Неточные совпадения
Он как-то притворно-радушно поклонился дяде, взглянул
на генерала и не поклонился ему; улыбнулся тетке (и улыбка его в этом случае была гораздо добрее и искреннее), а потом, кивнув головой небрежно барону, уселся
на один из отдаленных диванов, и лицо его вслед за тем
приняло скучающее и недовольное выражение, так что Марья Васильевна не преминула спросить его встревоженным голосом...
Он
на этот раз представил ее княгине, которая
на первых порах
приняла Елену очень любезно и просила бывать у них в доме, а князь, в свою очередь, выпросил у Елены позволение посетить ее матушку, и таким образом, они стали видеться почти ежедневно.
— Барышня-то эта отличная, бесподобная! — шепнул ей Елпидифор Мартыныч, указывая глазами
на уходящую Елену и
принимая от княгини деньги за визит.
— Ну так услышь! Знай это. A propos, encore un mot [Кстати, еще одно слово (франц.).]: вчера приезжал ко мне этот Елпидифор Мартыныч!.. — И Анна Юрьевна, несмотря
на свой гибкий язык, едва выговаривала эти два дубоватые слова. — Он очень плачет, что ты прогнал его, не приглашаешь и даже не
принимаешь: за что это?
Покуда княгиня приводила себя в порядок, Анна Юрьевна ходила взад и вперед по комнате, и мысли ее
приняли несколько иное течение: прежде видя князя вместе с княгиней и
принимая в основание, что последняя была tres apathique, Анна Юрьевна считала нужным и неизбежным, чтобы он имел какую-нибудь альянс
на стороне; но теперь, узнав, что он уже имеет таковую, она стала желать, чтобы и княгиня полюбила кого-нибудь постороннего, потому что женщину, которая верна своему мужу, потому что он ей верен, Анна Юрьевна еще несколько понимала; но чтобы женщина оставалась безупречна, когда муж ей изменил, — этого даже она вообразить себе не могла и такое явление считала почти унижением женского достоинства; потому, когда княгиня, наконец, вышла к ней, она очень дружественно встретила ее.
— Ах, пожалуйте-с, они в том большом флигеле, — произнес лакей и повел Елпидифора Мартыныча через сад, где тот снова гордо взглянул
на цветы, гордо вдохнул в себя запах резеды; но войдя к княгине, мгновенно утратил свой надменный вид и
принял позу смиренной и ласкающейся овечки.
— Мне очень вас жаль, — продолжал он, — и чтобы хоть сколько-нибудь улучшить вашу участь, я могу предложить вам одно средство: разойдемтесь; разойдемтесь, если хотите, форменным порядком; я вам отделю треть моего состояния и
приму даже
на себя, если это нужно будет, наказанье по законам…
Когда г-же Петицкой принесли от княгини в подарок рояль, то она удивилась и даже немножко обиделась; но княгиня прислала ей при этом такое любезное и доброе письмо, что она не в состоянии была отказаться
принять подарок от нее, и с тех пор почти дружба связала обеих этих дам. Главное, г-жа Петицкая, несмотря
на свой скромный и печальный вид, ужасно смешила княгиню, рассказывая ей разные разности про останкинских господ и госпож. О, она казалась княгине очень умною и ужасною насмешницей!
Часа в два княгиня возвратилась с бароном из церкви. M-me Петицкая уже дожидалась ее
на террасе и поднесла имениннице в подарок огромный букет цветов, за который княгиня расцеловала ее с чувством. Вскоре затем пришел и князь; он тоже подарил жене какую-то брошку, которую она
приняла от него, потупившись, и тихо проговорила: «Merci!»
Князю Елпидифор Мартыныч поклонился почтительно, но молча: он все еще до сих пор считал себя сильно им обиженным; а князь, в свою очередь, почти не обратил
на него никакого внимания и повел к жене в гостиную Миклакова, которого княгиня
приняла очень радушно, хоть и считала его несколько за юродивого и помешанного.
В саду, между тем, по распоряжению барона, засветили цветные фонари, и все кустики и деревца
приняли какой-то фантастический вид: посреди их гуляли как бы тоже фантастические фигуры людей.
На скамейку, расположенную у того окна, у которого сидел князь, пришли я сели Миклаков и Елена. Князя они совершенно не могли видеть.
— Поняла, барыня! — отвечала краснощекая и еще более растолстевшая Марфуша. Несмотря
на простоту деревенскую в словах, она была препонятливая. — А что же, барыня, мне делать, как я князя не застану дома? — спросила она,
принимая письмо от Елизаветы Петровны и повязывая голову платочком.
Елена сидела несколько времени, не шевелясь
на своем месте; лицо ее постепенно начало
принимать какое-то испуганное выражение.
Видя все это, Миклаков поматывал только головой, и чувство зависти невольно шевелилось в душе его. «Ведь любят же других людей так женщины?» — думал он. Того, что князь Григоров застрелился, он нисколько не опасался. Уверенность эта, впрочем, в нем несколько поколебалась, когда они подъехали к флигелю, занимаемому князем, и Миклаков, войдя в сени,
на вопрос свой к лакею: «Дома ли князь?», услышал ответ, что князь дома, но только никого не велел
принимать и заперся у себя в кабинете.
— Наконец, князь объясняет, что он органически, составом всех своих нервов, не может спокойно переносить положение рогатого мужа! Вот вам весь сей человек! — заключил Миклаков, показывая Елене
на князя. — Худ ли, хорош ли он, но
принимайте его таким, как он есть, а вы, ваше сиятельство, — присовокупил он князю, — извините, что посплетничал
на вас; не из злобы это делал, а ради пользы вашей.
Приняв этот новый удар судьбы с стоическим спокойствием и ухаживая от нечего делать за княгиней, барон мысленно решился снова возвратиться в Петербург и приняться с полнейшим самоотвержением тереться по приемным и передним разных влиятельных лиц; но
на этом распутий своем он, сверх всякого ожидания, обретает Анну Юрьевну, которая, в последние свои свидания с ним, как-то всей своей наружностью, каждым движением своим давала ему чувствовать, что она его, или другого, он хорошенько не знал этого, но желает полюбить.
— Разгневаться изволила… Эта сквернавка, негодяйка Марфутка, — чесался у ней язык-то, — донесла ей, что управляющий ваш всего как-то раза два или три приходил ко мне
на дачу и приносил от вас деньги, так зачем вот это, как я смела
принимать их!.. И таких мне дерзостей наговорила, таких, что я во всю жизнь свою ни от кого не слыхала ничего подобного.
Князь и Елена в этот самый день именно и недоумевали, каким образом им пригласить священников крестить их ребенка: идти для этого к ним князю самому — у него решительно не хватало духу
на то, да и Елена находила это совершенно неприличным; послать же горничную звать их — они, пожалуй, обидятся и не придут. Пока Елена и князь решали это, вдруг к ним в комнату вбежала кухарка и доложила, что маменька Елены Николаевны приехала и спрашивает: «
Примут ли ее?».
— А у вас трое было детей? — спросил ее князь ласково. Он очень уж благодарен был Елизавете Петровне, что она
принимала на себя крестинные хлопоты.
Отец Иоанн эти слова, кажется,
принял прямо сказанными
на его счет, но по наружности постарался это скрыть.
Миклаков прошел в гостиную, где княгиня всегда его
принимала, но там никого не застал и оставался довольно долгое время один, так что, увидав выглянувшую
на него из-за дверей с любопытством горничную, он поспешил сказать ей...
Г-жа Петицкая, разумеется, повиновалась ей, но вместе с тем сгорала сильным нетерпением узнать, объяснился ли Миклаков с княгиней или нет, и для этой цели она изобретала разные способы: пригласив гостей после чаю сесть играть в карты, она
приняла вид, что как будто бы совершенно погружена была в игру, а в это время одним глазом подсматривала, что переглядываются ли княгиня и Миклаков, и замечала, что они переглядывались; потом, по окончании пульки, Петицкая, как бы забыв приказание княгини, опять ушла из гостиной и сильнейшим образом хлопнула дверью в своей комнате, желая тем показать, что она затворилась там, между тем сама, спустя некоторое время, влезла
на свою кровать и стала глядеть в нарочно сделанную в стене щелочку, из которой все было видно, что происходило в гостиной.
Потом он и после того несколько раз умолял ее
принять от него или деньги, или хоть подарок какой-нибудь;
на все это г-жа Петицкая только грустно усмехалась и отрицательно качала головой.
Прочитав его, он несколько изменился в лице и вначале, кажется, хотел было идти к княгине, показать ей это письмо и попросить у нее объяснения ему; но потом он удержался от этого и остался
на том же месте,
на котором сидел: вся фигура его
приняла какое-то мрачное выражение.
Первым движением Елены была радость, но она сдержала ее, села
на свое обычное место, взяла даже работу свою в руки и
приняла как бы совершенно спокойный вид.
— Так, мне хочется сказать ей
на дорогу несколько моих добрых пожеланий!.. Но дело в том: если мне ехать к вам, то княгиня, конечно, меня не
примет.
Лицо барона
приняло скучающее выражение и напомнило несколько то выражение, которое он имел в начале нашего рассказа, придя с князем в книжную лавку; он и теперь также стал рассматривать висевшую
на стене карту. Наконец, Анна Юрьевна сделала восклицание.
— Князь сказал мне, что
на дому вы меня не
примете, а потому я хотела по крайней мере здесь,
на пути вашем, пожелать вам всего хорошего…
— А не
принимай в таком случае
на себя роли, которая тебе не свойственна!.. — заметила ему ядовито Елена.
Николя Оглоблин, самодовольно сознававший в душе, что это он вытурил княгиню за границу, и очень этим довольный, вздумал было, по своей неудержимой болтливости, рассказывать, что княгиня сама уехала с обожателем своим за границу; но ему никто не верил, и некоторые дамы, обидевшись за княгиню, прямо объяснили Николя, что его после этого в дом
принимать нельзя, если он позволяет себе так клеветать
на подобную безукоризненную женщину.
Жуквич сел и продолжал сохранять задумчивое выражение.
На Елпидифора Мартыныча он не обратил никакого внимания. Тот этим, разумеется, сейчас же обиделся и, в свою очередь,
приняв осанистый вид, а для большего эффекта поставив себе
на колени свою, хотя новую, но все-таки скверную, круглую шляпу, стал почти с презрением смотреть
на Жуквича.
«Мой дорогой Грегуар! Рекомендую тебе господина Жуквича, с которым я познакомилась
на водах. Он говорит, что знает тебя, и до небес превозносит. Он едет
на житье в Москву и не имеет никого знакомых. Надеюсь, что по доброте твоей ты его
примешь и обласкаешь.
На днях я переезжаю в Париж; по России я очень скучаю и каждоминутно благословляю память о тебе!»
— Есть и русские! — подхватил Иллионский, совершенно не
приняв этого намека
на свой счет.
Жуквич
принял всю эту любезность князя с некоторым недоумением и кидаемыми
на Елену беглыми взглядами как бы спрашивал ее, что это значит.
Здесь он скоро разыскал квартиру Елены, где попавшаяся ему в дверях горничная очень сконфузилась и не знала:
принимать его или нет; но князь даже не спросил ее: «Дома ли госпожа?» — а прямо прошел из темной передней в следующую комнату, в которой он нашел Елену сидящею за небольшим столиком и пишущею какие-то счеты. Увидев его, она немножко изменилась в лице; князь же, видимо, старался
принять на себя веселый и добрый вид.
Князь между тем рвался от нетерпения, и ему начинали приходить в голову подозрения, что не удрал ли от него Жуквич; но двери отворились, и тот вошел с своим молодым товарищем. Оба они постарались
принять спокойный вид, и молодой человек по-прежнему уже имел свою гордую осанку. Жуквич сначала отрекомендовал его князю, а потом Оглоблину. Молодой человек, кланяясь, сгибал только немного голову
на своей длинной шее.
— Нет, я не могу
принять на себя таких больших обязанностей! — сказала она ему прямо.
На успех этого письма Елена, кажется, не совсем надеялась, потому что лицо ее после решительного и смелого выражения
приняло какое-то отчаянное: она заметно прислушивалась к малейшему шуму в коридоре; наконец, раздались довольно сильные шаги, двери к ней в нумер распахнулись, и влетел торжествующий и блистающий радостью Николя.
Получив такое разъяснение от подчиненного, старик Оглоблин в то же утро, надев все свои кресты и ленты, отправился к владыке. Тот
принял его весьма благосклонно и предложил ему чаю. Оглоблин, путаясь и заикаясь
на каждом почти слове, тем не менее, однако, с большим чувством рассказал о постигшем его горе и затем изложил просьбу о разводе сына. Владыка выслушал его весьма внимательно, но ответ дал далеко не благоприятный.
В следующую затем неделю все именитые друзья и сослуживцы старика Оглоблина спешили навестить его для выражения ему своего участия и соболезнования;
на все утешения их он только молча склонял голову и разводил руками. Николя между тем каждый день ездил к отцу, чтобы испросить у него прощение, но старик его не
принимал. Тогда Николя решился обратиться к Феодосию Иванычу и для этого забежал к нему нарочно в канцелярию.
Во всей этой беседе г-жа Петицкая, как мы видим, не
принимала никакого участия и сидела даже вдали от прочих, погруженная в свои собственные невеселые мысли: возвращаясь в Москву, она вряд ли не питала весьма сильной надежды встретить Николя Оглоблина, снова завлечь и женить
на себе; но теперь, значит, надежды ее совершенно рушились, а между тем продолжать жить приживалкою, как ни добра была к ней княгиня, у г-жи Петицкой недоставало никакого терпения, во-первых, потому, что г-жа Петицкая жаждала еще любви, но устроить для себя что-нибудь в этом роде, живя с княгинею в одном доме, она видела, что нет никакой возможности, в силу того, что княгиня оказалась до такой степени в этом отношении пуристкою, что при ней неловко даже было просто пококетничать с мужчиной.
Княгиня
принимала их, со слезами
на глазах благодарила, но сама у них бывать наотрез отказывалась, говоря, что она никогда не жила для света, а теперь и тем паче.
Миклаков через неделю опять заехал к Елене; но она
на этот раз не
приняла его, велев ему через горничную сказать, что у ней так разболелся бок, что ей ставят пиявки, и потому она никак не может выйти к нему. Через неделю Миклаков опять к ней заехал. Тут уже вышел к нему Николя с сконфуженным и расстроенным лицом. Он сказал, что жена его очень больна и что к ней никого не пускают и не велят ей ни с кем говорить.