Неточные совпадения
Князь в это время шагал по Невскому. Карету он обыкновенно всегда отпускал и ездил в ней только туда, куда ему надобно было очень чистым и незагрязненным явиться. Чем ближе он подходил
к своей гостинице, тем быстрее
шел и, придя
к себе в номер, сейчас же принялся писать, как бы спеша передать волновавшие его чувствования.
В один из холоднейших и ненастнейших московских дней
к дому
князя подходила молодая, стройная девушка, брюнетка, с очень красивыми, выразительными, умными чертами лица. Она очень аккуратно и несколько на мужской лад была одета и, как видно, привыкла ходить пешком. Несмотря на слепящую вьюгу и холод, она
шла смело и твердо, и только подойдя
к подъезду княжеского дома, как бы несколько смутилась.
Испугавшись всего этого, она поутру, не сказав даже о том
князю,
послала за Елпидифором Мартынычем, который и прибыл сейчас же и вместе с княгиней вошел в кабинет
к князю.
— Мы-с пили, — отвечал ему резко
князь Никита Семеныч, — на биваках, в лагерях, у себя на квартире, а уж в Английском клубе пить не стали бы-с, нет-с… не стали бы! — заключил старик и, заплетаясь ногою, снова
пошел дозирать по клубу, все ли прилично себя ведут.
Князя Григорова он,
к великому своему удовольствию, больше не видал. Тот, в самом деле, заметно охмелевший, уехал домой.
Совет кузины, в отношении Жиглинских,
князь выполнил на другой же день, и выполнил его весьма деликатно. Зная, когда Елены наверное не бывает дома, он
послал к старухе Жиглинской своего управляющего, который явился
к Елизавете Петровне и вручил ей от
князя пакет с тремястами рублей серебром.
— Но почему же именно за Елпидифором Мартынычем? — произнес
князь и
пошел к жене.
— Зачем же вы в таком случае спрашивали меня?
Посылайте, за кем хотите! — произнес он и затем, повернувшись на каблуках своих, проворно ушел
к себе:
князь полагал, что княгиня всю эту болезнь и желание свое непременно лечиться у Елпидифора Мартыныча нарочно выдумала, чтобы только помучить его за Елену.
Проклиная в душе всех на свете кузин,
князь пошел к Елене и стал ее умолять прийти тоже
к ним вечером.
Анна Юрьевна ушла сначала
к княгине, а через несколько времени и совсем уехала в своем кабриолете из Останкина.
Князь же и барон
пошли через большой сад проводить Елену домой. Ночь была лунная и теплая.
Князь вел под руку Елену, а барон нарочно стал поотставать от них. По поводу сегодняшнего вечера барон был не совсем доволен собой и смутно сознавал, что в этой проклятой службе, отнимавшей у него все его время, он сильно поотстал от века.
Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг с другом.
—
Идите! — отвечал ей почти грубо
князь и затем, обратившись
к Елене, подал ей руку.
Князь после того
пошел к Жиглинским. Насколько дома ему было нехорошо, неловко, неприветливо, настолько у Елены отрадно и успокоительно. Бедная девушка в настоящее время была вся любовь: она только тем день и начинала, что ждала
князя. Он приходил… Она сажала его около себя… клала ему голову на плечо… по целым часам смотрела ему в лицо и держала в своих руках его руку.
В конце Каменки Елене почему-то вообразилось, что
князь, может быть, прошел в Свиблово
к Анне Юрьевне и, прельщенный каким-нибудь ее пудингом, остался у нее обедать. С этою мыслию она
пошла в Свиблово: шла-шла, наконец, силы ее начали оставлять. Елена увидала на дороге едущего мужика в телеге.
— Ну, adieu, авось отыщется где-нибудь наш беглец! — проговорила она и
пошла, твердо уверенная, что
князь гулял в лесу с Еленой: рассорились они, вероятно, в чем-нибудь, и Елена теперь плачет в лесу, а он, грустный, возвращается домой… И г-жа Петицкая, действительно, придя
к княгине, услыхала, что
князь вернулся, но что обедать не придет, потому что очень устал и желает лечь спать.
Князь в самом деле замышлял что-то странное: поутру он, действительно, еще часов в шесть вышел из дому на прогулку, выкупался сначала в пруде,
пошел потом по дороге
к Марьиной роще,
к Бутыркам и, наконец, дошел до парка; здесь он, заметно утомившись, сел на лавочку под деревья, закрыв даже глаза, и просидел в таком положении, по крайней мере, часа два.
Прочитав это письмо,
князь сделался еще более мрачен; велел сказать лакею, что обедать он не
пойдет, и по уходе его, запершись в кабинете, сел
к своему столу, из которого, по прошествии некоторого времени, вынул знакомый нам ящик с револьвером и стал глядеть на его крышку, как бы прочитывая сделанную на ней надпись рукою Елены.
Князь и Елена в этот самый день именно и недоумевали, каким образом им пригласить священников крестить их ребенка:
идти для этого
к ним
князю самому — у него решительно не хватало духу на то, да и Елена находила это совершенно неприличным;
послать же горничную звать их — они, пожалуй, обидятся и не придут. Пока Елена и
князь решали это, вдруг
к ним в комнату вбежала кухарка и доложила, что маменька Елены Николаевны приехала и спрашивает: «Примут ли ее?».
Князь в это время
шел по направлению
к квартире Елены, с которой не видался с самого того времени, как рассорился с нею.
В первые дни, когда
князь хлопотал об отъезде жены за границу, у него доставало еще терпения не
идти к Елене, и вообще это время он ходил в каком-то тумане; но вот хлопоты кончились, и что ему затем оставалось делать?
Очутившись на улице,
князь сообразил только одно —
идти к Елене, чтобы и с ней покончить все и навсегда, а потом, пожалуй, и пулю себе в лоб…
Наконец, пробил звонок. Все проворно
пошли к выходу, и княгиня, только уже подойдя
к решетке, отделяющей дебаркадер от вагонов, остановилась на минуту и, подав
князю руку, проговорила скороговоркой...
Анна Юрьевна направилась опять
к выходу,
к своей карете, и,
идя, кричала
князю...
Выйдя от Анны Юрьевны,
князь отправился домой не в экипаже, а
пошел пешком и, проходя по Кузнецкому, он вдруг столкнулся лицом
к лицу с шедшим
к нему навстречу Николя Оглоблиным.
Николя забежал
к парикмахеру, чтобы привести в порядок свою прическу, а
князь до самого дома продолжал
идти пешком.
Барон догадался, что разговор между ними будет происходить о предстоящей свадьбе, а потому тихими шагами тоже
пошел за ними. Комнаты в доме Анны Юрьевны были расположены таким образом: прямо из залы большая гостиная, где остались вдвоем Жуквич и Елена; затем малая гостиная, куда войдя, барон остановился и стал прислушиваться
к начавшемуся в будуаре разговору между
князем и Анной Юрьевной.
— Я очень рад, конечно, тому, если только это правда! — сказал
князь. — Ну, теперь, любезный, ты можешь
идти, — отнесся он
к лакею. — Кланяйся господину Жуквичу и поблагодари его от меня; а тебе вот на водку!
— Но прежде я желал бы знать: как вы очутились в этой клетке? Что
князя вы кинули, это я слышал еще в Европе, а потому, приехав сюда,
послал только спросить
к нему в дом, где вы живете… Мне сказали — в таком-то казенном доме… Я в оный; но мне говорят, что вы оттуда переехали в сию гостиницу, где и нахожу вас, наконец. Вы, говорят, там служили и, по обыкновению вашему, вероятно, рассорились с вашим начальством?
Возвратясь домой,
князь, кажется, только и занят был тем, что ожидал духовную, и когда часам
к семи вечера она не была еще ему привезена, он
послал за нею нарочного
к нотариусу; тот, наконец, привез ему духовную.
Князь подписал ее и тоже бережно запер в свой железный шкаф. Остальной вечер он провел один.
С наступлением вечера
князь по крайней мере раз пять
посылал спрашивать княгиню, что скоро ли она поедет? Та, наконец, собралась и зашла сама
к князю. Она застала его сидящим за столом с наклоненной на руки головой.
— И за мною тоже прислали! — говорил Елпидифор Мартыныч, не успевая
идти за быстрыми шагами княгини, так что та первая вошла в кабинет
к князю.