хлысты, рассказывают, не очень давно появились?
— Но я, ваше преосвященство,
говоря откровенно, даже не знаю хорошенько, в чем и сама-то христовщина состоит, а между тем бы интересно
было это для меня, — извините моей глупой любознательности.
Детей они весьма часто убивали, сопровождая это разными, придуманными для того, обрядами: ребенка, например, рожденного от учителя и хлыстовки, они наименовывали агнцем непорочным, и отец этого ребенка сам закалывал его, тело же младенца сжигали, а кровь и сердце из него высушивали в порошок, который клали потом в их причастный хлеб, и ересиарх, раздавая этот хлеб на радениях согласникам,
говорил, что в хлебе сем
есть частица закланного агнца непорочного.
Егор Егорыч промолчал на это. Увы, он никак уж не мог
быть тем, хоть и кипятящимся, но все-таки смелым и отважным руководителем, каким являлся перед Сверстовым прежде, проповедуя обязанности христианина, гражданина, масона. Дело в том, что в душе его ныне горела иная, более активная и, так сказать, эстетико-органическая страсть, ибо хоть он
говорил и сам верил в то, что желает жениться на Людмиле, чтобы сотворить из нее масонку, но красота ее
была в этом случае все-таки самым могущественным стимулом.
— Это мы посмотрим, посмотрим; я вот попригляжусь к здешним мужикам, когда их лечить
буду!.. —
говорил доктор, мотая головой: он втайне давно имел намерение попытаться распространять масонство между мужиками, чтобы сделать его таким образом более народным, чем оно до сих пор
было.
Затем, поцеловав друга в голову, Сверстов ушел: gnadige Frau справедливо
говорила об нем, что, как он
был при первом знакомстве с нею студентом-буршем, таким пребывал и до старости.
Первоначально Егор Егорыч действительно впал
было в размышление о предстоявшем ему подвиге, но потом вдруг от какой-то пришедшей ему на ум мысли встрепенулся и позвал свою старую ключницу, по обыкновению, единственную особу в доме, бодрствовавшую в бессонные ночи барина: предание в дворне даже
говорило, что когда-то давно Егор Егорыч и ключница питали друг к другу сухую любовь, в результате которой ключница растолстела, а Егор Егорыч высох.
— Если ты
будешь сметь так
говорить со мной, я прокляну тебя! — зашипел он, крепко прижав свой могучий кулак к столу. — Я не горничная твоя, а отец тебе, и ты имеешь дерзость сказать мне в глаза, что я шулер, обыгрывающий наверняка своих партнеров!
Крапчик остался очень рассерженный, но далеко не потерявшийся окончательно: конечно, ему досадно
было такое решительное заявление Катрин, что она никогда не пойдет за Марфина; но, с другой стороны, захочет ли еще и сам Марфин жениться на ней, потому что весь город
говорил, что он влюблен в старшую дочь адмиральши, Людмилу?
— Любопытно бы
было видеть эту инструкцию, — сказал насмешливо Крапчик, — но, кроме того, слух слуху рознь. Это уж я
говорю не как помещик, а как губернский предводитель дворянства: назначать неосмотрительно дознания по этого рода делам значит прямо вызывать крестьян на бунт против помещиков, а это я не думаю, чтобы
было приятно государю.
— Не знаю-с, что известно графу, но я на днях уезжаю в Петербург и
буду там
говорить откровенно о положении нашей губернии и дворянства, — сказал сей последний в заключение и затем, гордо подняв голову, вышел из залы.
Егор Егорыч ничего не мог разобрать: Людмила, Москва, любовь Людмилы к Ченцову, Орел, Кавказ — все это перемешалось в его уме, и прежде всего ему представился вопрос, правда или нет то, что
говорил ему Крапчик, и он хоть кричал на того и сердился, но в то же время в глубине души его шевелилось, что это не совсем невозможно, ибо Егору Егорычу самому пришло в голову нечто подобное, когда он услыхал от Антипа Ильича об отъезде Рыжовых и племянника из губернского города; но все-таки, как истый оптимист,
будучи более склонен воображать людей в лучшем свете, чем они
были на самом деле, Егор Егорыч поспешил отклонить от себя эту злую мысль и почти вслух пробормотал: «Конечно, неправда, и доказательство тому, что, если бы существовало что-нибудь между Ченцовым и Людмилой, он не ускакал бы на Кавказ, а оставался бы около нее».
— Не плакать, а радоваться надобно, что так случилось, — принялась, Юлия Матвеевна успокаивать дочь. — Он
говорит, что готов жениться на тебе… Какое счастье!.. Если бы он
был совершенно свободный человек и посторонний, то я скорее умерла бы, чем позволила тебе выйти за него.
— Мне Егор Егорыч
говорил, — а ты знаешь, как он любил прежде Ченцова, — что Валерьян — погибший человек: он
пьет очень… картежник безумный, и что ужасней всего, — ты, как девушка, конечно, не понимаешь этого, — он очень непостоянен к женщинам: у него в деревне и везде целый сераль. [Сераль — дворец и входящий в него гарем в восточных странах.]
— Потом (это уж Егор Егорыч начал
говорить настойчиво)… вам здесь, вероятно, трудно
будет жить с двумя дочерьми!.. Вот, пожалуйста, возьмите!
Старушка удалилась. Людмила ласково протянула руку Сусанне. Та долее не выдержала и, кинувшись сестре на грудь, начала ее целовать: ясное предчувствие ей
говорило, что Людмила
была несчастлива, и очень несчастлива!
Когда подан
был затем кофе, Егор Егорыч, будто бы так себе, к слову, начал
говорить о разного рода ложных стыдах и страхах, которые иногда овладевают людьми, и что подобного страха не следует
быть ни у кого, потому что каждый должен бояться одного только бога, который милосерд и прощает человеку многое, кроме отчаяния.
— Ах, мы рады вам… —
говорила адмиральша,
будучи в сущности весьма удивлена появлением громадного капитана, так как, при недавней с ним встрече, она вовсе не приглашала его, — напротив, конечно, не совсем, может
быть, ясно сказала ему: «Извините, мы живем совершенно уединенно!» — но как бы ни
было, капитан уселся и сейчас же повел разговор.
Панночка в отчаянии и
говорит ему: «Сними ты с себя портрет для меня, но пусти перед этим кровь и дай мне несколько капель ее; я их велю положить живописцу в краски, которыми
будут рисовать, и тогда портрет выйдет совершенно живой, как ты!..» Офицер, конечно, — да и кто бы из нас не готов
был сделать того, когда мы для женщин жизнью жертвуем? — исполнил, что она желала…