Неточные совпадения
Кто Поташову
становился поперек дороги: деревни, дома, лошади, собаки, жены, дочери
добром не хотел уступить, того и в домну сажали.
А время идет да идет,
доброй хозяюшке жутко уж
становится, чуть не до слез дело дошло…
И он, только улыбавшийся на попреки саратовских стариков, тотчас послушался
доброй тетушки: и посты
стал держать, и при людях табак перестал курить, и одежу
стал носить постепеннее.
От слова до слова вспоминает она
добрые слова ее: «Если кто тебе по мысли придется и вздумаешь ты за него замуж идти — не давай тем мыслям в себе укрепляться,
стань на молитву и Богу усердней молись».
«
Стань на молитву и Богу усердней молись! — опять приходят ей на память слова
доброй Груни. —
Стань на молитву, молись, молись со слезами, сотворил бы Господь над тобой святую волю свою».
— Дома твои слова вспомянула, твой
добрый совет, не давала воли тем мыслям, на молитву
стала, молилась. Долго ль молилась, не знаю, — продолжала Дуня.
И все пассажиры показались Никите Федорычу такими хорошими и
добрыми, а речи их такими разумными, что он то́тчас же со всеми перезнакомился и до такой степени
стал весел и разговорчив, что и пассажиры про него то же самое подумали, что и капитан с богатырем рабочим.
— Пали до нас и о тебе, друг мой, недобрые вести, будто и ты мирской славой
стал соблазняться, — начала Манефа, только что успела выйти келейница. — Потому-то я тебе по духовной любви и говорила так насчет Громова да Злобина. Мирская слава до
добра не доводит, любезный мой Петр Степаныч. Верь слову —
добра желая говорю.
Один остался в светелке Петр Степаныч. Прилег на кровать, но, как и прошлую ночь, сон не берет его… Разгорелась голова, руки-ноги дрожат, в ушах трезвон, в глазах появились красные круги и зеленые… Душно… Распахнул он миткалевые занавески, оконце открыл. Потянул в светлицу ночной холодный воздух, но не освежил Самоквасова. Сел у окна Петр Степаныч и, глаз не спуская,
стал глядеть в непроглядную темь. Замирает, занывает, ровно пойманный голубь трепещет его сердце. «Не
добро вещует», — подумал Петр Степаныч.
Братнина нищета и голод детей сломили в Чубалове самообольщенье духовной гордостью. Проклял он это исчадие ада, из ненавистника людей, из отреченника от мира преобразился в существо разумное —
стал человеком… Много вышло из того
доброго для других, а всего больше для самого Герасима Силыча.
Но все в один голос решили, что Герасим Чубалов темный богач, и
стали судить и рядить, гадать и догадываться, где б это он был-побывал, в каких сторонах, в каких городах и каким способом столь много
добра накопил.
Да что об этом толковать — теперь у нас своя земелька, миру кланяться нé пошто, горлодеров да коштанов ни вином, ни чем иным уважать не
станем, круговая порука до нас не касается, и во всем нашем
добре мы сами себе хозяева; никакое мирское начальство с нас теперь шиша не возьмет.
— Изволь, — промолвил дрождник и, вынув из-за пазухи рукописную тетрадку,
стал по ней громогласно читать: — «…Сатана же, завистию распаляем, позавиде
доброму делу Божию и нача со бесы своими беседовати, как бы уловити род человеческий во свою геенну пианством, наипаче же верных христиан.
Дуня, видимо,
стала удаляться от
доброй Дарьи Сергевны, хоть назвáная тетенька по-прежнему души в ней не чаяла…
— Тяжеленьки условия, Никита Федорыч, оченно даже тяжеленьки, — покачивая головой, говорил Марко Данилыч. — Этак, чего
доброго, пожалуй, и покупателей вам не найти… Верьте моему слову — люди мы бывалые, рыбное дело давно нам за обычай. Еще вы с Дмитрием-то Петровичем на свет не родились, а я уж давно всю Гребновскую вдоль и поперек знал… Исстари на ней по всем
статьям повелось, что без кредита сделать дела нельзя. Смотрите, не пришлось бы вам товар-от у себя на руках оставить.
— А кто их знает, что они делают, — отвечала Аграфена Ивановна. — А надо думать, что у них нéспроста что-нибудь… Недоброе что-то у них кроется, потому что
доброму человеку с какой же
стати от людей хорониться? А они всегда на запоре, днем ли, ночью ли — никогда не пущают к себе. Мудреные!..
Уж после отправки к Дуне письма вспомнила Дарья Сергевна про Аграфену Петровну. Хоть в последнее время Дуня и переменилась к своему «другу любезному»,
стала к ней холодна и почти совсем избегала разговоров с ней, однако, зная
доброе сердце Аграфены Петровны, Дарья Сергевна послала к ней нарочного. Слезно просила ее приехать к больному вместе с Иваном Григорьичем и со всеми детками, самой съездить за Дуней, а Ивана Григорьича оставить для распорядков по делам Марка Данилыча…
— Из-за того, что он беспомощен! По-человеческому, Михайло Васильич, надо так, — подняв голову и выпрямясь всем
станом, сказал Патап Максимыч. — А ежели мне Господь такую же участь сготовил? Горько ведь будет, когда обросят меня и никто не придет ни с
добрым словом, ни с
добрым делом!..
Старшие, почти уже подростки, вздумали маленько поспорить, говорили, что рано еще и спать им не хочется, но Марфа Михайловна, с
доброй кроткой улыбкой любящей матери, строго посмотрела на них и молча пальцем погрозила. С грустным видом дети
стали прощаться. А больно хотелось им еще послушать смешных россказней Патапа Максимыча.
Потом за «
добрым делом»
стали наезжать свахи из больших городов — из Мурома, из Шуи, из Ярославля, даже из Москвы — везде по купечеству знали, что у Марка Данилыча больше миллиона в сундуке и одна-единственная дочка Авдотья Марковна.
— Думать надо, его обворовывают. Все тащат: и приказчики, и караванные, и ватажные. Нельзя широких дел вести без того, чтобы этого не было, — молвил луповицкий хозяин, Андрей Александрыч. — И в маленьких делах это водится, а в больших и подавно. Чужим
добром поживиться нынче в грех не ставится, не поверю я, чтобы к Смолокурову в карман не залезали. Таковы уж времена. До легкой наживы все больно охочи
стали.
После Настиной смерти он совсем остепенился и
стал другим человеком,
добрым, хорошим, сметливым и добросовестным, капли вина в рот не брал, и Патап Максимыч не раз убедился, что какое дело Никифору ни поручи, исполнит его как можно лучше.
— Тятенька, — вступилась Аграфена Петровна, — вы ведь еще ничего не знаете, как мы с Дуней от Луповицких уехали. Много было всяких приключений, говорить теперь не
стану, сама когда-нибудь расскажет. Поликарп Андреич да еще один человек и ей, и мне много
добра сделали. Будь у меня такие же деньги, как у Дуни, я бы и больше трех тысяч не пожалела.
Теперь, по смерти
доброго Марка Данилыча,
стала ты ни от кого не зависимою, тем более что и достатки тебе достались немалые.
— Женится — переменится, — молвил Патап Максимыч. — А он уж и теперь совсем переменился. Нельзя узнать супротив прошлого года, как мы в Комарове с ним пировали. Тогда у него в самом деле только проказы да озорство на уме были, а теперь парень совсем выровнялся… А чтоб он женины деньги нá ветер пустил, этому я в жизнь не поверю. Сколько за ним ни примечал, видится, что из него выйдет
добрый, хороший хозяин, и не то чтоб сорить денежками, а
станет беречь да копить их.
— Пустое выдумал, — молвил Никифор Захарыч. — От
добра добра не ищут, а у тебя
добро под руками, только приневоль себя на первый раз, работай хоть в токарне, хоть в красильне. Верь, друг, месяца не пройдет, как Патап Максимыч
станет на тебя ласковым оком глядеть. Поговорить, что ли, мне с ним?
Тяжело мне было на
добрый путь
становиться, да, видно, молитвы Настеньки, нашей голубушки, до́ Бога доходны, ведь у смертного одра ее Бог послал мне перемену в жизни.
И как только он проклятую свою силу возымет над каким ни на есть человеком, будь он самый
добрый, самый хороший,
станет злым и отъявленным врагом всего
доброго.
Ее разумом и
добрым нравом Господь не обидел, и, если удастся ей забрать мужа в руки, у них в дому самым лучшим порядком пойдет и хозяйство, и все, а если он
станет всем в дому верховодить, рано ли, поздно ли, ихнее богатство прахом пойдет.
Добрая Марья Гавриловна простила взращенную ею девушку и с тех пор по-прежнему
стала с ней неразлучна, как было до ее несчастного замужества.
Неточные совпадения
Ну, так мы и доехали, // И я
добрел на родину, // А здесь, по Божьей милости, // И легче
стало мне…
«Ты стань-ка,
добрый молодец, // Против меня прямехонько, //
Стань на одной доске!
Софья. Все мое старание употреблю заслужить
доброе мнение людей достойных. Да как мне избежать, чтоб те, которые увидят, как от них я удаляюсь, не
стали на меня злобиться? Не можно ль, дядюшка, найти такое средство, чтоб мне никто на свете зла не пожелал?
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы
добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы
стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё
становится больше и больше.
«Ну-ка, пустить одних детей, чтоб они сами приобрели, сделали посуду, подоили молоко и т. д.
Стали бы они шалить? Они бы с голоду померли. Ну-ка, пустите нас с нашими страстями, мыслями, без понятия о едином Боге и Творце! Или без понятия того, что есть
добро, без объяснения зла нравственного».