Неточные совпадения
— Я всегда был против всякого рода казенных фабрик, заводов,
домов; а в настоящее время, когда мы начинаем немножко освобождаться от этого, я вотировать за такое предположение просто считаю для себя
делом законопреступным».
В один из холоднейших и ненастнейших московских
дней к
дому князя подходила молодая, стройная девушка, брюнетка, с очень красивыми, выразительными, умными чертами лица. Она очень аккуратно и несколько на мужской лад была одета и, как видно, привыкла ходить пешком. Несмотря на слепящую вьюгу и холод, она шла смело и твердо, и только подойдя к подъезду княжеского
дома, как бы несколько смутилась.
Едучи в настоящем случае с железной дороги и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами
дома, князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой он в такой же ненастный
день ехал на станцию железной дороги, чтобы уехать совсем из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае, князь до сих пор не мог себе дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли его все его физические и нравственные инстинкты.
— Очень холодно-с! — подтвердил сенатский чиновник и в тот же
день взял вексель с госпожи Жиглинской, которая, подписываясь, обругала прежде всего довольно грубыми словами
дом, потом хозяина, а наконец, и самого чиновника.
— Если ее
дома нет, то отыщи ее там, куда она уехала, хоть бы на
дне морском то было, — понимаешь?.. — продолжал князь тем же отрывистым и почти угрожающим голосом.
День этот был
день рождения княгини, и она с детства еще привыкла этот
день весело встречать и весело проводить, а потому поутру вошла в кабинет мужа с улыбающимся лицом и, поцеловав его, спросила, будет ли он сегодня обедать
дома.
С ним произошел такого рода случай: он уехал из
дому с невыносимой жалостью к жене. «Я отнял у этой женщины все, все и не дал ей взамен ничего, даже двух часов в
день ее рождения!» — говорил он сам себе. С этим чувством пришел он в Роше-де-Канкаль, куда каждодневно приходила из училища и Елена и где обыкновенно они обедали и оставались затем целый
день. По своей подвижной натуре князь не удержался и рассказал Елене свою сцену с женой. Та выслушала его весьма внимательно.
Совет кузины, в отношении Жиглинских, князь выполнил на другой же
день, и выполнил его весьма деликатно. Зная, когда Елены наверное не бывает
дома, он послал к старухе Жиглинской своего управляющего, который явился к Елизавете Петровне и вручил ей от князя пакет с тремястами рублей серебром.
«Опять этот холод и лед!» — подумал про себя князь. Обедать этот раз он предположил
дома и даже весь остальной
день мог посвятить своему приехавшему другу, так как Елена уехала до самого вечера в Москву, чтобы заказать себе там летний и более скрывающий ее положение костюм.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она думала, что князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из
дому княгиня объясняла тем, что он в самом
деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
Ей казалось, что он тогда, по необходимости, будет больше бывать
дома и не станет каждый
день скакать в Москву для свидания с предметом своей страсти, а таким образом мало-помалу и забудет Елену; но, по переезде на дачу, князь продолжал не бывать
дома, — это уже начинало княгиню удивлять и беспокоить, и тут вдруг она узнает, что Елена не только что не в Москве, но даже у них под боком живет: явно, что князь просто возит ее за собой.
Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в бога, боялась черта и грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо мыслях княгиня и не слыхала в
доме родительском ни от кого; из бывавших у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей не говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие идеи не коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она вышла замуж за князя, который на другой же
день их брака начал ей читать оду Пушкина о свободе […ода Пушкина о свободе — ода «Вольность», написанная в 1817 году и распространившаяся вскоре в множестве списков.
Между тем княгиня велела ему сказать, что она никак не может выйти из своей комнаты занимать гостью, а поэтому князю самому надобно было оставаться
дома; но он
дня два уже не видал Елены: перспектива провести целый вечер без нее приводила его просто в ужас.
— Так!.. Тебе надобно же куда-нибудь
девать меня! Нельзя же в одном
доме держать любовницу и жену!
Князь после того пошел к Жиглинским. Насколько
дома ему было нехорошо, неловко, неприветливо, настолько у Елены отрадно и успокоительно. Бедная девушка в настоящее время была вся любовь: она только тем
день и начинала, что ждала князя. Он приходил… Она сажала его около себя… клала ему голову на плечо… по целым часам смотрела ему в лицо и держала в своих руках его руку.
Князь в самом
деле замышлял что-то странное: поутру он, действительно, еще часов в шесть вышел из
дому на прогулку, выкупался сначала в пруде, пошел потом по дороге к Марьиной роще, к Бутыркам и, наконец, дошел до парка; здесь он, заметно утомившись, сел на лавочку под деревья, закрыв даже глаза, и просидел в таком положении, по крайней мере, часа два.
В видах всего этого барон вознамерился как можно реже бывать
дома; но куда деваться ему, где найти приют себе? «К Анне Юрьевне на первый раз отправлюсь!» — решил барон и, действительно, на другой
день после поездки в парк, он часу во втором ушел пешком из Останкина в Свиблово.
На другой
день Анна Юрьевна в самом
деле заехала за бароном и увезла его с собой.
Дом ее и убранство в оном совершенно подтвердили в глазах барона ее слова о двадцати тысячах душ. Он заметно сделался внимательнее к Анне Юрьевне и начал с каким-то особенным уважением ее подсаживать и высаживать из экипажа, а сидя с ней в коляске, не рассаживался на все сиденье и занимал только половину его.
— Ах, пожалуйста! — воскликнула Анна Юрьевна, и таким образом вместо нотариуса они проехали к Сиу, выпили там шоколаду и потом заехали опять в
дом к Анне Юрьевне, где она и передала все бумаги барону. Она, кажется, начала уже понимать, что он ухаживает за ней немножко. Барон два
дня и две ночи сидел над этими бумагами и из них увидел, что все
дела у Анны Юрьевны хоть и были запущены, но все пустые, тем не менее, однако, придя к ней, он принял серьезный вид и даже несколько мрачным голосом объяснил ей...
Такой прием, разумеется, всякую другую женщину мог бы только оттолкнуть, заставить быть осторожною, что и происходило у него постоянно с княгиней Григоровой, но с Анной Юрьевной такая тактика вышла хороша: она сама в жизнь свою так много слышала всякого рода отдаленных и сентиментальных разговоров, что они ей сильно опротивели, и таким образом, поселясь при переезде в город в одном
доме а видясь каждый
день, Анна Юрьевна и барон стали как-то все играть между собой и шалить, словно маленькие дети.
Когда, наконец, они подъехали к квартире г-жи Петицкой, Николя прямо спросил ее, что в какой
день он может застать ее
дома?..
— Тогда на другой
день приедете! — произнесла г-жа Петицкая, проворно соскакивая с саней и скрываясь за калиткою своего
дома.
Князь имел намерение поблагодарить его гораздо больше, чем сам того ожидал Елпидифор Мартыныч; кроме того, князь предположил возобновить ему годичную практику в своем
доме, с тем только, чтобы он каждый
день заезжал и наблюдал за Еленой и за ребенком.
Весь следующий
день Миклаков провел в сильном беспокойстве и волнении. Он непременно ожидал, что когда придет к Григоровым, то усатый швейцар их с мрачным выражением в лице скажет ему строгим голосом: „
Дома нет-с!“.
Скрыть это и носить в этом отношении маску князь видел, что на этот, по крайней мере,
день в нем недостанет сил, — а потому он счел за лучшее остаться
дома, просидел на прежнем своем месте весь вечер и большую часть ночи, а когда на другой
день случайно увидел в зеркале свое пожелтевшее и измученное лицо, то почти не узнал себя.
«Вчерашнего числа Елена Николаевна совсем уехали из вашего
дома. Мы их спрашивали, куда они уезжают, и они нам сказали, что к маменьке ихней. Мы на другой
день ходили к их маменьке; она сказала, что их нет у них, и очень сами этим встревожились! Спиридон Скворцов и Михайла Гаврилов».
Князь ничего ему не отвечал и был почти страшен на вид. Приехав к себе в
дом, он провел своих гостей прямо в сад, дорожки в котором все были расчищены, и на средней из них оказалось удобным совершить задуманное
дело. Молодой секундант Жуквича сейчас принялся назначать место для барьера.
Севастьянушка в этих
делах был человек опытный. Он прежде всего обратился к смотрителю
дома, всегда старавшемуся представить из себя человека, знающего даже, что крысы под полом делают в целом здании.
— Она ведь
дом сожечь может! — крикнул ему вслед начальник, как бы желая внушить ему важность
дела.