Неточные совпадения
Наши школьники тоже воспылали к ней страстью, с тою только разницею, что барон всякий раз, как оставался с Элизой вдвоем, делал ей глазки и намекая ей даже словами о своих чувствах; но
князь никогда почти ни о чем с ней не говорил и только слушал ее игру на фортепьянах с понуренной
головой и вздыхал при этом; зато
князь очень много говорил о своей страсти к Элизе барону, и тот выслушивал его, как бы сам в этом случае нисколько не повинный.
Князя точно обухом кто ударил от этого известия по
голове.
Князь сидел на креслах, закинув
голову назад. Лицо его имело какое-то мечтательное выражение; лицо же княгини, напротив, и на этот раз опять осенилось облаком тайного неудовольствия. Муж и жена, оставшись с глазу на глаз, чувствовали необходимость начать между собой какой-нибудь разговор, но о чем именно — не знали.
Князь, впрочем, заговорил первый.
В последнюю поездку
князя в Петербург ей вдруг пришла в
голову мысль, что он ездит туда затем, чтобы там найти себе место, и в настоящем разговоре она, по преимуществу, хотела его выспросить об этом.
— Это с чего вам пришло в
голову? — спросил, сколько возможно насмешливым и даже суровым голосом,
князь. Но если бы в комнате было несколько посветлее, то Анна Юрьевна очень хорошо могла бы заметить, как он при этом покраснел.
Князь покачал на это только
головою.
Елена все это время полулежала в гостиной на диване: у нее страшно болела
голова и на душе было очень скверно. Несмотря на гнев свой против
князя, она начинала невыносимо желать увидеть его поскорей, но как это сделать: написать ему письмо и звать его, чтобы он пришел к ней, это прямо значило унизить свое самолюбие, и, кроме того, куда адресовать письмо? В дом к
князю Елена не решалась, так как письмо ее могло попасться в руки княгини; надписать его в Роше-де-Канкаль, — но придет ли еще туда
князь?
—
Голова болит! — говорила Елена. Намерение ее разбранить
князя, при одном виде его, окончательно в ней пропало, и она даже не помнила хорошенько, в каких именно выражениях хотела ему объяснить поступок его.
Князь, в свою очередь, тоже, кажется, немножко предчувствовал, что его будут бранить. Вошедшая, впрочем, Марфуша прервала на несколько минут их начавшийся разговор.
Князь, оставшись один, погрузился в размышления. Его смутили слова Елены о постигающих ее припадках: что, если эти припадки подтвердятся? Страх и радость наполнили при этой мысли сердце
князя: ему в первый раз еще предстояло это счастие; но как встретить это событие, как провести его потом в жизни? Когда Елена вошла в шляпке и бурнусе, он все еще продолжал сидеть, понурив
голову, так что она принуждена была дотронуться веером до его плеча.
— Ну, эти львы ваши, кузина, вам сломят когда-нибудь
голову, — заметил ей
князь.
— Княгиня пока ничего, — отвечал
князь, держа
голову потупленною, и хоть не смотрел в это время приятелю в лицо, но очень хорошо чувствовал, что оно имеет не совсем одобрительное выражение для него.
— Magnifique еще какой-то выдумал! — сказал
князь, покачав
головой.
— Вот вздор какой! — рассмеялся барон, видимо, стараясь принять все эти слова
князя за приятельскую, не имеющую никакого смысла шутку; затем он замолчал, понурил
голову и вскоре захрапел.
Князь же не спал и по временам сердито и насмешливо взглядывал на барона. Его, по преимуществу, бесила мысль, что подобный человек, столь невежественный, лишенный всякого чувства национальности, вылезет, пожалуй, в государственные люди, — и
князю ужасно захотелось вышвырнуть барона на мостовую и расшибить ему об нее
голову, именно с тою целию, чтобы из него не вышел со временем государственный человек.
Барон тоже благосклонным образом наклонил перед Еленой
голову, а она, в свою очередь, грациозно и несколько на польский манер, весьма низко поклонилась всем и уселась потом, по приглашению
князя, за стол.
Княгине, разумеется, и в
голову не приходило того, что
князь разрешает ей любовь к другому чисто из чувства справедливости, так как он сам теперь любит другую женщину. Она просто думала, что он хочет этим окончательно отделаться от нее.
Вдали, в самом деле, показался
князь, шедший с наклоненной
головой и с самым мрачным выражением в лице.
Князь после того пошел к Жиглинским. Насколько дома ему было нехорошо, неловко, неприветливо, настолько у Елены отрадно и успокоительно. Бедная девушка в настоящее время была вся любовь: она только тем день и начинала, что ждала
князя. Он приходил… Она сажала его около себя… клала ему
голову на плечо… по целым часам смотрела ему в лицо и держала в своих руках его руку.
Увидав знакомых ему лиц, и лиц такого хорошего круга, Архангелов сейчас же подлетел к ним самым развязным манером, сказал две — три любезности княгине, протянул как-то совершенно фамильярно руку барону, кивнул
головой приветливо
князю.
— Я
голову вам размозжу, если вы осмелитесь хоть улыбнуться при мне! — продолжал кричать на молодых людей
князь, причем Архангелов желал только извиниться как-нибудь перед ним, а товарищ его, напротив, делал сердитый вид, но возражать, однако, ничего не решился.
— Поняла, барыня! — отвечала краснощекая и еще более растолстевшая Марфуша. Несмотря на простоту деревенскую в словах, она была препонятливая. — А что же, барыня, мне делать, как я
князя не застану дома? — спросила она, принимая письмо от Елизаветы Петровны и повязывая
голову платочком.
Ей, после рассказа Марфуши, пришла в
голову страшная мысль: «
Князь ушел в шесть часов утра из дому; его везде ищут и не находят; вчера она так строго с ним поступила, так много высказала ему презрения, — что, если он вздумал исполнить свое намерение: убить себя, когда она его разлюбит?» Все это до такой степени представилось Елене возможным и ясным, что она даже вообразила, что
князь убил себя и теперь лежит, исходя кровью в Останкинском лесу, и лежит именно там, где кончается Каменка и начинаются сенокосные луга.
Елена все уже перепутала в
голове; она забыла даже, что
князь, не получив еще письма ее, ушел из дому.
Видя все это, Миклаков поматывал только
головой, и чувство зависти невольно шевелилось в душе его. «Ведь любят же других людей так женщины?» — думал он. Того, что
князь Григоров застрелился, он нисколько не опасался. Уверенность эта, впрочем, в нем несколько поколебалась, когда они подъехали к флигелю, занимаемому
князем, и Миклаков, войдя в сени, на вопрос свой к лакею: «Дома ли
князь?», услышал ответ, что
князь дома, но только никого не велел принимать и заперся у себя в кабинете.
Князь поместился около нее и низко-низко склонил свою
голову. Елизавета Петровна, очень обрадованная возвращению дочери и не менее того приезду
князя, не преминула, однако, отнестись к тому с маленькой укоризной.
— Нельзя же всякий вздор, который приходит в
голову, рассказывать… — пробурчал
князь, как бы больше сам с собой.
Князь при этом покачал
головой.
— Хорошо быть умным человеком: ни за что ни про что катают тебя
князья в своих экипажах!.. — говорил он вслух и кивая в это время, в знак прощания,
князю головою: выпивши, Миклаков обыкновенно делался откровеннее, чем он был в нормальном своем состоянии!
Князь слушал Елизавету Петровну с понуренной
головой и с недовольным видом; ему, видимо, казалось все это вздором и бабьими дрязгами.
Князь при этом известии вырвал у себя целую прядь волос из
головы, послал еще за другим знаменитым доктором, но тот оказался сам больным.
Князь толкнулся было в дверь, но она не уступила его усилиям. Прошло несколько страшных, мучительных мгновений…
Князь стоял, уткнувшись
головою в дверь, у него все помутилось в
голове и в глазах; только вдруг он затрепетал всем телом: ему послышался ясно плач ребенка…
Князь опустился на стоявшее около него кресло; слезы, неведомо для него самого, потекли у него по щекам. «Боже, благодарю тебя!» — произнес он, вскидывая глаза к небу.
При этом разговоре
князю в первый раз еще запало в
голову некоторое подозрение, что не влюблена ли жена в Миклакова, и он решился расспросить об этом Елену, которая, как припомнил он теперь, кое-что, в шутку, конечно, и намекала ему на это.
У него никак не могла выйти из
головы только что совершившаяся перед его глазами сцена: в вокзале железной дороги съехались Анна Юрьевна со своим наемным любовником, сам
князь с любовницей, княгиня с любовником, и все они так мирно, с таким уважением разговаривали друг с другом; все это
князю показалось по меньшей мере весьма странным!
Князь заранее предчувствуя, что он опять с какими-нибудь дрязгами, нахмурился и молча кивнул
головой на все расшаркиванья Елпидифора Мартыныча, который, однако, нисколько этим не смутился и сел.
— А именно, например, — начал
князь, закидывая назад свою
голову, — сколько мне помнится, ни одним историком нашим не прослежены те вольности удельные, которые потом постоянно просыпались и высказывались в московский период и даже в петербургский.
Анна Юрьевна последнее время как будто бы утратила даже привычку хорошо одеваться и хотя сколько-нибудь себя подтягивать, так что в тот день, когда у
князя Григорова должен был обедать Жуквич, она сидела в своем будуаре в совершенно распущенной блузе; слегка подпудренные волосы ее были не причесаны, лицо не подбелено. Барон был тут же и, помещаясь на одном из кресел, держал
голову свою наклоненною вниз и внимательным образом рассматривал свои красивые ногти.
— Приеду! — отвечал тот, держа по-прежнему
голову потупленною и каким-то мрачным голосом: слова
князя о том, что у него будет обедать красивый поляк, очень неприятно отозвались в ухе барона.
В прежнее время
князь, встречаясь с Николя, обыкновенно на все его приветствия отвечал только молчаливым кивком
головы; но тут почему-то приостановился с ним и пожал даже ему руку.
— Нисколько не думаю того! — ответил
князь и ушел: письмо, которое Жуквич так таинственно читал Елене поутру перед его приходом, не выходило у него из
головы.
Его в это время, впрочем, занимала больше собственная, довольно беспокойная мысль. Ему пришло в
голову, что барон мог уйти куда-нибудь из гостиной и оставить Жуквича с Еленой с глазу на глаз, чего
князь вовсе не желал.
— О, нет, нет!.. — опять воскликнул Жуквич, кивая отрицательно
головой. — Вы ж не знаете, какой
князь заклятый враг поляков.
Жуквич на это грустно только склонил
голову и хотел было что-то такое сказать, но приостановился, так как в это время в зале послышались тяжелые шаги. Елена тоже прислушалась к этим шагам и, очень хорошо узнав по ним походку
князя, громко проговорила...
Эти пятнадцать тысяч ему следовало бы подарить!» — решил
князь мысленно; но в то же время у него в
голове сейчас явилось новое противоречие тому: «Этими пятнадцатью тысячами дело никак бы не кончилось, — думал он, — Елена, подстрекаемая Жуквичем, вероятно, пойдет по этому пути все дальше и дальше и, чего доброго, вступит в какой-нибудь польский заговор!»
Князь был не трус, готов был стать в самую отчаянную и рискованную оппозицию и даже с удовольствием бы принял всякое политическое наказание, но он хотел, чтоб это последовало над ним за какое-нибудь дорогое и близкое сердцу его дело.
— И отлично это! — подхватил
князь, и, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить себя от задушавшей его тоски, он вышел на платформу и стал жадно вдыхать свежий и холодный воздух; при этом ему несколько раз приходила в
голову мысль броситься на рельсы, чтобы по нем прошел поезд. «Но тут можно, пожалуй, не умереть, — думал он: — а сделаться только уродом; револьвер, в этом случае, гораздо вернее».
Князь невольно поник
головой: ему все еще не верилось, чтобы Елена была такая с ним, какою она являлась в настоящую минуту.
Князь между тем рвался от нетерпения, и ему начинали приходить в
голову подозрения, что не удрал ли от него Жуквич; но двери отворились, и тот вошел с своим молодым товарищем. Оба они постарались принять спокойный вид, и молодой человек по-прежнему уже имел свою гордую осанку. Жуквич сначала отрекомендовал его
князю, а потом Оглоблину. Молодой человек, кланяясь, сгибал только немного
голову на своей длинной шее.
— Боже милостивый! — забормотал он, закрывая глаза и склоняя
голову. — Благодарю тя за твои великие и несказанные милости, и ниспошли ты благодать и мир дому сему!.. Ну, поздравляю вас, поздравляю! — заключил Елпидифор Мартыныч, подходя уже к
князю и вдруг целуя его.
— Я не могу, понимаете, я не могу!.. — говорил
князь, слегка ударяя себя в грудь, и при этом слезы даже показались у него на глазах. — В
голове у меня тысяча противоречий, и все они гложут, терзают, мучат меня.
— Вот как!.. Что ж, это и хорошо! — произнес Елпидифор Мартыныч, а сам с собой в это время рассуждал: «
Князь холодно встретился с супругой своей, и причиной тому, конечно, эта девчонка негодная — Елена, которую
князь, видно, до сих пор еще не выкинул из
головы своей», а потому Елпидифор Мартыныч решился тут же объяснить его сиятельству, что она совсем убежала к Жуквичу, о чем Елпидифор Мартыныч не говорил еще
князю, не желая его расстраивать этим.
Далее затем у
князя все уже спутывалось в
голове.