Неточные совпадения
Вон он разговаривает с Клавской!.. — отвечал тот, показывая глазами на плешивого старика с синей лентой белого орла, стоявшего около танцующих, вблизи
одной, если хотите, красивой из себя дамы, но
в то же
время с каким-то наглым и бесстыжим выражением
в лице.
Дамы тоже были немало поражены:
одни пожимали плечами, другие тупились, третьи переглядывались значительными взглядами, хотя
в то же
время — нельзя этого утаить — многие из них сделали бы с величайшим удовольствием то, что сделала теперь Клавская.
Карты обыкновенно Крапчик клал медленно, аккуратно,
одна на другую, как бы о том только и помышляя, но
в то же
время все видел и все подмечал, что делал его партнер, и беспощаднейшим образом пользовался малейшей оплошностью того.
Оба нищие
в один голос вопили: «Подайте, Христа ради, слепому, убогому!»
В это
время на крыльце присутственных мест, бывших как раз против мещанского домика, появился чей-то молодой, должно быть, приказчик
в мерлушечьем тулупчике и валяных сапогах.
Не бывая
в ней долгое
время, я решился, наконец, года три тому назад вместе с дочерью провести там лето; соседние дворяне, разумеется, стали посещать меня и рассказывают мне, что
в околотке — то тут, то там — начали появляться скопцы и, между прочим,
один небогатый помещик со слезами на глазах объявил, что у него
в именьице найдено десять молодых девушек, у которых тут не оказалось ничего — гладко!..
— Мне, во
времена моей еще ранней юности, — продолжал владыко, — мы ведь, поповичи, ближе живем к народу, чем вы, дворяне; я же был бедненький сельский семинарист, и нас, по обычаю, целой ватагой возили с нашей вакации
в училище
в город на лодке, и раз наш кормчий вечером пристал к
одной деревне и всех нас свел
в эту деревню ночевать к его знакомому крестьянину, и когда мы поели наших дорожных колобков, то были уложены спать
в небольшой избенке вповалку на полу.
Егор Егорыч, оставшись
один, хотел было (к чему он всегда прибегал
в трудные минуты своей жизни) заняться умным деланием, и когда ради сего спустил на окнах шторы, запер входную дверь, сжал для полного безмолвия свои уста и, постаравшись сколь возможно спокойнее усесться на своем кресле, стал дышать не грудью, а носом, то через весьма короткое
время начинал уже чувствовать, что силы духа его сосредоточиваются
в области сердца, или — точнее —
в солнечном узле брюшных нервов, то есть под ложечкой; однако из такого созерцательного состояния Егор Егорыч был скоро выведен стуком, раздавшимся
в его дверь.
Егор Егорыч, все
время сидевший
один в своем нумере и вряд ли не исключительно подвизавшийся
в умном делании и только тем сохранявший
в себе некоторый внутренний порядок, не замедлил явиться к Рыжовым.
— История такого рода, — продолжал он, — что вот
в том же царстве польском служил наш русский офицер, молодой, богатый, и влюбился он
в одну панночку (слово панночка капитан умел как-то произносить
в одно и то же
время насмешливо и с увлечением).
Егор Егорыч закидывал все больше свою голову назад и
в то же
время старался держать неподвижно ступни своих ног под прямым углом
одна к другой, что было ножным знаком мастера; капитан же, делая небольшие сравнительно с своей грудью крестики и склоняя голову преимущественно по направлению к большим местным иконам, при этом как будто бы слегка прищелкивал своими каблуками.
— Вы произведены
в майоры? — проговорила Миропа Дмитриевна
в одно и то же
время с удивлением и радостью.
— Да ту же пенсию вашу всю будут брать себе! — пугала его Миропа Дмитриевна и, по своей ловкости и хитрости (недаром она была малороссиянка), неизвестно до чего бы довела настоящую беседу; но
в это
время в квартире Рыжовых замелькал огонек, как бы перебегали со свечками из
одной комнаты
в другую, что очень заметно было при довольно значительной темноте ночи и при полнейшем спокойствии, царствовавшем на дворе дома: куры и индейки все сидели уж по своим хлевушкам, и только майские жуки,
в сообществе разноцветных бабочек, кружились
в воздухе и все больше около огня куримой майором трубки, да еще чей-то белый кот лукаво и осторожно пробирался по крыше дома к слуховому окну.
— Очень рад, Сергей Степаныч, что вы урвали
время отобедать у меня! — сказал князь, догадавшийся по походке, кто к нему вошел
в кабинет, а затем, назвав Крапчика, он сказал и фамилию вновь вошедшего гостя, который оказался бывшим гроссмейстером
одной из самых значительных лож, существовавших
в оно
время в Петербурге.
— Это им обоим нисколько не помешает козни строить… Я вам никогда не рассказывал, что эти лица со мною при покойном императоре Александре сделали… перед тем как мне оставить министерство духовных дел? […оставить министерство духовных дел… — А.Н.Голицын оставил министерство народного просвещения,
одно время объединенное с министерством духовных дел,
в 1824 году.]
Егор Егорыч приехал, наконец,
в Петербург и остановился
в одном отеле с Крапчиком, который немедля прибежал к нему
в нумер и нашел Егора Егорыча сильно постаревшим, хотя и сам тоже не помолодел: от переживаемых
в последнее
время неприятных чувствований и при содействии петербургского климата Петр Григорьич каждодневно страдал желчною рвотою и голос имел постоянно осиплый.
— Что вам за дело до меня? — закричал было он; но
в это
время Антип Ильич, почтительно предшествуя, ввел
в нумер к барину высокого старика
в белом жабо и с двумя звездами, при
одном виде которого Крапчик догадался, что это, должно быть, какой-нибудь сановник, а потому мгновенно же исполнился уважения и некоторого страха; но Егор Егорыч сказал прибывшему гостю довольно фамильярно...
Василий Дмитрич, бывший
в то
время секретарем
в теоретической степени нашей ложи, оказался вдруг председателем
одной из самых отдаленных с нами лож.
Юлия Матвеевна, подписав эти бумаги, успокоилась и затем начала тревожиться, чтобы свадьба была отпразднована как следует, то есть чтобы у жениха и невесты были посаженые отцы и матери, а также и шафера; но где ж было взять их
в деревенской глуши, тем более, что жених, оставшийся весьма недовольным, что его невесту награждают приданым и что затевают торжественность, просил об
одном, чтобы свадьба скорее была совершена, потому что московский генерал-губернатор, у которого он последнее
время зачислился чиновником особых поручений, требовал будто бы непременно его приезда
в Москву.
Прошла осень, прошла зима, и наступила снова весна, а вместе с нею
в описываемой мною губернии совершились важные события: губернатор был удален от должности, — впрочем, по прошению; сенаторская ревизия закончилась, и сенатор — если не
в одном экипаже, то совершенно одновременно — уехал с m-me Клавской
в Петербург, после чего прошел слух, что новым губернатором будет назначен Крапчик, которому будто бы обещал это сенатор, действительно бывший последнее
время весьма благосклонен к Петру Григорьичу; но вышло совершенно противное (Егор Егорыч недаром, видно, говорил, что граф Эдлерс — старая остзейская лиса): губернатором, немедля же по возвращении сенатора
в Петербург, был определен не Петр Григорьич, а дальний родственник графа Эдлерса, барон Висбах, действительный статский советник и тоже камергер.
Он хотел было лечь на диван, но
в то
время вошла Катрин
в одном белье и чулках; волосы ее были растрепаны и глаза воспалены от слез.
Не для услады своей и читателя рассказывает все это автор, но по правдивости бытописателя, ибо картина человеческой жизни представляет не
одни благоухающие сердечной чистотой светлые образы, а большею частию она кишит фигурами непривлекательными и отталкивающими, и
в то же
время кто станет отрицать, что на каждом авторе лежит неотклонимая обязанность напрягать все усилия, чтобы открыть и
в неприглядной группе людей некоторые, по выражению Егора Егорыча, изящные душевные качества, каковые, например, действительно и таились
в его племяннике?
Пылкая
в своих привязанностях и гневливая
в то же
время, она была
одной из тех женщин, у которых, как сказал Лермонтов, пищи много для добра и зла, и если бы ей попался
в мужья другой человек, а не Ченцов, то очень возможно, что из нее вышла бы верная и нежная жена, но с Валерьяном Николаичем ничего нельзя было поделать; довести его до недолгого раскаяния
в некоторые минуты была еще возможность, но напугать — никогда и ничем.
В то
время еще обращали некоторое внимание на нравственную сторону жизни господ жертвователей, но простодушнейший Артасьев, вероятно, и не слыхавший ничего о Тулузове, а если и слыхавший, так давно это забывший, и имея
в голове
одну только мысль, что как бы никак расширить гимназическое помещение, не представил никакого затруднения для Тулузова; напротив, когда тот явился к нему и изъяснил причину своего визита, Иван Петрович распростер перед ним руки; большой и красноватый нос его затрясся, а на добрых серых глазах выступили даже слезы.
«Ах, говорит, братец, на тебе записку, ступай ты к частному приставу Адмиралтейской части, — я теперь, говорит, ему дом строю на Васильевском острову, — и попроси ты его от моего имени разыскать твою жену!..» Господин частный пристав расспросил меня, как и что, и приказал мне явиться к ним дня через два, а тем
временем, говорит, пока разыщут; туточе же, словно нарочно, наш
один мужик встретился со мной
в трактире и говорит мне: «Я, говорит, Савелий, твою жену встретил, идет нарядная-пренарядная!..
— Непременно, непременно! — затараторил Егор Егорыч и с чувством расцеловался с Аггеем Никитичем, который совершенно ожил от
одной мысли, что он через непродолжительное
время снова может приехать
в Кузьмищево.
— Знаю, знаю, — говорила старушка,
в одно и то же
время смеясь и плача.
Сколь ни много было
в то
время чудаков
в Москве, но Феодосий Гаврилыч все-таки считался между ними
одним из крупнейших.
Он боялся за зоб, который у него возвышался на шее и ради разрешения которого Феодосий Гаврилыч, вычитав
в одном лечебнике, пил постоянно шалфей; зоб действительно не увеличивался, хотя и прошло с появления его более двадцати лет, но зато Феодосий Гаврилыч постоянно был
в испарине, вследствие чего он неимоверно остерегался простуды, так что
в нижние комнаты никогда не сходил на продолжительное
время, а на антресолях у него была жара великая, благодаря множеству печей с приделанными к ним лежанками, которые испускали из себя температуру Африки.
Лябьев снова усмехнулся горькой усмешкой и ушел вслед за Углаковым. Аграфена же Васильевна, оставшись
одна, качала, как бы
в раздумье, несколько
времени головой. Она от природы была очень умная и хорошая женщина и насквозь понимала все окружающее ее общество.
Князь непременно ожидал, что дворяне предложат ему жалованье тысяч
в десять, однако дворяне на это промолчали:
в то
время не так были тороваты на всякого рода пожертвования, как ныне, и до князя даже долетали фразы вроде такой: «Будь доволен тем, что и отчета с тебя по постройке дома не взяли!» После этого, разумеется, ему оставалось
одно: отказаться вовсе от баллотировки, что он и сделал, а ныне прибыл
в Москву для совершения, по его словам, каких-то будто бы денежных операций.
В настоящее
время жертвой ее был
один молодой человек, года три перед тем проживший за границей М-lle Блоха, познакомившись с ним, начала его приглашать к себе, всюду вывозить с собой и всем кричать, что это умнейший господин и вдобавок гегелианец.
— Кто именно? — спросил
в одно и то же
время с радостью и величавым выражением
в лице Тулузов.
— Я получил от вас бумагу, — начал Тулузов с обычным ему последнее
время важным видом, —
в которой вы требуете от меня объяснений по поводу доноса, сделанного на меня
одним негодяем.
— Быть таким бессмысленно-добрым так же глупо, как и быть безумно-строгим! — продолжал петушиться Егор Егорыч. — Это их узкая французская гуманитэ, при которой выходит, что она изливается только на приближенных негодяев, а все честные люди чувствуют северитэ [Северитэ — франц. severite — строгость, суровость.]… Прощайте!.. Поедем! — затараторил Егор Егорыч, обращаясь
в одно и то же
время к Углакову и к жене.
— Я бы, конечно, не желала отпустить Егора Егорыча
одного, но как я оставлю сестру, особенно
в такое ужасное для нее
время?
Для читателя, конечно, понятно, для чего были сделаны и придуманы Сусанной Николаевной сии невинные, перемены, и к этому надо прибавить
одно, что
в промежуток
времени между этими двумя письмами Сусанна Николаевна испытала мучительнейшие колебания.
Дамы того
времени, сколько бы ни позволяли себе резвостей
в известном отношении, посты, однако, соблюдали и вообще были богомольны, так что про Екатерину Петровну театральный жен-премьер рассказывал, что когда она с ним проезжала мимо Иверской, то, пользуясь закрытым экипажем,
одной рукой обнимала его, а другой крестилась.
В один из таких жарких дней кузьмищевское общество сидело на садовой террасе за обедом, при котором, как водится, прислуживал и Антип Ильич, ничего, впрочем, не подававший, а только внимательно наблюдавший, не нужно ли чего-нибудь собственно Егору Егорычу.
В настоящее
время он увидел, что
одна молодая горничная из гостиной звала его рукой к себе. Антип Ильич вышел к ней и спросил, что ей надобно.
Обыкновенно хозяева и gnadige Frau все почти
время проводили
в спальне у Егора Егорыча, и разговор у них, по-видимому, шел довольно оживленный, но
в то же
время все беседующие чувствовали, что все это были
одни только слова, слова и слова, говоримые из приличия и совершенно не выражавшие того, что внутри думалось и чувствовалось.
Но вот однажды Аггей Никитич, страдая от мозоли, зашел
в аптеку Вибеля и застал там самого аптекаря, который был уже старик, из обрусевших немцев, и которого Аггей Никитич еще прежде немного знал, но не ведал лишь
одного, что Вибель лет за десять перед тем женился на довольно молоденькой особе, которая куда-то на весьма продолжительное
время уезжала от него, а ныне снова возвратилась.
— Это ужасно! — произнесла аптекарша, пожав плечами. — У меня тут
одно развлечение, что я часа по два катаюсь по городу, — присовокупила она будто бы случайно и
в то же
время кинув мимолетный взгляд на молодцеватого исправника.
— Это — ритуал
одной ложи, — сказал он, но
в это
время, к неописанной радости Аггея Никитича, послышался стук и миленький голосок пани Вибель...
Эта выдумка Рамзаева очень понравилась всем дамам: они дружно захлопали
в ладоши, и
одна только Миропа Дмитриевна пальцем не пошевелила: она все
время глядела на сидевшую
в катере молодую аптекаршу, которая вовсе не показалась ей такой выдрой, как об ней говорили
в обществе, а, напротив, Миропа Дмитриевна нашла ее очень интересною, так что подозрение насчет Аггея Никитича снова
в ней воскресло, и она решилась наблюдать за ними; но Аггей Никитич сам тоже был не промах
в этом случае, и когда подъехали к саду, то он…
— Я, Генрих Федорыч, не успел еще внимательно вчитаться
в ритуал. Я все последнее
время был занят делом Тулузова, о котором вы, я думаю, слышали;
одних бумаг надобно было написать чертову пропасть.
С течением
времени, однако,
в тринадцатом, например, столетии, таковые ложи стали появляться отдельно от церквей, и когда их накопилось значительное количество, то они, войдя
в сношения между собою, образовали
один большой союз немецких каменотесов.
Подойдя к окну своей спальни, он тихо отпирал его и
одним прыжком прыгал
в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она знала, что Аггей Никитич всегда любил спать долго по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна последнее
время весьма мало думала о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно серьезная мысль: видя, как Рамзаев — человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала попросить его с принятием, конечно, залогов от нее взять ее
в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей
в том, говоря, что откупное дело рискованное и что он никогда не позволит себе вовлекать
в него своих добрых знакомых.
Калмык ни слова не возразил на это и ретировался назад, так как последнее
время он сильно побаивался обер-полицеймейстера, который перед тем только выдержал его при частном доме около трех месяцев по подозрению
в краже шинели
в одном из клубов,
в который Янгуржееву удалось как-то проникнуть.
Егору Егорычу по
временам делалось то лучше, то хуже, но
в результате он все-таки слабел, и доктор счел нужным объявить, что
одних гомеопатических средств недостаточно для восстановления физических сил Егора Егорыча и что их надобно соединить с житьем
в горной местности.
— У станового все беседовал, — отвечал он
в одно и то же
время злобно и весело.