Неточные совпадения
— Я всегда был против всякого рода казенных фабрик, заводов, домов; а в настоящее время, когда мы
начинаем немножко освобождаться от этого, я вотировать за такое предположение просто считаю для себя
делом законопреступным».
— Философствовать лучше, чем делать что-нибудь другое!.. —
начала Елена и вряд ли не хотела сказать какую-нибудь еще более резкую вещь, но в это время раздался звонок. Елена побледнела при этом. — Марфуша, Марфуша! — крикнула она почти задыхающимся голосом. — Он войдет и в самом
деле даст нам на дрова.
— Но
дело не в том-с. Перехожу теперь к главному, — продолжала Елена, — мы обыкновенно наши письма, наши разговоры чаще всего
начинаем с того, что нас радует или сердит, — словом, с того, что в нас в известный момент сильней другого живет, — согласны вы с этим?
— А потому… —
начала Елена, и глубокий вздох остановил ее слова, — потому что в этом, в самом
деле, мое несчастье! — заключила она.
— Нет-с, я не к тому это сказал, —
начал он с чувством какого-то даже оскорбленного достоинства, — а говорю потому, что мать мне прямо сказала: «Я, говорит,
дело с князем затею, потому что он не обеспечивает моей дочери!»
Посидев еще несколько времени, больше из приличия, она
начала, наконец, прощаться и просила княгиню передать мужу, чтобы тот не медля к ней приехал по одному очень важному для него
делу; но, сходя с лестницы, Анна Юрьевна встретила самого князя.
— Я не помню, говорила ли я тебе, —
начала она, обращаясь к дочери и каким-то необыкновенно развязным тоном, — что у покойного мужа было там одно
дело, по которому у него взято было в опеку его имение.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в
начале нашего рассказа она думала, что князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом
деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
Ей казалось, что он тогда, по необходимости, будет больше бывать дома и не станет каждый
день скакать в Москву для свидания с предметом своей страсти, а таким образом мало-помалу и забудет Елену; но, по переезде на дачу, князь продолжал не бывать дома, — это уже
начинало княгиню удивлять и беспокоить, и тут вдруг она узнает, что Елена не только что не в Москве, но даже у них под боком живет: явно, что князь просто возит ее за собой.
Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в бога, боялась черта и грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо мыслях княгиня и не слыхала в доме родительском ни от кого; из бывавших у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей не говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие идеи не коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она вышла замуж за князя, который на другой же
день их брака
начал ей читать оду Пушкина о свободе […ода Пушкина о свободе — ода «Вольность», написанная в 1817 году и распространившаяся вскоре в множестве списков.
День был превосходнейший. Барон решительно наслаждался и природой, и самим собой, и быстрой ездой в прекрасном экипаже; но князь, напротив, вследствие утреннего разговора с женой, был в каком-то раздраженно-насмешливом расположении духа. Когда они, наконец, приехали в Москву, в Кремль, то барон всеми редкостями кремлевскими
начал восхищаться довольно странно.
По странному стечению обстоятельств, барон в эти минуты думал почти то же самое, что и княгиня: в
начале своего прибытия в Москву барон, кажется, вовсе не шутя рассчитывал составить себе партию с какой-нибудь купеческой дочкой, потому что, кроме как бы мимолетного вопроса князю о московском купечестве, он на другой
день своего приезда ни с того ни с сего обратился с разговором к работавшему в большом саду садовнику.
— Да, припоминаю эту минуту, —
начал он опять с грустным видом, — когда вас повезли венчать, не дай бог перенести никому того, что я перенес в тот
день!
— Удивительное
дело! —
начал он развязно и запуская руки в маленькие кармашки своих щегольских, пестрых брюк. — До какой степени наши женщины исполнены предрассудков!
Вследствие таковых качеств, успех его в литературе был несомненный: публика
начала его знать и любить; но зато журналисты скоро его разлюбили:
дело в том, что, вступая почти в каждую редакцию, Миклаков, из довольно справедливого, может быть, сознания собственного достоинства и для пользы самого же
дела, думал там овладеть сейчас же умами и господствовать, но это ему не совсем удавалось; и он, обозлившись, обыкновенно
начинал довольно колко отзываться и об редакторах и об их сотрудниках.
На Елпидифора Мартыныча Анна Юрьевна на этот раз не рассердилась: она
начинала уже верить, что он в самом
деле передает ей все это из расположения к князю и к Елене.
Князь после того пошел к Жиглинским. Насколько дома ему было нехорошо, неловко, неприветливо, настолько у Елены отрадно и успокоительно. Бедная девушка в настоящее время была вся любовь: она только тем
день и
начинала, что ждала князя. Он приходил… Она сажала его около себя… клала ему голову на плечо… по целым часам смотрела ему в лицо и держала в своих руках его руку.
И, придя домой, сей озлобленный человек
начал совершать странные над собой вещи: во-первых, еще вечером он сходил в баню, взял там ванну, выбрился, выстригся, потом, на другой
день, едва только проснулся, как сейчас же принялся выбирать из своего небогатого запаса белья лучшую голландскую рубашку, затем вытащил давным-давно не надеваемые им лаковые сапоги.
С настоящей минуты она
начала серьезно подумывать, что, в самом
деле, не лучше ли ей будет и не легче ли жить на свете, если она разойдется с князем и уедет навсегда в Петербург к своим родным.
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом
деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это было, так как он далеко не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить с ней сразу тактику и
начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже не желал.
На другой
день Анна Юрьевна в самом
деле заехала за бароном и увезла его с собой. Дом ее и убранство в оном совершенно подтвердили в глазах барона ее слова о двадцати тысячах душ. Он заметно сделался внимательнее к Анне Юрьевне и
начал с каким-то особенным уважением ее подсаживать и высаживать из экипажа, а сидя с ней в коляске, не рассаживался на все сиденье и занимал только половину его.
— Ах, пожалуйста! — воскликнула Анна Юрьевна, и таким образом вместо нотариуса они проехали к Сиу, выпили там шоколаду и потом заехали опять в дом к Анне Юрьевне, где она и передала все бумаги барону. Она, кажется,
начала уже понимать, что он ухаживает за ней немножко. Барон два
дня и две ночи сидел над этими бумагами и из них увидел, что все
дела у Анны Юрьевны хоть и были запущены, но все пустые, тем не менее, однако, придя к ней, он принял серьезный вид и даже несколько мрачным голосом объяснил ей...
— Никакого тут яду нет. Не так бы к этим господам следовало писать! — возразила Анна Юрьевна с неудовольствием, однако написанное прежде ею письмо изорвала, а продиктованное бароном запечатала и отправила. Барон вообще,
день ото
дня, все больше и больше
начинал иметь на нее влияние, и это, по преимуществу, происходило оттого, что он казался Анне Юрьевне очень умным человеком.
Когда Елена
начала вставать, то к ней, должно быть, подошла на помощь акушерка, потому что Елпидифор Мартыныч явно, что на ту крикнул: «Не поддерживайте!.. Не ваше
дело!..», — и после того он заговорил гораздо более ласковым тоном, обращаясь, конечно, к Елене: «Ну, вот так!.. Идите!.. Идите ко мне!»
— Я за священниками сходить схожу, —
начала Елизавета Петровна, — но что я мать Елены, я им не скажу, потому что будь она дама, то другое бы
дело!..
— Теперь-с, —
начал первый из них толковать прочим товарищам, — как они тронутся, мы на тройке за ними; девка уже подкуплена, на звонок отворит нам, мы войдем и сделаем свое
дело…
Барон, как мы видели, был очень печален, и грусть его проистекала из того, что он
день ото
дня больше и больше
начинал видеть в себе человека с окончательно испорченною житейскою карьерою.
— Поди к господину Жуквичу, —
начал он приказывать лакею и при этом назвал улицу и гостиницу, где жил Жуквич, — и попроси его пожаловать ко мне, так как мне нужно его видеть по весьма важному
делу.
— Послушайте, —
начала она торопливо, но тихо, — в самом
деле у Миклакова с княгиней мирно идет?
Такого рода ответ Оглоблин давал обыкновенно на все просьбы, к нему адресуемые. Феодосий Иваныч был правитель
дел его и хоть от природы был наделен весьма малым умом, но сумел как-то себе выработать необыкновенно серьезный и почти глубокомысленный вид. Начальника своего он больше всего обольщал и доказывал ему свое усердие тем, что как только тот станет что-нибудь приказывать ему с известными минами и жестами, так и Феодосий Иваныч
начнет делать точно такие же мины и жесты.
Склонный и прежде к скептическому взгляду, он теперь стал окончательно всех почти ненавидеть, со всеми скучать, никому не доверять; не говоря уже о родных, которые первое время болезни князя вздумали было навещать его и которых он обыкновенно дерзостью встречал и дерзостью провожал, даже в прислуге своей князь
начал подозревать каких-то врагов своих, и один только Елпидифор Мартыныч
день ото
дня все более и более получал доверия от него; но зато старик и поработал для этого: в продолжение всего тяжкого состояния болезни князя Елпидифор Мартыныч только на короткое время уезжал от него на практику, а потом снова к нему возвращался и даже проводил у него иногда целые ночи.
Придя раз вечером к Елене, Николя
начал как-то особенно ухарски расхаживать по комнате ее: он в этот
день обедал в клубе и был немного пьян.
Феодосий Иваныч, кажется, понял причину отказа и
начал мстить своему благодетелю тем, что не стал ему давать советов ни по каким
делам.
Елена недели две, по крайней мере, удерживалась и не высказывала ему своих подозрений, которые явились у ней после свидания с Миклаковым, и, все это время наблюдая за ним, она очень хорошо видела, что Жуквич хоть и бывал у нее довольно часто, но всегда как-то оставался недолгое время, и когда Елена, несмотря на непродолжительность его посещений, заговаривала с ним о польских эмигрантах, о польских
делах, разных социальных теориях, он или говорил ей в ответ какие-то фразы, или отмалчивался, а иногда даже
начинал как бы и подшучивать над ней.
— Послушайте!.. —
начал он, видимо что-то придумав. — Я никогда не имел подобных
дел… но, говорят, полиция всемогуща… нельзя ли похлопотать, чтобы хоть силой они взяли у нее ребенка и отдали его мне.
—
Дело в том-с, —
начал он, — что в конторе я, разумеется, подписывался только как полковник Клюков и многого, конечно, не договорил, так как положительно считаю все эти наши конторы скорее логовищем разных плутней, чем какими-нибудь полезными учреждениями, но с вами я буду говорить откровенно, как отец, истинно желающий дать дочерям своим серьезное воспитание.
К вечеру, в
день получения письма от содержательницы пансиона, Елена
начала чувствовать, что в комнате становится чересчур свежо: время это было глубокая осень.
И Феодосий Иваныч, вероятно, повлиял ему известным способом, потому что, когда на другой
день Николя приехал к отцу и, став на колени,
начал его снова просить за жену, то старик, хоть и с презрительною несколько миной, но сказал ему: «Ну, пусть себе приезжает!» И Елена приехала.
Словом, благодаря настоящей своей жизни, она с каждым
днем худела, старелась и, к ужасу своему,
начала ожидать, что скоро, пожалуй, совсем перестанет нравиться мужчинам.
— Потому что… (Елпидифор Мартыныч
начал это говорить Миклакову почти на ухо)… потому что в самый
день смерти пришли было арестовать ее: такую, говорят, с разными заграничными революционерами переписку завела, что страсть!