Неточные совпадения
Чтоб угодить ему, Петр Степаныч завел любимый его
разговор про рыбную часть, но
тем напомнил ему про бунт в караване… Подавляя злобу в душе, угрюмо нахмурив чело, о
том помышлял теперь Марко Данилыч, что вот часа через два надо будет ехать к водяному, суда да расправы искать. И оттого не совсем охотно отвечал он Самоквасову, спросившему: есть ли на рыбу покупатели?
Дошло дело и до квасу на семи солодах и до
того, как надо печь папушники, чтоб были они повсхожее да попышнее, затем перевели речь на поварское дело — тут уж ни конца, ни краю не виделось
разговорам хозяюшек.
Живя на мельнице, мало видели они людей, но и тогда, несмотря на младенческий еще почти возраст, не были ни дики, ни угрюмы, ни застенчивы перед чужими людьми, а в городе, при большом знакомстве, обходились со всеми приветно и ласково, не жеманились, как их сверстницы, и с притворными ужимками не опускали, как
те, глаз при
разговоре с мужчинами, не стеснялись никем, всегда и везде бывали веселы, держали себя свободно, развязно, но скромно и вполне безупречно.
Когда же у отца зашел
разговор с Дмитрием Петровичем про цены на тюлений жир и вспомнила она, как Марко Данилыч хотел обмануть и Меркулова, и Зиновья Алексеича и какие обидные слова говорил он тогда про Веденеева, глаза у ней загорелись полымем, лицо багрецом подернулось, двинулась она, будто хотела встать и вмешаться в
разговор, но, взглянув на Дуню, опустила глаза, осталась на месте и только кидала полные счастья взоры
то на отца,
то на мать,
то на сестру.
— А
то как же! — отозвался Морковников. — Сергей-от лесник, про коего вечор на пароходе у меня с Марьей Ивановной
разговор был, — за попа у них, святым его почитают…
Разговор про
то, что купец «гулят», раздражил его азиатское воображенье.
А у
той баловницы, у Фленушки, и острый разум, и в речах быстрота, и нескончаемые веселые
разговоры. «Из Дуни что-то еще выйдет, — думает Самоквасов, — а Фленушка и теперь краса неописанная, а душой-то какая добрая, какая сердечная, задушевная!..»
Каждый день по нескольку часов Марья Ивановна проводила с Дуней в задушевных
разговорах и скоро приобрела такую доверенность молодой девушки, какой она до
того ни к кому не имела, даже к давнему испытанному другу Аграфене Петровне.
Молча, в каком-то полузабытьи сидела Дуня. Новые мысли, новые чувства!.. Властно овладели и умом, и разбитым сердцем ее восторженные, таинственные слова Марьи Ивановны. Страстно хотелось Дуне дослушать ее, но на этот раз
разговор тем и кончился.
Те, что были постарее, признали в приезжем пятнадцать лет перед
тем сбежавшего Бог весть куда грамотея и теперь как старые знакомцы тотчас вступили с ним в
разговор.
Хозяин уж смекнул, про какую шапчонку и про какой подожок его спрашивают. Пошлет он знакомого покупателя по шляпным да по щепяным рядам только тогда, когда в лавке есть люди ненадежные, а
то без всяких
разговоров поведет его прямо в палатку и там продаст ему сколько надо венчиков,
то есть шапчонок, и разрешительных молитв — подожков.
— Вот до чего мы с вами договорились, — с улыбкой сказала Марья Ивановна. — В богословие пустились… Оставимте эти
разговоры, Марко Данилыч. Писание — пучина безмерная, никому вполне его не понять, разве кроме людей, особенной благодатью озаренных,
тех людей, что имеют в устах «слово живота»… А такие люди есть, — прибавила она, немного помолчав, и быстро взглянула на Дуню. — Не в
том дело, Марко Данилыч, — не невольте Дунюшки и все предоставьте воле Божией. Господь лучше вас устроит.
Весь день после этого
разговора Дуня была сама не своя. Много думала она о
том, что узнала от Вареньки, мысли роились у ней, голова кругом шла. Почти до исступленья дошедшая восторженность овладела ею.
Меж
тем Варенька рассказала Луповицким и Марье Ивановне о
разговоре с Дуней. Увлеченную в сети девушку на весь вечер оставили в покое одну — пусть ее думает и надумается.
После этого
разговора Строинский по целым ночам просиживал с унтер-офицером и мало-помалу проникал в «тайну сокровенную». Месяцев через восемь
тот же унтер-офицер ввел его в Бендерах в сионскую горницу. Там все были одеты в белые рубахи, все с зелеными ветвями в руках; были тут мужчины и женщины. С венком из цветов на голове встретил Строинского при входе пророк. Грозно, даже грубо спросил он...
— Ладно-с, оченно даже хорошо-с. Можно и векселя взять, — сказал Белянкин. — Да дело-то, Степан Федорыч, завтра ранним утром надо покончить. Когда ж векселя-то писать? Ночью ни один маклер не засвидетельствует… А после давешнего
разговора с Лебякиным да с Колодкиным они завтра же пойдут умасливать доронинских зятьев, чтоб поверили им на неделю там, что ли… Верно знаю о
том, сам своими ушами вечор слышал, как они сговаривались.
Дарья Сергевна
разговорами своими возбудила в нем незнаемое до
тех пор чувство.
Пока у хозяйки с гостьей шли
разговоры про Манефину обитель, воротилась с самоваром и чайным прибором Даренушка, в
то же время Аннушка пришла из задней избы с яичницей. Дарья Сергевна с хозяйкой и ее дочерьми села за чай.
Выйдя из спальни, Патап Максимыч с Груней и с Дарьей Сергевной сел в
той горнице, где в обычное время хозяева чай пили и обедали. Оттуда Марку Данилычу не слышно было их
разговоров.
Пошли обычные деревенские
разговоры: какая летом стояла погода, каков урожай был, каковы были наливы и пробные умолоты, и про ягоды была речь ведена, и про
то, что яблоков мало в этом году уродилось, а все от тенетника — по весне он еще в цвету погубил яблоки, да и вишням досталось, зато грибов изобильно было и огурцы хороши уродились.
Сильно поразили Дуню сказанья Устюгова про Саваофа богатого богатину и про Ивана Тимофеича. Хоть и много говорила она про новую принятую ею веру с Марьей Ивановной и с Луповицкими, но никто из них, даже ее подруги, Варенька с Катенькой, о
том ни слова не говаривали. Много бывало у них бесед, но все говорилось об умерщвлении плоти, о радениях, о хождении в слове, о таинственной смерти и воскресении; сказаний о новых христах
разговоры их не касались.
А в дому Луповицких меж
тем убирали столы, украшали их, уставляли ценными напитками и плодами своих теплиц. Входили в столовую гости веселые, говорливые, садились за столы по местам. Шуткам и затейным
разговорам конца не было, одни хозяева, кроме Андрея Александрыча, все время оставались сдержанны и холодны. Изронят изредка словечко, а ни за что не улыбнутся.
Тут встретилась с ней Машенька и почти целый год привлекала ее к истине нашей веры,
то указывая на книги для чтения,
то проводя с нею дни и ночи в назидательных
разговорах.
Приходил и в обитель, однако Фленушка с ним и в
разговор не вступила, сказала, слышь, слова два, да
тем и кончила.
На другой день похорон немножко она оправилась, даже поговорила с Аграфеной Петровной о
том, что надо ей делать теперь. Дарья Сергевна пришла, и с ней пошли такие же
разговоры. С общего согласья стали на
том, чтобы все дела предоставить Патапу Максимычу и из его воли не выступать — что ни скажет, исполнять беспрекословно.
Под эти слова еще человека два к Колышкину в гости пришли, оба пароходные. Петр Степаныч ни
того, ни другого не знал. Завязался у них
разговор о погоде, стали разбирать приметы и судить по ним, когда на Волге начнутся заморозки и наступит конец пароходству. Марфа Михайловна вышла по хозяйству. Улучив минуту, Аграфена Петровна кивнула головой Самоквасову, а сама вышла в соседнюю комнату; он за нею пошел.
— Так и сказал, — ответила Аграфена Петровна. — Терзается, убивается, даже рыдает навзрыд. «Один, — говорит, — свет, одна услада мне в жизни была, и
ту по глупости своей потерял». В последний раз, как мы виделись, волосы даже рвал на себе… Да скажи ты мне, Дуня, по истинной правде, не бывало ль прежде у вас с ним
разговоров о
том, что ты ему по душе пришлась? Не сказывал ли он тебе про свои намеренья?
Но
разговор тем и кончился.
В это время пришел из красилен Патап Максимыч и, взглянув на
того и другого, догадался, что без него были меж ними какие-то важные
разговоры.