Неточные совпадения
— Да он славно бьется! —
говорил Бульба, остановившись. — Ей-богу, хорошо! — продолжал он, немного оправляясь, — так, хоть бы даже и не пробовать. Добрый
будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! — И отец с сыном стали целоваться. — Добре, сынку! Вот так колоти всякого, как меня тузил; никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство: что это за веревка висит? А ты, бейбас, что стоишь и руки опустил? —
говорил он, обращаясь к младшему, — что ж ты, собачий сын, не колотишь меня?
— Вот еще что выдумал! —
говорила мать, обнимавшая между тем младшего. — И придет же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да будто и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это дитя
было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь нужно опочить и
поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться!
— И всего только одну неделю
быть им дома? —
говорила жалостно, со слезами на глазах, худощавая старуха мать. — И погулять им, бедным, не удастся; не удастся и дому родного узнать, и мне не удастся наглядеться на них!
Бульба по случаю приезда сыновей велел созвать всех сотников и весь полковой чин, кто только
был налицо; и когда пришли двое из них и есаул Дмитро Товкач, старый его товарищ, он им тот же час представил сыновей,
говоря: «Вот смотрите, какие молодцы! На Сечь их скоро пошлю». Гости поздравили и Бульбу, и обоих юношей и сказали им, что доброе дело делают и что нет лучшей науки для молодого человека, как Запорожская Сечь.
Ну, сынки! прежде всего
выпьем горелки! — так
говорил Бульба.
«Сыны мои, сыны мои милые! что
будет с вами? что ждет вас?» —
говорила она, и слезы остановились в морщинах, изменивших ее когда-то прекрасное лицо.
И слышал только в ответ Тарас Бульба, что Бородавка повешен в Толопане, что с Колопера содрали кожу под Кизикирмоном, что Пидсышкова голова посолена в бочке и отправлена в самый Царьград. Понурил голову старый Бульба и раздумчиво
говорил: «Добрые
были козаки!»
— Как не можно? Как же ты
говоришь: не имеем права? Вот у меня два сына, оба молодые люди. Еще ни разу ни тот, ни другой не
был на войне, а ты
говоришь — не имеем права; а ты
говоришь — не нужно идти запорожцам.
— Ступай же,
говорят тебе! — кричали запорожцы. Двое из них схватили его под руки, и как он ни упирался ногами, но
был наконец притащен на площадь, сопровождаемый бранью, подталкиваньем сзади кулаками, пинками и увещаньями. — Не пяться же, чертов сын! Принимай же честь, собака, когда тебе дают ее!
Да если уж пошло на то, чтобы
говорить правду, у нас и челнов нет столько в запасе, да и пороху не намолото в таком количестве, чтобы можно
было всем отправиться.
— Пусть пан только молчит и никому не
говорит: между козацкими возами
есть один мой воз; я везу всякий нужный запас для козаков и по дороге
буду доставлять всякий провиант по такой дешевой цене, по какой еще ни один жид не продавал. Ей-богу, так; ей-богу, так.
— О! да этот
будет со временем добрый полковник! —
говорил старый Тарас. — Ей-ей,
будет добрый полковник, да еще такой, что и батька за пояс заткнет!
— Неразумная голова, —
говорил ему Тарас. — Терпи, козак, — атаман
будешь! Не тот еще добрый воин, кто не потерял духа в важном деле, а тот добрый воин, кто и на безделье не соскучит, кто все вытерпит, и хоть ты ему что хочь, а он все-таки поставит на своем.
Но знаю, что, может
быть, несу глупые речи, и некстати, и нейдет все это сюда, что не мне, проведшему жизнь в бурсе и на Запорожье,
говорить так, как в обычае
говорить там, где бывают короли, князья и все что ни
есть лучшего в вельможном рыцарстве.
— Не слыхано на свете, не можно, не
быть тому, —
говорил Андрий, — чтобы красивейшая и лучшая из жен понесла такую горькую часть, когда она рождена на то, чтобы пред ней, как пред святыней, преклонилось все, что ни
есть лучшего на свете.
— Хоть оно и не в законе, чтобы сказать какое возражение, когда
говорит кошевой перед лицом всего войска, да дело не так
было, так нужно сказать.
— Пан полковник, пан полковник! —
говорил жид поспешным и прерывистым голосом, как будто бы хотел объявить дело не совсем пустое. — Я
был в городе, пан полковник!
— Он сказал… прежде кивнул пальцем, а потом уже сказал: «Янкель!» А я: «Пан Андрий!» —
говорю. «Янкель! скажи отцу, скажи брату, скажи козакам, скажи запорожцам, скажи всем, что отец — теперь не отец мне, брат — не брат, товарищ — не товарищ, и что я с ними
буду биться со всеми. Со всеми
буду биться!»
— А хотел бы я поглядеть, как они нам обрежут чубы! —
говорил Попович, поворотившись перед ними на коне. И потом, поглядевши на своих, сказал: — А что ж? Может
быть, ляхи и правду
говорят. Коли выведет их вон тот пузатый, им всем
будет добрая защита.
— Спасибо тебе, батько! Молчал, молчал, долго молчал, да вот наконец и сказал. Недаром
говорил, когда собирался в поход, что
будешь пригоден козачеству: так и сделалось.
— Слушайте ж теперь войскового приказа, дети! — сказал кошевой, выступил вперед и надел шапку, а все запорожцы, сколько их ни
было, сняли свои шапки и остались с непокрытыми головами, утупив очи в землю, как бывало всегда между козаками, когда собирался что
говорить старший.
— Молчи ж,
говорят тебе, чертова детина! — закричал Товкач сердито, как нянька, выведенная из терпенья, кричит неугомонному повесе-ребенку. — Что пользы знать тебе, как выбрался? Довольно того, что выбрался. Нашлись люди, которые тебя не выдали, — ну, и
будет с тебя! Нам еще немало ночей скакать вместе. Ты думаешь, что пошел за простого козака? Нет, твою голову оценили в две тысячи червонных.
— Оставайся здесь, накорми и
напои моего коня, а я пойду
поговорю с ним один. У меня до него дело.
— Не
говори мне ничего. Вези меня в Варшаву. Что бы ни
было, а я хочу еще раз увидеть его, сказать ему хоть одно слово.
«Вот это, душечка Юзыся, —
говорил он, — весь народ, что вы видите, пришел затем, чтобы посмотреть, как
будут казнить преступников.
Неточные совпадения
Осип.
Говорит: «Этак всякий приедет, обживется, задолжается, после и выгнать нельзя. Я,
говорит, шутить не
буду, я прямо с жалобою, чтоб на съезжую да в тюрьму».
Анна Андреевна. Цветное!.. Право,
говоришь — лишь бы только наперекор. Оно тебе
будет гораздо лучше, потому что я хочу надеть палевое; я очень люблю палевое.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то
была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время
говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, —
говорит, — не
буду, —
говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это,
говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»