Неточные совпадения
Михевна. Ну, а знаете, так и знайте! А я знаю, что правду говорю, мне лгать
не из чего. Чайку
не прикажете ли? У
нас это мигом.
Михевна. Какое писанье! когда ему! Он и дома-то
не живет. И занавески ему на окна переменит, и мебель всю заново. А уж это посуда, белье и что прочее, так он и
не знает, как у него все новое является, — ему-то все кажется, что все то же. Да чего уж, до самой малости: чай с сахаром, и то от
нас туда идет.
Михевна. Ну, конечно, человек бедный, живет впроголодь — думает и закусить, и винца выпить. Я так их и понимаю. Да я, матушка, пугнула его.
Нам не жаль, да бережемся: мужчины чтоб ни-ни, ни под каким видом. Вот как
мы живем. И все-то она молится, да постится, бог с ней.
Глафира Фирсовна. Незаметно что-то. Сама прочь от родных, так и от
нас ничего хорошего
не жди, особенно от меня. Женщина я
не злая, а ноготок есть, удружить могу. Ну, вот и спасибо, только мне и нужно: все я от тебя вызнала. Что это, Михевна, как две бабы сойдутся, так они наболтают столько, что в большую книгу
не упишешь, и наговорят того, что, может быть, и
не надо?
Глафира Фирсовна. Ну, посмотрела, позавидовала чужому счастью и довольно. Аль ты свадьбы-то смотришь, как
мы, грешные?
Мы так глаза-то вытаращим, что
не то, что бриллианты, а все булавки-то пересчитаем. Да еще глазам-то
не верим, так у всех провожатых и платья, и блонды перещупаем, настоящие ли?
Юлия. Заговорили
мы: «Пойдемте, говорю я, дорогой потолкуем!
Мы тут со слезами-то
не лишние ли?» — «Вы-то,
не знаю, говорит, а я лишняя». Посмотрела с минуточку на жениха, кивнула головой; прошептала «прощай», и пошли
мы со слезами.
Глафира Фирсовна. Потому как
нам, родственным людям, сраму от тебя переносить
не хочется. Послушай-ко, что все родные и знакомые говорят!
Глафира Фирсовна. Капризные старики кому милы, конечно. Да старик-то он у
нас чудной: сам стар, а капризы у него молодые. А ты разве забыла, что он твоему мужу был первый друг и благодетель? Твой муж перед смертью приказывал ему, чтоб он тебя
не забывал, чтоб помогал тебе и советом, и делом, и был тебе вместо отца.
Глафира Фирсовна.
Не отталкивай родню,
не отталкивай! Проживешься до нитки, куда денешься? К
нам же прибежишь.
Михевна. Ну, да мало ль что вы желаете. К
нам, батюшка, в дом мужчины
не ходят. И кто это вас пустил? Сколько раз говорила девкам, чтоб
не пускали.
Юлия. Что делать, у
нас это
не принято. (Кланяется.)
Флор Федулыч. Позвольте, позвольте-с! В том
мы не ошибаемся, на том стоим. Очаровательность женскую понимаем. (Осматривая комнату.) Домик-то так после смерти супруга и
не отделывали?
Флор Федулыч. Зачем же вам жить в захолустьи и скрывать себя? Вы должны жить на виду и дозволить
нам любоваться на вас. Патти
не приедет-с.
Флор Федулыч. Хлопоты-с эти
не ваше дело-с, это я беру на себя; вам только и труда будет переехать-с. А если вы
не привычны к такой жизни, так
мы вас постепенно приучим.
Флор Федулыч.
Не то, что напрасно, а обойтись нельзя без этого. Уж если у
нас бабы, пудов в семь весом, в таких экипажах разъезжают, так уж вам-то, при вашей красоте, в забвении-с быть невозможно-с. Абонемент на настоящий сезон
не имеете?
Флор Федулыч.
Не думаю, а наверно знаю. У женщины деньги удержаться
не могут, их сейчас отберут. До прочих
нам дела нет; а вас
мы беречь должны. Коли
мы за вашими деньгами
не усмотрим,
нам будет грех и стыдно. Ведь если вас оберут,
мы заплачем. А вы мне пожалуйте ваши деньги и все бумаги, я вам сохранную расписку дам и буду вашим кассиром. Капитал ваш останется неприкосновенным, а сколько вам потребуется на проживание, сколько бы ни потребовалось, вы всегда можете получить от меня.
Флор Федулыч. Это
не ваши расчеты; и барыш мой, и убыток мой, на то
мы и купцы. Ваше дело — жить в удовольствии, а наше дело — вас беречь и лелеять.
Дульчин. То, что я могу еще исправиться; потому что я
не злой,
не совсем испорченный человек. Другие губят и свое, и чужое состояние хладнокровно; а я сокрушаюсь, на меня нападают минуты страшной тоски. А как бы
мы могли жить с тобой, если б
не мое безумие, если б
не моя преступная распущенность!
Лавр Мироныч. У
нас дела
не за одной Москвой-рекой, а и за Рейном, и за Темзой.
Флор Федулыч.
Нам бы, кажется, Ирина Лавровна, про всякие такие диковинки знать надо; а
мы что-то
не слыхали.
Глафира Фирсовна. Да погодите,
мы этот слух после разберем. (Делает знак Флору Федулычу, чтоб он молчал.) Коли что Флор Федулыч обещал, так он от своих слов
не отопрется; я его характер знаю, портить дела вашего он
не станет. Ты мне скажи, кто у вас этот богач-то?
Флор Федулыч. Как можно, помилуйте-с! Пообедать
мы еще успеем,
не к спеху дело. (Василию.) Ступай! затвори двери!
Флор Федулыч. Совершенно справедливо-с. Только вы извольте обращаться к другому покупателю, а
не ко мне-с. Кушать
не угодно ли? Пожалуйте! Хоть посидите с
нами для компании.
Флор Федулыч (освободясь). Извините-с. Извольте садиться на место, Юлия Павловна!
Мы и в этаких позициях дам видали, только уж это другой сорт-с; а вам
не хорошо. Извольте садиться на кресло, я желаю быть к вам со всем уважением.
Флор Федулыч. Но
не имеете средств?..
Мы это препятствие устраним; моя обязанность, как близкого родственника, помочь вам. (Достает деньги.) Позвольте предложить вам на этот предмет пятьсот рублей. Понадобится еще, скажите только — отказу
не будет.
Иногородный. Нет, извините, это я так только хотел спроситься; здешних обыкновениев
не знаем, потому —
мы приезжие. А я так полагаю: теперь, по-нашему, самое настоящее время выпить.
Иногородный. Все это справедливо; но позвольте-с! Жажда жаждой, а еще вот какой резон:
мы зачем в Москву ездим-с? Затем собственно, чтоб деньги прожить-с. Так я боюсь, что мало доходу клубу доставлю. Вот почему пьешь, собственно из боязни. Только без компании
не повадно-с.
Глафира Фирсовна. Кому ты говоришь? Она мне племянница, так мне вернее знать.
Не хочешь ли с
нами?
Иногородный. Домашнюю экономию знаем и наблюдаем-с, а о политической у
нас, в провинции,
не слыхать-с.
Москвич. Ничего, ничего, у
нас не побрезгуют.
Иногородный(Москвичу).
Не пройтись ли и
нам?
Лавр Мироныч. Коли я теперь, трезвый, твое имя
не скоро выговорю, как же я с тобой после ужина буду разговаривать?
Мы с дамами ужинаем, любезный. Что мне за неволя язык-то коверкать да конфузиться. Я приехал сюда, чтоб в удовольствии время прожить. Ступай, ступай! (Машет другому служителю.) Эй, милый!..
Лавр Мироныч. Оливки фаршированные, омар в соку… Ну, ты понял теперь, что
нам нужно? Так уж сам подумай,
не все тебе сказывать.
Как по стакану разольешь, пустые бутылки прочь, и чтобы пара свежих стояла, так постепенно и подставляй! Как ты ставишь, как откупориваешь, этого чтоб я
не видал, а чтоб две свежих на столе постоянно были, а пустой посуды ни под каким видом, чтоб она исчезала. Слышишь? — две, ни больше, ни меньше!
Мы приехали поужинать и выпить, а
не хвастаться! К
нам будут подходить разные господа, так чтоб видели, что ужин богатый, а скромный; фруктов много, а вина мало.
Лавр Мироныч.
Не могу же я копеечничать по-твоему, у меня другие привычки. (Тихо.) Дочь невеста, пойми! И
не рад, да тратишься.
Нам надо жениха
не какого-нибудь, дедушка принимает большое участие.
Молодой (Дульчину).
Мы идем в макао играть; недостает четвертого,
не угодно ли вам?
Старый (Дульчину).
Мы вас подождем. Мне-то вот уж и
не надо бы играть,
не надо бы. Проиграю наверное, уж я это знаю; быть бычку на веревочке.
Наблюдатель.
Не заметите,
мы плохие физиономисты. Читают в газетах: такой-то уличен в подделке векселей, такой-то скрылся, а в кассе недочету тысяч двести; такой-то застрелился. Кто прежде всего удивляется? Знакомые: «Помилуйте, говорят, я вчера с ним ужинал, а я играл в преферанс по две копейки. А я ездил с ним за город, и ничего
не было заметно». Нет, пока физиономика
не сделалась точной наукой, от таких компаний лучше подальше.
Флор Федулыч. Ведь
не ты женишься? Да за тебя и
не отдадим, очень
нам нужно азиатцев-то разводить. Ничего
не даю, ничего-с.
Дульчин. Это
не про
нас; что себя обманывать? Тут, кроме нее, отец да дедушка, им мучника ведь надо посолидней; нашему брату таких денег
не дают. Разве это люди? это бульдоги.
Дульчин. Да погодите,
не распространяйтесь! Я хочу жениться на вашей дочери; вы отец, вас обойти нельзя; так согласны вы или нет, как говорится, осчастливить
нас?
Лавр Мироныч. Как вам угодно.
Не извольте себя стеснять ни в чем. Пожалуйте кушать; а послезавтра прошу на вечер ко мне, познакомитесь с
нами покороче, посмотрите, как живем.
Не надо, после запрешь, от кого
нам запираться-то?
Михевна. Ах, страсть моя! Вот уж душеньку-то отведу. Я вчера у соседей белых индеек видела, так на чужих больше часу любовалась. Петуха кохинхинского
мы отсюда своего возьмем; этакой красоты за сто рублей
не сыщешь.
Михевна. Чего испугалась? Сама
не знает, чего. Ну, вот и
мы скоро заживем по-людски… А то всех стыдимся, от людей прячемся; только и свету в глазах, что Вадим Григорьич… Что хорошего? А насчет индеек я секрет знаю: я цыплят выхожу, всех выхожу. Главная причина, когда они будут оперяться…
Лавр Мироныч. Всю Москву мне и поместить негде, а что касается до Юлии Павловны, то у
нас многие дамы лансье
не танцуют, а оне в этом танце всегда отличались.
Михевна. Так
мы его самого ждем; а уж вы-то тут при чем же? Еще кабы сродственник, так
не выгонишь, потому свой; а коли посторонний, так бог с тобой. Шел бы в самом деле домой, что уж!
Михевна. Так, милый человек, на все есть время. Вот будет свадьба, так милости просим: кушайте и пейте на здоровье, сколько душа потребует; никто тебя
не оговорит. А теперь уж освободи!
Нам не жалко, да
не ко времени.
Мандарий. Говорю: барин в Петербург уехал, отдать нельзя, потому
нам трогать ничего
не приказано.
Ирина. Какой высокий, благородный характер! Вот и у меня такой же: видишь, какая я смелая. Итак, Вадим, или бежать, или сейчас же венчаться; чтоб ничто
не могло помешать
нам.