Неточные совпадения
Щеки, так же как и лоб, около глаз и рта сохранили еще молодые
цвета, но у висков и около подбородка
цвет был изжелта-смугловатый.
Цвет лица, плеч, рук —
был цельный, свежий
цвет, блистающий здоровьем, ничем не тронутым — ни болезнью, ни бедами.
— За городом! Ты уже представляешь себе, с понятием «за городом», — и зелень, и ручьи, и пастушков, а может
быть, и пастушку… Ты артист! А ты представь себе загородное удовольствие без зелени, без
цветов…
— Зачем же отучить? Наивные девочки, которых все занимает, веселит, и слава Богу, что занимают ботинки, потом займут их деревья и
цветы на вашей даче… Вы и там
будете мешать им?
— О нет,
цветы, деревья — кто ж им
будет мешать в этом? Я только помешала им видеть мои ботинки: это не нужно, лишнее.
— Ах, только не у всех, нет, нет! И если вы не любили и еще полюбите когда-нибудь, тогда что
будет с вами, с этой скучной комнатой?
Цветы не
будут стоять так симметрично в вазах, и все здесь заговорит о любви.
Татьяна Марковна любила видеть открытое место перед глазами, чтоб не походило на трущобу, чтоб
было солнышко да пахло
цветами.
— Ну, хозяин, смотри же, замечай и, чуть что неисправно, не давай потачки бабушке. Вот садик-то, что у окошек, я, видишь, недавно разбила, — говорила она, проходя чрез цветник и направляясь к двору. — Верочка с Марфенькой тут у меня всё на глазах играют, роются в песке. На няньку надеяться нельзя: я и вижу из окошка, что они делают. Вот подрастут,
цветов не надо покупать: свои
есть.
Если в доме
есть девицы, то принесет фунт конфект, букет
цветов и старается подладить тон разговора под их лета, занятия, склонности, сохраняя утонченнейшую учтивость, смешанную с неизменною почтительностью рыцарей старого времени, не позволяя себе нескромной мысли, не только намека в речи, не являясь перед ними иначе, как во фраке.
Но если увидите его завтра, даже почуете надежду увидеть, вы
будете свежее этого
цветка, и
будете счастливы, и он счастлив этим блестящим взглядом — не только он, но и чужой, кто вас увидит в этих лучах красоты…
— Я преступник!.. если не убил, то дал убить ее: я не хотел понять ее, искал ада и молний там, где
был только тихий свет лампады и
цветы. Что же я такое, Боже мой! Злодей! Ужели я…
Он вспомнил, что когда она стала будто бы целью всей его жизни, когда он ткал узор счастья с ней, — он, как змей, убирался в ее
цвета, окружал себя, как в картине, этим же тихим светом; увидев в ней искренность и нежность, из которых создано
было ее нравственное существо, он
был искренен, улыбался ее улыбкой, любовался с ней птичкой,
цветком, радовался детски ее новому платью, шел с ней плакать на могилу матери и подруги, потому что плакала она, сажал
цветы…
Это
был не подвиг, а долг. Без жертв, без усилий и лишений нельзя жить на свете: «Жизнь — не сад, в котором растут только одни
цветы», — поздно думал он и вспомнил картину Рубенса «Сад любви», где под деревьями попарно сидят изящные господа и прекрасные госпожи, а около них порхают амуры.
— Бедная Наташа! — со вздохом отнесся он, наконец, к ее памяти, глядя на эскиз. — Ты и живая
была так же бледно окрашена в
цвета жизни, как и на полотне моей кистью, и на бумаге пером! Надо переделать и то, и другое! — заключил он.
— Ведь у меня тут все: сад и грядки,
цветы… А птицы? Кто же
будет ходить за ними? Как можно — ни за что…
— Я жить не стану, а когда приеду погостить, вот как теперь, вы мне дайте комнату в мезонине — и мы
будем вместе гулять,
петь, рисовать
цветы, кормить птиц: ти, ти, ти, цып, цып, цып! — передразнил он ее.
— Вот этот розан вчера еще почкой
был, а теперь посмотрите, как распустился, — говорила она, с торжеством показывая ему
цветок.
— Вот эти суда посуду везут, — говорила она, — а это расшивы из Астрахани плывут. А вот, видите, как эти домики окружило водой? Там бурлаки живут. А вон, за этими двумя горками, дорога идет к попадье. Там теперь Верочка. Как там хорошо, на берегу! В июле мы
будем ездить на остров, чай
пить. Там бездна
цветов.
Татьяна Марковна не совсем
была внимательна к богатой библиотеке, доставшейся Райскому, книги продолжали изводиться в пыли и в прахе старого дома. Из них Марфенька брала изредка кое-какие книги, без всякого выбора: как, например, Свифта, Павла и Виргинию, или возьмет Шатобриана, потом Расина, потом роман мадам Жанлис, и книги берегла, если не больше, то наравне с своими
цветами и птицами.
У ней
был прекрасный нос и грациозный рот, с хорошеньким подбородком. Особенно профиль
был правилен, линия его строга и красива. Волосы рыжеватые, немного потемнее на затылке, но чем шли выше, тем светлее, и верхняя половина косы, лежавшая на маковке,
была золотисто-красноватого
цвета: от этого у ней на голове, на лбу, отчасти и на бровях, тоже немного рыжеватых, как будто постоянно горел луч солнца.
— Ну, уж святая: то нехорошо, другое нехорошо. Только и света, что внучки! А кто их знает, какие они
будут? Марфенька только с канарейками да с
цветами возится, а другая сидит, как домовой, в углу, и слова от нее не добьешься. Что
будет из нее — посмотрим!
— Нет… — с досадой сказал Райский, — стихи — это младенческий лепет. Ими
споешь любовь, пир,
цветы, соловья… лирическое горе, такую же радость — и больше ничего…
Райский разобрал чемодан и вынул подарки: бабушке он привез несколько фунтов отличного чаю, до которого она
была большая охотница, потом нового изобретения кофейник с машинкой и шелковое платье темно-коричневого
цвета. Сестрам по браслету, с вырезанными шифрами. Титу Никонычу замшевую фуфайку и панталоны, как просила бабушка, и кусок морского каната класть в уши, как просил он.
Он удивлялся, как могло все это уживаться в ней и как бабушка, не замечая вечного разлада старых и новых понятий, ладила с жизнью и переваривала все это вместе и
была так бодра, свежа, не знала скуки, любила жизнь, веровала, не охлаждаясь ни к чему, и всякий день
был для нее как будто новым, свежим
цветком, от которого назавтра она ожидала плодов.
Она прилежна, любит шить, рисует. Если сядет за шитье, то углубится серьезно и молча, долго может просидеть; сядет за фортепиано, непременно проиграет все до конца, что предположит; книгу прочтет всю и долго рассказывает о том, что читала, если ей понравится.
Поет, ходит за
цветами, за птичками, любит домашние заботы, охотница до лакомств.
В ее комнате
было все уютно, миниатюрно и весело.
Цветы на окнах, птицы, маленький киот над постелью, множество разных коробочек, ларчиков, где напрятано
было всякого добра, лоскутков, ниток, шелков, вышиванья: она славно шила шелком и шерстью по канве.
В ящиках лежали ладанки, двойные сросшиеся орешки, восковые огарочки, в папках насушено
было множество
цветов, на окнах лежали найденные на Волге в песке цветные камешки, раковинки.
— Я ошибся: не про тебя то, что говорил я. Да, Марфенька, ты права: грех хотеть того, чего не дано, желать жить, как живут эти барыни, о которых в книгах пишут. Боже тебя сохрани меняться,
быть другою! Люби
цветы, птиц, занимайся хозяйством, ищи веселого окончания и в книжках, и в своей жизни…
Райский походил по саду. Там уже началась жизнь; птицы
пели дружно, суетились во все стороны, отыскивая завтрак; пчелы, шмели жужжали около
цветов.
— Но что же вы любите? — вдруг кинулся он опять к вопросу. — Книга вас не занимает; вы говорите, что вы не работаете…
Есть же что-нибудь:
цветы, может
быть, любите…
Наконец, на четвертый или пятый день после разговора с ней, он встал часов в пять утра. Солнце еще
было на дальнем горизонте, из сада несло здоровою свежестью,
цветы разливали сильный запах, роса блистала на траве.
Простительно какому-нибудь Викентьеву напустить на себя обман, а ему ли, прожженному опытами, не знать, что все любовные мечты, слезы, все нежные чувства —
суть только
цветы, под которыми прячутся нимфа и сатир!..
Иногда он как будто и расшевелит ее, она согласится с ним, выслушает задумчиво, если он скажет ей что-нибудь «умное» или «мудреное», а через пять минут, он слышит, ее голос где-нибудь вверху уже
поет: «Ненаглядный ты мой, как люблю я тебя», или рисует она букет
цветов, семейство голубей, портрет с своего кота, а не то примолкнет, сидя где-нибудь, и читает книжку «с веселым окончанием» или же болтает неумолкаемо и спорит с Викентьевым.
Видишь ли, Вера, как прекрасна страсть, что даже один след ее кладет яркую печать на всю жизнь, и люди не решаются сознаться в правде — то
есть что любви уже нет, что они
были в чаду, не заметили, прозевали ее, упиваясь, и что потом вся жизнь их окрашена в те великолепные
цвета, которыми горела страсть!..
— Вы рассудите, бабушка: раз в жизни девушки расцветает весна — и эта весна — любовь. И вдруг не дать свободы ей расцвесть, заглушить, отнять свежий воздух, оборвать
цветы… За что же и по какому праву вы хотите заставить, например, Марфеньку
быть счастливой по вашей мудрости, а не по ее склонности и влечениям?
— Что вы так смотрите на меня, не по-прежнему, старый друг? — говорила она тихо, точно
пела, — разве ничего не осталось на мою долю в этом сердце? А помните, когда липы
цвели?
А потом опять
была ровна, покойна, за обедом и по вечерам
была сообщительна, входила даже в мелочи хозяйства, разбирала с Марфенькой узоры, подбирала
цвета шерсти, поверяла некоторые счеты бабушки, наконец поехала с визитами к городским дамам.
Тит Никоныч являлся всегда одинакий, вежливый, любезный, подходящий к ручке бабушки и подносящий ей
цветок или редкий фрукт. Опенкин, всегда речистый, неугомонный, под конец пьяный, барыни и барышни, являвшиеся теперь потанцевать к невесте, и молодые люди — все это надоедало Райскому и Вере — и оба искали, он — ее, а она — уединения, и
были только счастливы, он — с нею, а она — одна, когда ее никто не видит, не замечает, когда она пропадет «как дух» в деревню, с обрыва в рощу или за Волгу, к своей попадье.
— Я будто, бабушка… Послушай, Верочка, какой сон! Слушайте, говорят вам, Николай Андреич, что вы не посидите!.. На дворе будто ночь лунная, светлая, так пахнет
цветами, птицы
поют…
Он ходил по дому, по саду, по деревне и полям, точно сказочный богатырь, когда
был в припадке счастья, и столько силы носил в своей голове, сердце, во всей нервной системе, что все
цвело и радовалось в нем.
Райский молчал, наблюдая Веру, а она старалась казаться в обыкновенном расположении духа, делала беглые замечания о погоде, о встречавшихся знакомых, о том, что вон этот дом еще месяц тому назад
был серый, запущенный, с обвалившимися карнизами, а теперь вон как свежо смотрит, когда его оштукатурили и выкрасили в желтый
цвет. Упомянула, что к зиме заново отделают залу собрания, что гостиный двор покроют железом, остановилась посмотреть, как ровняют улицу для бульвара.
Он взял руку — она
была бледна, холодна, синие жилки на ней видны явственно. И шея, и талия стали у ней тоньше, лицо потеряло живые
цвета и сквозилось грустью и слабостью. Он опять забыл о себе, ему стало жаль только ее.
Он на другой день утром взял у Шмита porte-bouquet и обдумывал, из каких
цветов должен
быть составлен букет для Марфеньки. Одних
цветов нельзя
было найти в позднюю пору, другие не годились.
Это
был подарок Райского: часы, с эмалевой доской, с ее шифром, с цепочкой. Она взглянула на них большими глазами, потом окинула взглядом прочие подарки, поглядела по стенам, увешанным гирляндами и
цветами, — и вдруг опустилась на стул, закрыла глаза руками и залилась целым дождем горячих слез.
— Какой роскошный букет! — сказала Марфенька, тая от восторга и нюхая
цветы. — А что же это такое? — вдруг прибавила она, чувствуя под букетом в руке что-то твердое. Это
был изящный porte-bouquet, убранный жемчугом, с ее шифром. — Ах, Верочка, и ты, и ты!.. Что это, как вы все меня любите!.. — говорила она, собираясь опять заплакать, — и я ведь вас всех люблю… как люблю, Господи!.. Да как же и когда вы узнаете это; я не умею даже сказать!..
Полины Карповны не
было. Она сказалась больною, прислала Марфеньке
цветы и деревья с зеленью. Райский заходил к ней утром сам, чтобы как-нибудь объяснить вчерашнюю свою сцену с ней и узнать, не заметила ли она чего-нибудь. Но она встретила его с худо скрываемым, под видом обидчивости, восторгом, хотя он прямо сказал ей, что обедал накануне не дома, в гостях — там много
пили — и он
выпил лишнюю рюмку — и вот «до чего дошел»!
Цветы завяли, садовник выбросил их, и перед домом, вместо цветника, лежали черные круги взрытой земли с каймой бледного дерна да полосы пустых гряд. Несколько деревьев завернуты
были в рогожу. Роща обнажалась все больше и больше от листьев. Сама Волга почернела, готовясь замерзнуть.