Неточные совпадения
— Катрин, разве ты не видишь: Егор Егорыч Марфин! — сказал с ударением губернский предводитель проходившей в это время мимо них довольно еще молодой девице в розовом креповом, отделанном валянсье-кружевами платье, в брильянтовом ожерелье на груди и с брильянтовой диадемой на голове; но при всем этом богатстве и изяществе туалета девица сия
была как-то очень аляповата; черты лица имела грубые, с весьма заметными следами пробивающихся усов на верхней губе, и при этом еще белилась и румянилась: природный
цвет лица ее, вероятно,
был очень черен!
Губернский предводитель немного сконфузился при этом: он никак не желал подобного очищения, опасаясь, что в нем, пожалуй, крупинки золота не обретется, так как он
был ищущим масонства и, наконец, удостоился оного вовсе не ради нравственного усовершенствования себя и других, а чтобы только окраситься
цветом образованного человека, каковыми тогда считались все масоны, и чтобы увеличить свои связи, посредством которых ему уже и удалось достигнуть почетного звания губернского предводителя.
Оказалось, что первую кадриль Ченцов танцевал с Людмилой, которая
была на себя непохожа: она похудела, подурнела, имела какой-то странный
цвет лица.
Наружность владыко имел приятную: полноватый, не совершенно еще седой, с расчесанными бородой и волосами, в шелковой темно-гранатного
цвета рясе, с кокетливо-навитыми на руке янтарными четками, с одним лишь докторским крестом на груди, который тогда имели не более как пять — шесть архиереев, он вышел в гостиную навстречу к Крапчику, который
был во фраке и звезде, и, склонив несколько голову, подошел к благословению владыки.
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою дамою и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба
были заменены вставленными;
цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна
была стройна; глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
Когда новые постояльцы поселились у Миропы Дмитриевны, она в ближайшее воскресенье не преминула зайти к ним с визитом в костюме весьма франтоватом: волосы на ее висках
были, сколько только возможно, опущены низко; бархатная черная шляпка с длинными и высоко приподнятыми полями и с тульей несколько набекрень принадлежала к самым модным, называемым тогда шляпками Изабеллины; платье мериносовое, голубого
цвета, имело надутые, как пузыри, рукава; стан Миропы Дмитриевны перетягивал шелковый кушак с серебряной пряжкой напереди, и, сверх того, от всей особы ее веяло благоуханием мусатовской помады и духов амбре.
Прежде всего большой дом
был исправлен внутри: мраморные стены в зале, лопнувшие в некоторых местах,
были сделаны совершенно заново; гостиная оклеилась начавшими тогда входить в употребление насыпными суконными обоями зеленого
цвета; боскетная
была вновь расписана; но богаче всего, по желанию Катрин, украсилась их общая с супругом спальня: она вся
была обита в складку розовым штофом; мебель в ней имела таковую же обивку.
Дело в том, что на потолке этой уборной
была довольно искусно нарисована Венера, рассыпающая
цветы, которые как бы должны
были упасть с потолка на поправляющих свой туалет дам и тем их еще более украсить, — мысль сама по себе прекрасная, но на беду в уборной повесили для освещения люстру, крючок которой пришелся на средине живота Венеры, вследствие чего сказанное стихотворение гласило: «Губернский предводитель глуп, ввинтил Венере люстру в пуп».
В кофейную действительно вскоре вошел своей развалистой походкой Лябьев. После женитьбы он заметно пополнел и начинал наживать себе брюшко, но зато совершенно утратил свежий
цвет лица и
был даже какой-то желтый. В кофейную Лябьев, видимо, приехал как бы к себе домой.
Войдя в двери парадного крыльца, которые, как водится,
были не заперты, наши гости увидали, что за длинным столом в зале завтракало все семейство хозяина, то
есть его жена, бывшая цыганка, сохранившая, несмотря на свои сорок пять лет, здоровый и красивый вид, штуки четыре детей, из которых одни
были черномазенькие и с курчавыми волосами, а другие более белокурые, и около них восседали их гувернантки — француженка с длинным носом и немка с скверным
цветом лица.
Изменилась, в свою очередь, и Муза Николаевна, но только в противную сторону, так что, несмотря на щеголеватое домашнее платье, она казалась по крайней мере лет на пять старше Сусанны Николаевны, и главным образом у нее подурнел
цвет лица, который сделался как бы у англичанки, пьющей портер: красный и с небольшими угрями; веки у Музы Николаевны
были тоже такие, словно бы она недавно плакала, и одни только ее прекрасные рыжовские глаза говорили, что это
была все та же музыкантша-поэтесса.
— Ты взгляни на меня! Разве можно с таким
цветом лица
быть здоровою?! — отвечала, грустно усмехнувшись, Муза Николаевна.
Муза Николаевна на этот раз
была тоже весьма интересна, и это условливалось отчасти тем, что, пользуясь вечерним освещением, она употребила против своего красноватого
цвета лица некоторые легкие косметические средства.
Он нес в руках что-то очень большое и, должно
быть, весьма тяжелое, имеющее как бы форму треугольника, завернутое в толстое, зеленого
цвета сукно.
Лицо Савелия по-прежнему имело зеленовато-желтый
цвет, но наряд его
был несколько иной: вместо позолоченного перстня, на пальце красовался настоящий золотой и даже с каким-то розовым камнем; по атласному жилету проходил бисерный шнурок, и в кармане имелись часы; жидкие волосы на голове
были сильно напомажены; брюки уже не спускались в сапоги, а лежали сверху сапог.
Сам он только что перед тем побрился, и лицо его, посыпанное пудрой,
цвело удовольствием по той причине, что накануне им
было получено письмо от жены, которая уведомляла его, что их бесценный Пьер начинает окончательно поправляться и что через несколько дней, вероятно, выедет прокатиться.
Трудно передать, сколько разнообразных оттенков почувствовалось в этом ответе. Сусанна Николаевна как будто бы хотела тут, кроме произнесенного ею, сказать: «Ты не скучай обо мне, потому что я не стою того и даже не знаю,
буду ли я сама скучать о тебе!» Все эти оттенки, разумеется, как
цвета преломившегося на мгновение луча, пропали и слились потом в одном решении...
За большим письменным столом они увидели министра в новом, с иголочки, вицмундире, с сильно желтоватым
цветом довольно красивого, но сухого лица, на котором как бы написано
было, что министр умел только повелевать и больше ничего.
Это
была молодая, в полном
цвете лилия среди сморщенных тюльпанов.
— Почему ж? Она довольно светлая, отделается
цветами, кружевами, — успокоила ее та, — и берта, конечно, к платью должна
быть.