Неточные совпадения
— Да, но ко мне почему-то не зашла; о тебе только спросила… — Слова эти
княгиня тоже заметно старалась произнести равнодушно; но все-таки они у ней вышли как-то суше обыкновенного. — Очень уж тебя ждали здесь все твои любимые дамы! — присовокупила она, улыбаясь и как бы желая тем скрыть то, что
думала.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она
думала, что князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому
княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
— А что, если я сама кого полюблю, как тебе это покажется? — присовокупила
княгиня уже внушительным тоном: она, кажется,
думала сильно напугать этим мужа.
Княгине, разумеется, и в голову не приходило того, что князь разрешает ей любовь к другому чисто из чувства справедливости, так как он сам теперь любит другую женщину. Она просто
думала, что он хочет этим окончательно отделаться от нее.
По странному стечению обстоятельств, барон в эти минуты
думал почти то же самое, что и
княгиня: в начале своего прибытия в Москву барон, кажется, вовсе не шутя рассчитывал составить себе партию с какой-нибудь купеческой дочкой, потому что, кроме как бы мимолетного вопроса князю о московском купечестве, он на другой день своего приезда ни с того ни с сего обратился с разговором к работавшему в большом саду садовнику.
«А что если за
княгиней примахнуть?» —
подумал он, тем более, что она не только что не подурнела, но еще прелестнее стала, и встретилась с ним весьма-весьма благосклонно; муж же прямо ему сказал, что он будет даже доволен, если кто заслужит любовь его супруги; следовательно, опасаться какой-нибудь неприятности с этой стороны нечего!
— А меня они, как
думают, погубили или нет? — спросила
княгиня.
— Что они меня куклой, что ли, считают, которая ничего не должна ни чувствовать, ни понимать, — продолжала
княгиня и даже раскраснелась от гнева, — они
думают, что я так им и позволю совершенно овладеть мужем?
Он вполне был убежден, что
княгиня не любит мужа, но не
подумала еще об этом хорошенько; а потому он и старался навести ее на эту мысль.
— Все мужья на свете, я
думаю, точно так же отзываются о своих соперниках! — проговорил как бы больше сам с собою Миклаков. — А что, скажите,
княгиня когда-нибудь говорила вам что-нибудь подобное об Елене? — спросил он князя.
— Не
думаю! Женщины обыкновенно лучше и тоньше понимают людей, чем мужчины:
княгиня предоставила вам свободу выбора, предоставьте и вы ей таковую же!
— Нисколько!.. Нисколько!.. Вы должны извиняться передо мною совершенно в другом!.. — воскликнула
княгиня, и голос ее в этом случае до того был искренен и правдив, что князь невольно
подумал: «Неужели же она невинна?» — и вместе с тем он представить себе без ужаса не мог, что теперь делается с Еленой.
Он всю дорогу
думал о
княгине и о предстоящем свидании с нею.
Княгиня начала почти догадываться, что хочет этим сказать Миклаков, и это еще больше сконфузило ее. «Неужели же князь этому полузнакомому человеку рассказал что-нибудь?» —
подумала она не без удивления.
— Так неужели вы
думаете, что князь все говорит чужие слова? — спросила
княгиня с некоторым оттенком неудовольствия.
— Я тут ничего не говорю о князе и объясняю только различие между своими словами и чужими, — отвечал Миклаков, а сам с собой в это время
думал: «Женщине если только намекнуть, что какой-нибудь мужчина не умен, так она через неделю убедит себя, что он дурак набитейший». — Ну, а как вы
думаете насчет честности князя? — продолжал он допрашивать
княгиню.
— И все мужчины, я
думаю, такие! — сказала
княгиня.
Зачем же было унижать ее еще в глазах постороннего человека?» —
думала княгиня и при этом проклинала себя, зачем она написала это глупое письмо князю, зная по опыту, как он и прежде отвечал на все ее нежные заявления.
Миклаков опять сел в тот же фаэтон и поехал: он и на этот раз
думал о
княгине. В его зачерствелом и наболевшем сердце как будто бы снова заискрилось какое-то чувство и зашевелились надежды и мечты!
Последний разговор его с Еленой не то что был для него какой-нибудь неожиданностью, — он и прежде еще того хорошо знал, что Елена таким образом
думает, наконец, сам почти так же
думал, — но все-таки мнения ее как-то выворачивали у него всю душу, и при этом ему невольно представлялась
княгиня, как совершенная противуположность Елене: та обыкновенно каждую неделю писала родителям длиннейшие и почтительные письма и каждое почти воскресенье одевалась в одно из лучших платьев своих и ехала в церковь слушать проповедь; все это, пожалуй, было ему немножко смешно видеть, но вместе с тем и отрадно.
«Князь, я
думаю, очень этим доволен?» — хотела было первоначально спросить
княгиня, но у ней духу не хватило, и она перевернула на другое...
— Я
думаю, что вздор! — подхватила
княгиня. — Потому что, если б это правда была, то это показывало бы, что она какая-то страшная и ужасная женщина.
«Она все еще, кажется, изволит любить мужа, —
думал он, играя в карты и взглядывая по временам на
княгиню, — да и я-то хорош, — продолжал он, как-то злобно улыбаясь, — вообразил, что какая-нибудь барыня может заинтересоваться мною: из какого черта и из какого интереса делать ей это?.. Рожицы смазливой у меня нет; богатства — тоже; ловкости военного человека не бывало; физики атлетической не имею. Есть некоторый умишко, — да на что он им?.. В сем предмете они вкуса настоящего не знают».
Княгиня некоторое время
думала.
— Лепость это или нелепость — я не знаю и, конечно, уж не я ему писала! — проговорила Елена, покраснев от одной мысли, что не
подумал ли Миклаков, что князь от нее узнал об этом, так как она иногда смеялась Миклакову, что он влюблен в
княгиню, и тот обыкновенно, тоже шутя, отвечал ей: «Влюблен-с!.. Влюблен!».
Подчиняясь суровой воле мужа, который, видимо, отталкивал ее от себя,
княгиня хоть и решилась уехать за границу и при этом очень желала не расставаться с Миклаковым, тем не менее, много
думая и размышляя последнее время о самой себе и о своем положении, она твердо убедилась, что никогда и никого вне брака вполне любить не может, и мечты ее в настоящее время состояли в том, что Миклаков ей будет преданнейшим другом и, пожалуй, тайным обожателем ее, но и только.
Всего этого князь ничего не замечал и не подозревал и,
думая, что Елена, по случаю отъезда
княгини, совершенно довольна своей жизнию и своим положением, продолжал безмятежно предаваться своим занятиям; но вот в одно утро к нему в кабинет снова явился Елпидифор Мартыныч.
— От
княгини… письмо?.. — повторил князь и,
подумав немного, присовокупил: — Проси.
— Доказать это, по-моему, очень нетрудно, — отвечала,
подумав, Елена. — Пошли за Жуквичем и расспроси его: он очень еще недавно, в продолжение нескольких месяцев, каждодневно виделся с
княгиней и с Миклаковым, и я даже спрашивала у него: хорошо ли все у них идет?
— Может быть, за границу
думает совсем уехать! — пояснила
княгиня.
Из посторонних у нее бывал только Елпидифор Мартыныч, наблюдавший за ее здоровьем, и барон, который ей необходим был тем, что устраивал ее дела по наследству от мужа, в чем
княгиня, разумеется, ничего не понимала да и заботиться об этом много не хотела, потому что сама
думала скоро пойти вслед за князем.
— Вы
думаете? Но все-таки, говорю откровенно, у меня духу не хватает напомнить
княгине о моем чувстве к ней.
— Потому что… — отвечала
княгиня (она очень конфузилась при этом ответе), — он, я
думаю, даже сердит на меня…
Барон послушался ее и, приехав раз к
княгине, сделал ей несколько официальным голосом предложение; она, как и надобно ожидать, сначала сконфузилась, а потом тоже отчасти официальным тоном просила у него времени
подумать. Барон с удовольствием согласился на это.