Неточные совпадения
Бальзаминова. Говорят: за чем пойдешь, то
и найдешь! Видно, не всегда так бывает. Вот Миша ходит-ходит, а
все не находит ничего. Другой бы бросил давно, а мой
все не унимается. Да коли правду сказать, так Миша очень справедливо рассуждает: «Ведь мне, говорит, убытку нет, что я хожу, а прибыль может быть большая; следовательно, я должен ходить. Ходить понапрасну, говорит, скучно, а бедность-то еще скучней». Что правда то правда. Нечего с ним
и спорить.
Бальзаминов. Меня раза три травили. Во-первых, перепугают до смерти, да еще бежишь с версту, духу потом не переведешь. Да
и страм! какой страм-то, маменька! Ты тут ухаживаешь, стараешься понравиться —
и вдруг видят тебя из окна, что ты летишь во
все лопатки. Что за вид, со стороны-то посмотреть! Невежество в высшей степени… что уж тут! А вот теперь, как мы с Лукьян Лукьянычем вместе ходим, так меня никто не смеет тронуть. А знаете, маменька, что я задумал?
Бальзаминов. Сколько бы я ни прослужил: ведь у меня так же время-то идет, зато офицер. А теперь что я? Чин у меня маленький, притом же я человек робкий, живем мы в стороне необразованной, шутки здесь
всё такие неприличные, да
и насмешки… А вы только представьте, маменька: вдруг я офицер, иду по улице смело; уж тогда смело буду ходить; вдруг вижу — сидит барышня у окна, я поправляю усы…
Бальзаминов. Ну вот
всю жизнь
и маяться. Потому, маменька, вы рассудите сами, в нашем деле без счастья ничего не сделаешь. Ничего не нужно, только будь счастье. Вот уж правду-то русская пословица говорит: «Не родись умен, не родись пригож, а родись счастлив». А все-таки я, маменька, не унываю. Этот сон… хоть я его
и не
весь видел, — черт возьми эту Матрену! — а все-таки я от него могу ожидать много пользы для себя. Этот сон, если рассудить, маменька, много значит, ох как много!
Бальзаминова. Какой странный сон! Уж очень прямо; так что-то даже неловко: «Я вас люблю
и обожаю»… Хорошо, как так
и наяву выдет, а то ведь сны-то больше
всё наоборот выходят. Если бы она ему сказала: «Господин Бальзаминов, я вас не люблю
и вашего знакомства не желаю», — это было бы гораздо лучше.
Красавина. Так точно.
И как, матушка моя, овдовела, так никуда не выезжает,
все и сидит дома. Ну, а дома что ж делать? известно — покушает да почивать ляжет. Богатая женщина, что ж ей делать-то больше!
Красавина. Так вот
и не счесть. Посчитают-посчитают, да
и бросят. Ты думаешь, считать-то легко? Это, матушка,
всем вам кажется, у кого денег нет. А поди-ка попробуй! Нет, матушка, счет мудреное дело.
И чиновники-то, которые при этом приставлены,
и те, кто до сколька умеет, до столька
и считает: потому у них
и чины разные. Твой Михайло до сколька умеет?
Красавина. А вот какой: заведи тебя в середку, да оставь одну, так ты
и заблудишься,
все равно что в лесу,
и выходу не найдешь, хоть караул кричи. Я один раз кричала. Мало тебе этого, так у нас еще лавки есть.
Красавина. Красота ты моя писаная, разрисованная!
Всё ли ты здоров? А у нас
все здоровы: быки
и коровы, столбы
и заборы.
Красавина. А ты ищи себе под пару, так тебя никто
и не будет обманывать; а то ты
всё не под масть выбираешь-то. Глаза-то у тебя больно завистливы.
Красавина. Ну вот когда такой закон от тебя выдет, тогда мы
и будем жить по-твоему; а до тех пор, уж ты не взыщи,
все будет по старому русскому заведению: «По Сеньке шапка, по Еремке кафтан». А то вот тебе еще другая пословица: «Видит собака молоко, да рыло коротко».
Красавина. А ты еще
все не забыл? Видишь, какой ты злопамятный! Ну вот за этот-то самый афронт я
и хочу тебе заслужить.
Красавина. Да ты
все ли суды знаешь-то? Чай, только магистрат
и знаешь? Нам с тобой будет суд особенный! Позовут на глаза —
и сейчас решение.
Красавина. Против тебя превелегию, что я завсегда могу быть лучше тебя
и во
всем превозвышена; а тебя в лабет поставят (здесь это выражение употреблено в смысле: поставят в конфузное положение — Прим. А. Н. Островского).
Красавина. Веришь ты, я для тебя
всей душой! Коли есть женихи на дне моря, я
и со дна моря для твоего удовольствия достану. Да уж
и ты меня не обидь.
Красавина. Кто ж этого не знает!
Весь свет знает. А это я к тому говорю, красавица ты моя писаная, что от кого же нам
и жить-то, бедным сиротам, как не от вас, богатых людей? Вам жить да нежиться, а нам для вас служить. Ты сиди только да придумывай, а я уж для тебя
все, окромя разве птичьего молока.
Красавина. Да вот тебе первое. Коли не хочешь ты никуда ездить, так у себя дома сделай: позови баб побольше, вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше разного, хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом
все в сад, а музыка чтоб впереди, да так по
всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три дня кряду, а начинать с утра. А вороты вели запереть, чтобы не ушел никто. Вот тебе
и будет весело.
Красавина. Пойдем! Какой у тебя аппетит, дай тебе бог здоровья, меня ижно завидки берут. Уж чего лучше на свете, коли аппетит хорош! Значит,
весь человек здоров
и душой покоен.
Раиса. За Химкой-то уж подсматривать стали. Бабушка
все ворчит на нее, должно быть, что-нибудь заметила; да старуха нянька
все братцам пересказывает. Выходи, Анфиса, поскорей замуж,
и я бы к тебе переехала жить: тогда своя воля; а то ведь это тоска.
Анфиса. Благородного человека сейчас видно: у него
все и поступки благородные. Ну кто придумает башмачника прислать, кроме благородного человека? Никто на свете.
Раиса. Мы этого башмачника на
весь дом шить башмаки заставим, он нам
и будет письма переносить.
Анфиса (читает). «У меня
все готово. Докажите, что вы меня любите не на словах только, а на самом деле. Доказательств моей любви вы видели много. Для вас я бросил свет, бросил знакомство, оставил
все удовольствия
и развлечения
и живу более года в этой дикой стороне, в которой могут жить только медведи да Бальзаминовы…»
Анфиса. Правда! (Читает.) «Кажется, этого довольно. Больше я ждать не могу. Из любви к вам я решаюсь избавить вас от неволи; теперь
все зависит от вас. Если хотите, чтоб мы оба были счастливы, сегодня, когда стемнеет
и ваши улягутся спать, что произойдет, вероятно, не позже девятого часа, выходите в сад. В переулке, сзади вашего сада, я буду ожидать вас с коляской. Забор вашего сада, который выходит в переулок, в одном месте плох…»
Анфиса (читает). «Мы разберем несколько досок,
и вы будете на свободе. Мы с вами поедем верст за пятнадцать, где меня ждут мои приятели
и уже
все готово, даже
и музыка…»
Анфиса. Ах, Раиса! Вот что значит благородный человек! Увозит девушку,
все устроил отличным манером
и потом даже с музыкой! Кто, кроме благородного человека, это сделает? Никто решительно.
Анфиса. Разумеется. (Читает.) «Но зачем же губить свою молодость
и отказывать себе в удовольствиях? С нетерпением жду вашего ответа. Если вы сегодня не решитесь, я завтра уезжаю на Кавказ. Целую ваши ручки.
Весь ваш…»
Красавина. А за что за другое, так тебе же хуже будет. Она честным манером вдовеет пятый год, теперь замуж идти хочет,
и вдруг через тебя такая мараль пойдет. Она по
всем правам на тебя прошение за свое бесчестье подаст. Что тебе за это будет? Знаешь ли ты? А уж ты лучше, для облегчения себя, скажи, что воровать пришел. Я тебе по дружбе советую.
Красавина. Теперь «сделай милостью», а давеча так из дому гнать! Ты теперь
весь в моей власти, понимаешь ты это? Что хочу, то с тобой
и сделаю. Захочу — прощу, захочу — под уголовную подведу. Засудят тебя
и зашлют, куда Макар телят не гонял.
Красавина. Ну, его так его.
Все это в наших руках. Вот у нас теперь
и пированье пойдет, дым коромыслом. А там
и вовсе свадьба.
В голове так тяжело,
и сны
всё такие снились страшные.
Ведь простой человек спит крепко, а если что
и видит, так ему
все равно, у него на это понятия нет.
Матрена. Не видать что-то этих переворотов-то: богатый богатым так
и живет, а бедный, как ни переворачивай его,
все бедный.
Бальзаминова. Погоди! Сначала я вижу мост,
и на мосту сидят
всё бабы с грибами
и с ягодами…
Матрена.
Все сокрушаешься об нем, об его малом разуме, вот
и видишь.
Матрена. Да это
и наяву
все так же: то пропадет, то явится. Вот давеча пропал, а теперь, гляди, явится. Хоть бы его в суде за дело за какое присадили: поменьше бы слонялся, слоны-то продавал.
Оттого, что я не привык думать, как богатые люди думают;
все думал так, как бедные думают; вот оно теперь богатство-то в голове
и не помещается.
Бальзаминов (задумавшись). Если башню выстроить, большую, чтобы
всю Москву видно было! Можно будет там
и голубей держать…
Бальзаминов. Извольте, маменька! Другой бы сын, получивши такое богатство-то, с матерью
и говорить не захотел; а я, маменька, с вами об чем угодно, я гордости не имею против вас. Нужды нет, что я богат, а я к вам с почтением.
И пусть
все это знают. С другими я разговаривать не стану, а с вами завсегда. Вот я какой! (Садится.)
Бальзаминов. Еще украдут, пожалуй. Вот едем мы дорогой,
все нам кланяются. Приезжаем в Эрмитаж,
и там
все кланяются; я держу себя гордо. (В испуге вскакивает
и ходит в волнении.) Вот гадость-то! Ведь деньги-то у меня, пятьдесят-то тысяч, которые я взял, пропали.
Бальзаминов. В самом деле не возьму.
Все равно
и дома украдут. Куда ж бы их деть? В саду спрятать, в беседке под диван? Найдут. Отдать кому-нибудь на сбережение, пока мы на гулянье-то ездим? Пожалуй, зажилит, не отдаст после. Нет, лучше об деньгах не думать, а то беспокойно очень; об чем ни задумаешь,
всё они мешают. Так я без денег будто гуляю.
С одной может быть счастье, а с другой — несчастье; опять же
и дом: иной счастлив, а другой нет; в одном
всё ко двору, а в другом ничего не держится.
Матрена. Вот тут есть одна: об пропаже гадает. Коли что пропадет у кого, так сказывает. Да
и то по именам не называет, а больше
всё обиняком. Спросят у нее: «Кто, мол, украл?» А она поворожит, да
и скажет: «Думай, говорит, на черного или на рябого». Больше от нее
и слов нет. Да
и то, говорят, от старости, что ли,
все врет больше.
Потом, маменька, начинают
все целоваться: то сестры промежду себя поцелуются, то он
и ту поцелует,
и другую.
Я
и говорю Лукьян Лукьянычу: «Какое вы имеете право целовать Раису Панфиловну?» Они как захохочут
все.
Бальзаминов. Порядок, маменька, обыкновенный. Узнал я, что в доме есть богатые невесты,
и начал ходить мимо. Они смотрят да улыбаются, а я из себя влюбленного представляю. Только один раз мы встречаемся с Лукьян Лукьянычем (я еще его не знал тогда), он
и говорит: «За кем вы здесь волочитесь?» Я говорю: «Я за старшей». А
и сказал-то так, наобум. «Влюбитесь, говорит, в младшую, лучше будет». Что ж, маменька, разве мне не
все равно?
Бальзаминов. А впрочем, маменька, коли правду сказать, я точно в тумане был; мне
все казалось, что коли она меня полюбит
и согласится бежать со мной, вдруг сама собой явится коляска; я ее привезу в дом к нам…
Бальзаминов. Нет, маменька, не оттого, что уменья нет, а оттого, что счастья нет мне ни в чем. Будь счастье, так
все бы было,
и коляска,
и деньги.
И с другой невестой то же будет: вот посмотрите. Придет сваха, да такую весточку скажет, что на ногах не устоишь.
Бальзаминов. Еще бы! На что мне теперь ум? A давеча, маменька, обидно было, как денег-то нет, да
и ума-то нет, говорят, А теперь пускай говорят, что дурак: мне
все одно.