Неточные совпадения
Многие, вероятно, замечали, что богатые дворянские мальчики и богатые купеческие мальчики как-то схожи между собой наружностью: первые, разумеется, несколько поизящней и постройней,
а другие поплотнее и посырее; но как у тех, так и у
других, в выражении лиц есть нечто телячье, ротозееватое: в раззолоченных палатах и на мягких пуховиках плохо, видно, восходит и растет мысль человеческая!
— Касательно второго вашего ребенка, — продолжала Александра Григорьевна, — я хотела было писать прямо к графу. По дружественному нашему знакомству это было бы возможно; но сами согласитесь, что лиц, так высоко поставленных, беспокоить о каком-нибудь определении в училище ребенка — совестно и неделикатно;
а потому вот вам письмо к лицу, гораздо низшему, но, пожалуй, не менее сильному… Он
друг нашего дома, и вы ему прямо можете сказать, что Александра-де Григорьевна непременно велела вам это сделать!
Называется Сикстинской потому, что была написана для монастыря св. Сикста, который изображен на картине справа от Мадонны.],
а другая с Данаи Корреджио [Корреджио — Корреджо, настоящее имя — Антонио Аллегри (около 1489 или 1494—1534) — крупнейший итальянский художник.].
Еспер Иванович понял, что в душе старика страшно боролись: с одной стороны, горячая привязанность к сыну,
а с
другой — страх, что если он оставит хозяйство, так непременно разорится;
а потому Имплев более уже не касался этой больной струны.
— Нет, у меня-то благодарить бога надо,
а тут вот у соседей моих, мужичков Александры Григорьевны Абреевой, по полям-то проезжаешь, боже ты мой! Кровью сердце обливается; точно после саранчи какой, — волотина волотину кличет! […волотина волотину кличет — волотина — соломинка ржи или
другого злачного растения.]
Гребли четыре человека здоровых молодых ребят,
а человек шесть мужиков, на
другой лодке, стали заводить и закидывать невод.
—
А отчего же они с одной стороны светлы,
а с
другой темны?
На обратном пути в Новоселки мальчишки завладевали и линейкой: кто помещался у ней сзади, кто садился на
другую сторону от бар, кто рядом с кучером,
а кто — и вместе с барями.
По вечерам, — когда полковник, выпив рюмку —
другую водки, начинал горячо толковать с Анной Гавриловной о хозяйстве,
а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже из сюртука в халат, со щегольской гитарой в руках, укладывался в гостиной, освещенной только лунным светом, на диван и начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично играл на гитаре, и вообще видно было, что вся жизнь Имплева имела какой-то поэтический и меланхолический оттенок: частое погружение в самого себя, чтение, музыка, размышление о разных ученых предметах и, наконец, благородные и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его жизни.
Они оба обыкновенно никогда не произносили имени дочери, и даже, когда нужно было для нее посылать денег, то один обыкновенно говорил: «Это в Спирово надо послать к Секлетею!»,
а другая отвечала: «Да, в Спирово!».
В верхнем этаже некоторые окна были с выбитыми стеклами,
а в
других стекла были заплеснелые, с радужными отливами; в нижнем этаже их закрывали тяжелые ставни.
Его держали два льва, — один без головы,
а другой без всей задней части.
Тот вдруг бросился к нему на шею, зарыдал на всю комнату и произнес со стоном: «Папаша,
друг мой, не покидай меня навеки!» Полковник задрожал, зарыдал тоже: «Нет, не покину, не покину!» — бормотал он; потом, едва вырвавшись из объятий сына, сел в экипаж: у него голова даже не держалась хорошенько на плечах,
а как-то болталась.
— Василий Мелентьич, давайте теперь рассчитаемте, что все будет это стоить: во-первых, надобно поднять сцену и сделать рамки для декораций, положим хоть штук четырнадцать; на одной стороне будет нарисована лесная,
а на
другой — комнатная; понимаешь?
Под самые сумерки почти, Павел наконец увидел, что на двор въехали два ломовые извозчика; на одном возу сидел Плавин в куче разных кульков и тюков;
а на
другом помещался Симонов с досками и бревнами.
Для этого он велел ему одну сторону оконного переплета обводить краскою темною,
а другую — посветлей, — филенки на дверях разделывать таким образом, чтобы слегка их оттенять, проводя по сырому грунту сажею, — и выходило отлично!
— Разве так рисуют деревья на декорациях? — воскликнул он: — сначала надо загрунтовать совсем темною краской,
а потом и валяйте на ней прямо листья; один зеленый,
другой желтый, третий совсем черный и, наконец, четвертый совсем белый. — Говоря это, Плавин вместе с тем и рисовал на одной декорации дерево.
— Для чего это какие-то дураки выйдут, болтают между собою разный вздор,
а другие дураки еще деньги им за то платят?.. — говорил он, в самом деле решительно не могший во всю жизнь свою понять — для чего это люди выдумали театр и в чем тут находят удовольствие себе!
Как учредители, так и
другие актеры, репетициями много не занимались, потому что, откровенно говоря, главным делом было не исполнение пьесы,
а декорации, их перемены, освещение сзади их свечами, поднятие и опускание занавеса.
— Кто сей умный человек, изготовивший все сие? — говорил Николай Силыч, подводя своего
друга прямо к подносу. — Умный человек сей есть Плавин,
а играл, брат, все-таки и Грицка — скверно! — прибавил он, обращаясь к нему.
— Попробуй! — повторил Николай Силыч. — Тебя же сошлют на каторгу,
а на место того вора пришлют
другого, еще вористее; такая уж землица наша: что двор — то вор, что изба — то тяжба!
— Существует он, — продолжал Николай Силыч, — я полагаю, затем, чтобы красить полы и парты в гимназии. Везде у добрых людей красят краскою на масле,
а он на квасу выкрасил, — выдумай-ка кто-нибудь
другой!.. Химик он, должно быть, и технолог. Долго ли у вас краска на полу держалась?
Между тем наступил великий пост,
а наконец и страстная неделя. Занятия Павла с Крестовниковым происходили обыкновенно таким образом: он с Семеном Яковлевичем усаживался у одного столика,
а у
другого столика, при двух свечах, с вязаньем в руках и с болонкой в коленях, размещалась Евлампия Матвеевна, супруга Семена Яковлевича.
Особенно на Павла подействовало в преждеосвященной обедне то, когда на средину церкви вышли двое, хорошеньких, как ангелы, дискантов и начали петь: «Да исправится молитва моя, яко кадило пред тобою!» В это время то одна половина молящихся, то
другая становится на колени;
а дисканты все продолжают петь.
—
А что, этак пошаливали — выпить когда-нибудь или
другое что?
— Я?.. Кто же
другой, как не ты!.. — повторил полковник. — Разве про то тебе говорят, что ты в университет идешь,
а не в Демидовское!
— То было, сударь, время,
а теперь —
другое: меня сейчас же, вон, полковой командир солдату на руки отдал… «Пуще глазу, говорит, береги у меня этого дворянина!»; так тот меня и умоет, и причешет, и грамоте выучил, — разве нынче есть такие начальники!
Александра Григорьевна взглянула на Павла. С одной стороны, ей понравилась речь его, потому что она услышала в ней несколько витиеватых слов,
а с
другой — она ей показалась по тону, по крайней мере, несколько дерзкою от мальчика таких лет.
— У нас, из пажей, тоже выпускают поручиком,
а из
других корпусов прапорщиками, — вмешался в разговор, опять слегка грассируя, Сергей Абреев.
—
А вот так досадно, — продолжал Павел, — пришлось здесь пробыть
другой день. Не говоря уже про университет, самую-то Москву хочется увидеть поскорей.
— Нет, племя-то, которое было почестней, — начал он сердитым тоном, — из-под ваших собирателей земли русской ушло все на Украину,
а другие, под видом раскола, спрятались на Север из-под благочестивых царей ваших.
— Monsieur Постен,
а это мой
друг, monsieur Поль! — проговорила m-me Фатеева скороговоркой, не глядя ни на того, ни на
другого из рекомендуемых ею лиц,
а потом сама сейчас же отошла и села к окну.
Герой мой не имел никаких почти данных, чтобы воспылать сильной страстию к Мари;
а между тем, пораженный известием о любви ее к
другому, он на
другой день не поднимался уже с постели.
В переднем углу комнаты стоял киот с почерневшими от времени образами,
а в
другом углу помещался шкафчик с пустым, тусклым карафином, с рюмкой, у которой подножка была отбита и заменена широкой пробкой, с двумя-тремя стаканами и несколькими чашками.
Огурцов из шкафчика достал два стакана, из которых один, почище, поставил перед Павлом,
а другой, совершенно грязный, перед хозяином, и принялся разливать вино, опасаясь, чтобы не пролить из него капельки.
— Я зашла,
друг мой, взглянуть на вас;
а вы, однако, я вижу, опять целый день читали, — продолжала старушка, садясь невдалеке от Еспера Иваныча.
— Ах,
друг мой, я с год еду! — все шагом: не могу, боюсь! — воскликнула княгиня,
а между тем нетерпение явно уже отразилось во всей ее маленькой фигуре.
— Она там сама делай — что хочет, — начала снова Анна Гавриловна, — никто ее не судит,
а других, по крайней мере, своим мерзким языком не марай.
— По моему мнению, — начал он неторопливо, — для человеческого тела существуют две формы одежды: одна — испанский колет, обтягивающий все тело,
а другая — мешок, ряса, которая драпируется на нем. Я избрал последнюю!
— Да, порядочная, но она нам заменяет горы;
а горы, вы знаете, полезны для развития дыхательных органов, — ответил Неведомов. — Вот свободные нумера: один,
другой, третий! — прибавил он, показывая на пустые комнаты, в которые Павел во все заглянул; и они ему, после квартиры Макара Григорьева, показались очень нарядными и чистыми.
— Я к вам постояльца привел, — продолжал Неведомов, входя с Павлом в номер хозяйки, который оказался очень пространной комнатой. Часть этой комнаты занимал длинный обеденный стол, с которого не снята еще была белая скатерть, усыпанная хлебными крошками,
а другую часть отгораживали ширмы из красного дерева, за которыми Каролина Карловна, должно быть, и лежала в постели.
— Д-да, — протянул тот. — Убранство комнат, — продолжал он с обычной своей мягкой улыбкой, — тоже, как и одежда, может быть двоякое: или очень богатое и изящное — ну, на это у меня денег нет;
а потом
другое, составленное только с некоторым смыслом, или, как вы очень ловко выразились, символическое.
— Потому что вы описываете жизнь, которой еще не знаете; вы можете написать теперь сочинение из книг, — наконец, описать ваши собственные ощущения, — но никак не роман и не повесть! На меня, признаюсь, ваше произведение сделало очень, очень неприятное впечатление; в нем выразилась или весьма дурно направленная фантазия, если вы все выдумали, что писали…
А если же нет, то это, с
другой стороны, дурно рекомендует вашу нравственность!
— Выкинуть-с! — повторил Салов резким тоном, — потому что Конт прямо говорит: «Мы знаем одни только явления, но и в них не знаем — каким способом они возникли,
а можем только изучать их постоянные отношения к
другим явлениям, и эти отношения и называются законами, но сущность же каждого предмета и первичная его причина всегда были и будут для нашего разума — terra incognita». [неизвестная земля, область (лат.).]
— Начало всех начал, — повторил Салов. —
А Конт им говорит: «Вы никогда этого начала не знали и не знаете,
а знаете только явления, — и явления-то только в отношении к
другому явлению,
а то явление, в свою очередь, понимаете в отношении этого явления, — справедливо это или нет?
Вошли шумно два студента: один — толстый, приземистый, с курчавою головой, с грубыми руками, с огромными ногами и почти оборванным образом одетый;
а другой — высоконький, худенький, с необыкновенно острым, подвижным лицом, и тоже оборванец.
Павел согласился и пришел, и первых, кого он увидел у Салова, это двух молодых людей: одного — в щеголеватом штатском платье,
а другого — в новеньком с иголочки инженерном мундире.
— Потому что нам с братом надо еще в
другое место ехать,
а игра может затянуться.
— Чем же дурно? — спросил полковник, удивленный этим замечанием сына. — Так же, как и у
других. Я еще больше даю, супротив
других, и месячины, и привара,
а мужики едят свое, не мое.
— Я не знаю, как у
других едят и чье едят мужики — свое или наше, — возразил Павел, — но знаю только, что все эти люди работают на пользу вашу и мою,
а потому вот в чем дело: вы были так милостивы ко мне, что подарили мне пятьсот рублей; я желаю, чтобы двести пятьдесят рублей были употреблены на улучшение пищи в нынешнем году,
а остальные двести пятьдесят — в следующем,
а потом уж я из своих трудов буду высылать каждый год по двести пятидесяти рублей, — иначе я с ума сойду от мысли, что человек, работавший на меня — как лошадь, — целый день, не имеет возможности съесть куска говядины, и потому прошу вас завтрашний же день велеть купить говядины для всех.