Все переходили по недоделанному полу в
комнату Мари, которая оказалась очень хорошенькой комнатой, довольно большою, с итальянским окном, выходившим на сток двух рек; из него по обе стороны виднелись и суда, и мачты, и паруса, и плашкотный мост, и наконец противоположный берег, на склоне которого размещался монастырь, окаймленный оградою с стоявшими при ней угловыми башнями, крытыми черепицею, далее за оградой кельи и службы, тоже крытые черепицей, и среди их церкви и колокольни с серебряными главами и крестами.
Неточные совпадения
Мари, Вихров и m-me Фатеева в самом деле начали видаться почти каждый день, и между ними мало-помалу стало образовываться самое тесное и дружественное знакомство. Павел обыкновенно приходил к Имплевым часу в восьмом; около этого же времени всегда приезжала и m-me Фатеева. Сначала все сидели в
комнате Еспера Иваныча и пили чай, а потом он вскоре после того кивал им приветливо головой и говорил...
Он чувствовал, что простая вежливость заставляла его спросить дядю о
Мари, но у него как-то язык на это не поворачивался. Мысль, что она не вышла замуж, все еще не оставляла его, и он отыскивал глазами в
комнате какие-нибудь следы ее присутствия, хоть какую-нибудь спицу от вязанья, костяной ножик, которым она разрезывала книги и который обыкновенно забывала в
комнате дяди, — но ничего этого не было видно.
И она привела Павла в спальную Еспера Иваныча, окна которой были закрыты спущенными зелеными шторами, так что в
комнате царствовал полумрак. На одном кресле Павел увидел сидящую
Мари в парадном платье, приехавшую, как видно, поздравить новорожденного. Она похудела очень и заметно была страшно утомлена. Еспер Иваныч лежал, вытянувшись, вверх лицом на постели; глаза его как-то бессмысленно блуждали по сторонам; самое лицо было налившееся, широкое и еще более покосившееся.
— Я скакала к нему, как сумасшедшая; а он сидит все у своей
Мари, — прибавила она и вслед затем, истерически зарыдав, начала ходить по
комнате.
— Здоров, — отвечала
Мари как-то односложно, — он там у себя в номере, — прибавила она, показывая на соседнюю
комнату.
Мари некоторое время оставалась в прежнем положении, но как только раздались голоса в номере ее мужа, то она, как бы под влиянием непреодолимой ею силы, проворно встала с своего кресла, подошла к двери, ведущей в ту
комнату, и приложила ухо к замочной скважине.
По отъезде приятеля Вихров несколько времени ходил по
комнате, потом сел и стал писать письмо
Мари, в котором извещал ее, что с известной особой он даже не видится, так как между ними все уже покончено; а потом, описав ей, чем он был занят последнее время, умолял ее справиться, какая участь постигла его произведения в редакции.
— Пойдем, однако; мне тебе надо много передать, — сказала
Мари и увела его к себе в
комнату.
— Не усидит! — повторяла
Мари и, чтобы не сердить себя больше, уходила в свою
комнату.
— Приеду, — отвечал ей Вихров уже более механически и, придя к себе в
комнату, с заметным волнением сел и дописал к
Мари...
Герой мой тоже возвратился в свою
комнату и, томимый различными мыслями, велел себе подать бумаги и чернильницу и стал писать письмо к
Мари, — обычный способ его, которым он облегчал себя, когда у него очень уж много чего-нибудь горького накоплялось на душе.
Вихров снова возвратился в свою
комнату и стал продолжать письмо к
Мари.
— Тут все, кажется, теперь прилично, — проговорила Катишь, обведя глазами всю
комнату, и затем пошла к
Мари.
Вскоре после того гости и хозяева спали уже мертвым сном. На другой день Катишь почему-то очень рано проснулась, все копошилась у себя в
комнате и вообще была какая-то встревоженная, и потом, когда
Мари вышла в гостиную, она явилась к ней. Глаза Катишь были полнехоньки при этом слез.
В один из предпоследних дней отъезда
Мари, к ней в
комнату вошла с каким-то особенно таинственным видом ее горничная.
Мари, тоже вышедшая в это время из задних
комнат, увидав Вихрова, вскрикнула даже немного, как бы вовсе не ожидая его встретить.
Однажды после обеда Вихров уселся перед камином, а
Мари зачем-то вышла в задние
комнаты.
Вихров сидел довольно долгое время, потом стал понемногу кусать себе губы: явно, что терпение его начинало истощаться; наконец он встал, прошелся каким-то большим шагом по
комнате и взялся за шляпу с целью уйти; но
Мари в это мгновение возвратилась, и Вихров остался на своем месте, точно прикованный, шляпы своей, однако, не выпускал еще из рук.
— У Евгения Петровича в
комнате, — он что-то нехорошо себя чувствует, — отвечала
Мари: лгать в этом случае она считала постыдным для себя.
Неточные совпадения
Верочка нехотя вышла из
комнаты. Ей до смерти хотелось послушать, что будет рассказывать Хиония Алексеевна. Ведь она всегда привозит с собой целую кучу рассказов и новостей, а тут еще сама сказала, что ей «очень и очень нужно видеть
Марью Степановну». «Этакая мамаша!» — думала девушка, надувая и без того пухлые губки.
— Осел! подлец! убил! зарезал! Вот же тебе! — муж получил пощечину. — Вот же тебе! — другая пощечина. — Вот как тебя надобно учить, дурака! — Она схватила его за волоса и начала таскать. Урок продолжался немало времени, потому что Сторешников, после длинных пауз и назиданий матери, вбежавший в
комнату, застал
Марью Алексевну еще в полном жару преподавания.
Именно такой разговор и был прерван появлением Кишкина и Кожина. Ермошка сразу нахмурился и недружелюбно посмотрел на своего счастливого соперника, расстроившего все его планы семейной жизни. Пока Кишкин разговаривал с Ястребовым в его
комнате, все трое находились в очень неловком положении. Кожин упрямо смотрел на
Марью Родионовну и молчал.
Василий, в припадке излишнего усердия, беспрестанно вбегает в
комнату, выносит то то, то другое, подмигивает нам и всячески упрашивает
Марью Ивановну выезжать ранее.
Но Семен Иваныч ничего не хотел слышать и, повернув
Марью Петровну довольно бесцеремонно, выпроводил ее из
комнаты.