Неточные совпадения
Любимец трех государей [Любимец трех государей — Александра I, Николая I и Александра II.], Михайло Борисович в прежнее суровое время как-то двоился: в кабинете своем он был друг ученых и литераторов и говорил в известном тоне, а в государственной деятельности своей все старался свести на почву законов, которые он
знал от доски до доски наизусть и с этой стороны, по общему мнению, был непреоборим.
Марья Васильевна обмерла
от страха. Слова племянника были слишком дерзки, потому что барон именно и оказывал Михайле Борисовичу некоторые услуги по поводу одной его старческой и, разумеется, чисто физической привязанности на стороне: он эту привязанность сопровождал в театр, на гулянье, и вообще даже несколько надзирал за ней. Старушка все это очень хорошо
знала и
от всей души прощала мужу и барону.
— А бог его
знает… Может, и несчастье случилось, — говорил кондуктор, уходя
от нее в одну из дверей.
Старушка сначала в ужас пришла
от этой новости; потом тщилась отговорить безумца
от его намерения, убеждая его тем, что он очень еще молод и не
знает ни себя, ни своего сердца, и, наконец, по крайней мере, себя хотела выгородить в этом случае и восклицала, что она, как Пилат [Пилат, Понтий — римский наместник (прокуратор) иудейской провинции в 26-36-х годах I века, упоминается в евангельских сказаниях.], умывает тут руки!..
— Да, немного мы
знаем, очень немного!.. — произнесла протяжно Елена. — Но вы, кажется, очень устали? — прибавила она, взглянув с участием на князя, у которого действительно
от двухчасового чтения и
от умственного при этом напряжения пот градом выступал на лбу.
Совет кузины, в отношении Жиглинских, князь выполнил на другой же день, и выполнил его весьма деликатно.
Зная, когда Елены наверное не бывает дома, он послал к старухе Жиглинской своего управляющего, который явился к Елизавете Петровне и вручил ей
от князя пакет с тремястами рублей серебром.
Разузнать обо всем этом и подробно выведать княгиня могла через одного только Елпидифора Мартыныча, в преданность которого она верила и наперед почти была убеждена, что он все уже и
знает. Получив
от княгини приглашение посетить ее больную, Елпидифор Мартыныч сейчас же воспылал гордостью.
— Кто ж это
знает? — отвечал Елпидифор Мартыныч, пожав плечами. — К-х-ха! — откашлянулся он. — Мать мне ее, когда я был у них перед отъездом их на дачу, говорила: «Что это, говорит, Леночку все тошнит, и
от всякой пищи у ней отвращение?» Я молчу, конечно; мало ли человека отчего может тошнить!
Будь князь понастойчивей, он, может быть, успел бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она стала бы притворяться, что разделяет их; но князь, как и с большей частью молодых людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся
от нее умственно и не стал ни слова с ней говорить о том, что составляло его суть, так что с этой стороны княгиня почти не
знала его и видела только, что он знакомится с какими-то странными людьми и бог
знает какие иногда странные вещи говорит.
— Мало, что бесчувственные люди, это какие-то злодеи мои,
от которых я не
знаю, как и спастись! — произнесла княгиня, и на глазах ее показались слезы.
— Но где же может быть князь? — спросила Елизавета Петровна, все более и более приходя в досаду на то, что Марфуша не застала князя дома: теперь он письмо получит, а приглашение, которое поручила ему Елизавета Петровна передать
от себя, не услышит и потому бог
знает чем все может кончиться.
Приняв этот новый удар судьбы с стоическим спокойствием и ухаживая
от нечего делать за княгиней, барон мысленно решился снова возвратиться в Петербург и приняться с полнейшим самоотвержением тереться по приемным и передним разных влиятельных лиц; но на этом распутий своем он, сверх всякого ожидания, обретает Анну Юрьевну, которая, в последние свои свидания с ним, как-то всей своей наружностью, каждым движением своим давала ему чувствовать, что она его, или другого, он хорошенько не
знал этого, но желает полюбить.
— Как вы не
знаете? — воскликнула Елена. — Вы
знали, я думаю, что я всю честь мою, все самолюбие мое ставила в том, чтобы питаться своими трудами и ни
от кого не зависеть, и вдруг оказывается, что вы перешепнулись с милой маменькой моей, и я содержанкой являюсь, никак не больше, самой чистейшей содержанкой!
— Как же не содержанкой? Мать мне сама призналась, что она получала
от вас несколько месяцев по триста рублей серебром каждый, и я надеюсь, что деньги эти вы давали ей за меня, и она, полагаю,
знала, что это вы платите за меня!.. Как же вы оба смели не сказать мне о том?.. Я не вещь неодушевленная, которую можно нанимать и отдавать в наем, не спрашивая даже ее согласия!
— А вы разве не
знали, что за существо мать моя?.. Разве я скрывала
от вас когда-нибудь ее милые качества? Но, может быть, вам ее взгляд на вещи больше нравится, чем мой; вам тоже, может быть, желалось бы не любить меня, а покупать только!..
Всю эту историю любви Миклакова князь
узнал от Елены,
от которой тот не скрывал ее. Сам же Миклаков никогда прямо не говорил об том князю.
Николя, например,
узнал, что г-жа Петицкая — ни
от кого не зависящая вдова; а она у него выпытала, что он с m-lle Пижон покончил все, потому будто бы, что она ему надоела; но в сущности m-lle Пижон его бросила и по этому поводу довольно откровенно говорила своим подругам, что подобного свинью нельзя к себе долго пускать, как бы он ни велики платил за то деньги.
Ссора с матерью сильно расстроила Елену, так что, по переезде на новую квартиру, которую князь нанял ей невдалеке
от своего дома, она постоянно чувствовала себя не совсем здоровою, но скрывала это и не ложилась в постель; она, по преимуществу, опасалась того, чтобы Елизавета Петровна,
узнав об ее болезни, не воспользовалась этим и не явилась к ней под тем предлогом, что ей никто не может запретить видеть больную дочь.
— Не
знаю, может быть, это
от ее эксцентричности происходит; но про нее, в самом деле, рассказывают ужасные вещи, — вмешалась в разговор г-жа Петицкая.
— А черт его
знает от чего! — отвечал тот.
Действовал он, как мы
знаем, через Анну Юрьевну; но в настоящее время никак не мог сделать того, потому что когда Анна Юрьевна вышла в отставку и
от новой попечительницы Елпидифору Мартынычу, как любимцу бывшей попечительницы, начала угрожать опасность быть спущенным, то он, чтобы спастись на своем месте, сделал ей на Анну Юрьевну маленький доносец, которая, случайно
узнав об этом, прислала ему с лакеем сказать, чтобы он после того и в дом к ней не смел показываться.
Месяца два уже m-r Николя во всех маскарадах постоянно ходил с одной женской маской в черном домино, а сам был просто во фраке; но перед последним театральным маскарадом получил, вероятно,
от этого домино записочку, в которой его умоляли, чтобы он явился в маскарад замаскированным, так как есть будто бы злые люди, которые подмечают их свидания, — „но только, бога ради, — прибавлялось в записочке, — не в богатом костюме, в котором сейчас
узнают Оглоблина, а в самом простом“.
— Да как же не выдавать, —
от кого же вы
узнали про это? — продолжал Елпидифор Мартыныч каким-то уже жалобным голосом.
— Ну, уж я
знаю,
от кого
узнала! — почти прикрикнула на него княгиня.
Его главным образом бесило то,
от кого княгиня могла
узнать, и как только он помышлял, что ей известна была вся постигшая его неприятность, так кровь подливала у него к сердцу и неимоверная злоба им овладевала.
— Лепость это или нелепость — я не
знаю и, конечно, уж не я ему писала! — проговорила Елена, покраснев
от одной мысли, что не подумал ли Миклаков, что князь
от нее
узнал об этом, так как она иногда смеялась Миклакову, что он влюблен в княгиню, и тот обыкновенно, тоже шутя, отвечал ей: «Влюблен-с!.. Влюблен!».
— Разошлись?.. — проговорила княгиня, но на этот раз слово это не так страшно отозвалось в сердце ее, как прежде: во-первых, она как-то попривыкла к этому предположению, а потом ей и самой иногда невыносимо неловко было встречаться с князем
от сознания, что она любит другого. Княгиня, как мы
знаем из слов Елпидифора Мартыныча, подумывала уже уехать за границу, но, как бы то ни было, слезы обильно потекли из ее глаз.
В это время Елена услыхала
от Миклакова, что князь отправляет жену за границу, — это ей было приятно
узнать, и гнев на князя в ней окончательно пропал.
— О, нет ж…
от господина Миклакова! — отвечал с расстановкой Жуквич. — И он мне сказал, что вы
знаете ж ее адрес, — присовокупил он.
— Я хотела тебя спросить об одном, — присовокупила Анна Юрьевна, — не зол ли он очень? Может быть, он скрывает
от меня это… Tu le connais de longue date; c'est ton ami. [Ты его
знаешь издавна; это твой друг (франц.).]
— Ну, так
узнай ты теперь и
от меня: это слово мое было плодом долгого моего терпения…
— Слабость характера, — сама
знаю!.. Барон стал пугать, что совсем уедет
от меня, — мне и жаль его сделалось…
— Так разве ж можно, быв так близко к вам, не поклоняться вашей красоте?.. Разве ж вы, панна Жиглинская, не
знаете ваших чарующих прелестей? Перед вами быв, надо ж или боготворить вас, или бежать
от вас!..
Елпидифору Мартынычу князь не говорил об этом письме, потому что не
знал еще, что тот скажет: станет ли он подтверждать подозрение князя в том, что его обманывают, или будет говорить, что княгиня невинна; но князю не хотелось ни того, ни другого слышать: в первом случае пропал бы из его воображения чистый образ княгини, а во втором — он сам себе показался бы очень некрасивым нравственно, так как за что же он тогда почти насильно прогнал
от себя княгиню?
— Вы
знайте ж одно, — продолжал Жуквич тем же убеждающим голосом, — что дух Польши не ослаб, что примирения между нами ж и русскими быть не может, а прочее ж все зависит
от политического горизонта Европы: покоен он или бурен.
— Меня,
знаете, эта Татьяна всегда в бешенство приводит! — воскликнула Елена. — Если действительно Пушкин встретил в жизни такую женщину, то я голову мою готова прозакладывать, что ее удерживали
от падения ее генеральство и ее положение в свете: ах, боже мой, как бы не потерять всех этих сокровищ!
— К-ха! — откашлянулся глубокомысленно Елпидифор Мартыныч. — По образу ее жизни ей и нельзя было ожидать
от бога покойной кончины, — проговорил он. — Желательно было бы
знать, к кому теперь перешло все ее громадное состояние в наследство?
— Как мне думать тут?.. Все это
от владыки зависит! — воскликнул насмешливо Феодосий Иваныч, в удивлении, что начальник его подобных вещей даже не
знает.
Болезнь эта с ним приключилась
от беспрестанно переживаемого страха, чтобы как-нибудь не
узнали о припрятанных им себе в карман деньгах Елизаветы Петровны: Елпидифор Мартыныч во всю свою многолетнюю и не лишенную разнообразных случаев жизнь в первый еще раз так прямо и начисто цапнул чужие деньги.