Неточные совпадения
— Напрасно так говорите, — покачивая головой, сказал Смолокуров. — По нонешнему
времени эта коммерция самая прибыльная — цены, что ни год, все выше да выше, особливо на икру. За границу, слышь, много ее
пошло, потому и дорожает.
— Солнцо́в мало было, Марко Данилыч, все
время дожди
шли неуемные! — поникнув головой, отвечал приказчик.
— Оттого и
пошла теперь молодежь глаза протирать родительским денежкам… Не то, что в наше
время, — заметил Сусалин.
Схоронивши мать, Зиновий Алексеич переселился в Вольск. Выстроил там лучший дом в городе, разубрал его, разукрасил, денег не жалея, лишь бы отделать все в «наилучшем виде», лишь бы каждому кидалось в глаза его убранство, лишь бы всяк, кто мимо дома ни
шел, ни ехал, — все бы
время на него любовался и, уехавши, молвил бы сам про себя: «Сумел поставить хоромы Зиновий Алексеич!»
А
время идет да
идет, доброй хозяюшке жутко уж становится, чуть не до слез дело дошло…
—
Времена мимо
идут, слово же Господне не мимо
идет, — тяжело вздохнув и нахмурясь, молвил Марко Данилыч.
Сумрачен, пасмурен вышел и тихо
пошел, не размышляя куда и зачем. Молча и дико смотрит вокруг, и все ему кажется в желтом каком-то тумане. Шумный говор, громкие крики людей, стук и скрип тяжело нагруженных возов, резкий пронзительный стук целых обозов с железом — не слышны ему. Холод по телу его пробегал, хоть знойный полдень в то
время пало́м пáлил.
Долго ли
время шло, коротко ли, стали говорить хану думные люди его: «О грозный, могучий хан Золотой Орды, многих государств повелитель, многих царств обладатель!
Долго ли
время шло, коротко ли, приходит к царю старая ханша и такие слова ему провещает: «Сын мой любезный, мощный и грозный хан Золотой Орды, многих царств-государств обладатель!
Перейдя мост, Меркулов прямо
пошел к номерам Ермолаева, но и тут все еще смотрел по сторонам, только бы чем
время скоротать.
Чтоб затянуть еще как-нибудь
время, слез он с извозчичьей пролетки и
пошел через мост пешком.
На частые удары била стекаются в келарню работные матери и белицы, те, что, будучи на послушаниях, не удосужились быть на по́стриге… Вот и та приземистая белица, что сейчас была во Фленушкиных горницах, а самой Фленушки все нет как нет… «Дома, значит, осталась. Теперь самое лучшее
время идти к ней…» — думает Петр Степаныч.
Когда сказан был набор и с семьи чубаловской рекрут потребовался, отцом-матерью решено было — и сам Абрам, тогда еще холостой, охотно на то соглашался —
идти ему в солдаты за женатого брата, но во
время приема нашли у него какой-то недостаток.
Годы
шли один за другим; Иванушке двадцать минуло. В семье семеро ревизских душ — рекрут скоро потребуется, а по
времени еще не один, первая ставка Иванушке. Задолго еще до срока Герасим положил не довести своего любимца до солдатской лямки, выправить за него рекрутскую квитанцию, либо охотника приискать, чтоб
шел за него на службу.
— Значит, по
времени на царскую службу надо будет
идти либо Максиму, либо Саввушке.
И не видишь, как
время идет: месяц за месяцем, года за годами, только успевай считать.
— Пора отложить суету,
время вступить вам на «путь». Я сама в ваши годы
пошла путем праведным, — понизив голос, сказала Варенька. — Однако пойдемте, я вам сад покажу… Посмотрите, какой у нас хорошенький садик — цветов множество, дядя очень любит цветы, он целый день в саду, и мама тоже любит… Какие у нас теплицы, какие растения — пойдемте, я вам все покажу..
— Со мной часто будет видаться, я буду ее поддерживать. Отец обещал отпускать ее ко мне в Фатьянку. При мне не
пойдет она в адские ворота, не возвратится в язычество, — твердо и решительно сказала Марья Ивановна. — На «приводе» я, пожалуй, буду ее поручницей и все
время, пока обитаю в этом греховном теле, стану поддерживать ее на «правом пути».
Повелел Спаситель — вам, врагам, прощати,
Пойдем же мы в царствие тесною дорогой,
Цари и князи, богаты и нищи,
Всех ты, наш родитель, зовешь к своей пище,
Придет пора-время — все к тебе слетимся,
На тебя, наш пастырь, тогда наглядимся,
От пакостна тела борют здесь нас страсти,
Ты, Господь всесильный, дай нам не отпасти,
Дай ты, царь небесный, веру и надежду,
Одень наши души в небесны одежды,
В путь узкий, прискорбный
идем — помогай нам!
— А как он не пустит-то? — сказала Матренушка. — Что у тебя, пожитков, что ли, больно много? Сборы, что ли, долгие у тебя
пойдут?
Пошла из дому по́ воду, а сама сюда — и дело с концом… Да чего тут время-то волочить — оставайся теперь же. Барыня
пошлет сказать дяде, чтоб он тебя не ждал. Как, Варварушка, по-твоему? — прибавила она, обращаясь к Варваре Петровне.
Прожив последние, что оставались от дьяконства, деньжонки, Мемнон должен был
идти по миру; в это
время об его судьбе узнали Луповицкие.
— Бог-от лучше нас с тобой знает, Мемнонушка, как надо миром управлять, в кое
время послать дождик, в кое жар, зной и засуху, — заметил Пахом. — Не след бы тебе на небесную волю жалиться.
Деньги, что
шли на училище, велено архиереем доставлять в семинарию, в странноприимном доме срок дарового корма сокращался, а потом и совсем прекратился, больницу закрыли, перестали принимать увечных и раненых, потому-де, что монахи должны ежечасно проводить
время в богомыслии, а за больными ухаживать им невместно.
Ловкий инок в гору
пошел при новом владыке и через малое
время был поставлен в игумны Княж-Хабарова монастыря.
— Да ты
повремени, отдохни сколь-нибудь, — сказал Израиль, не подавая благословения. — Обожди маленько, обедня отойдет сейчас, в трапезу
пойдешь, преломишь хлеб с братиею. Сам-то я не совсем домогаю, не
пойду, так отец Анатолий тебя угостит.
— Все, кажется, в сборе, — тихо промолвил дворецкий. —
Пойти доложить господам.
Время.
Что у господ, что у купцов, что по нашему крестьянству, в теперешни
времена все на деньгу
пошло.
Пока у хозяйки с гостьей
шли разговоры про Манефину обитель, воротилась с самоваром и чайным прибором Даренушка, в то же
время Аннушка пришла из задней избы с яичницей. Дарья Сергевна с хозяйкой и ее дочерьми села за чай.
Уж после отправки к Дуне письма вспомнила Дарья Сергевна про Аграфену Петровну. Хоть в последнее
время Дуня и переменилась к своему «другу любезному», стала к ней холодна и почти совсем избегала разговоров с ней, однако, зная доброе сердце Аграфены Петровны, Дарья Сергевна
послала к ней нарочного. Слезно просила ее приехать к больному вместе с Иваном Григорьичем и со всеми детками, самой съездить за Дуней, а Ивана Григорьича оставить для распорядков по делам Марка Данилыча…
— Ни-ни! — ответил Патап Максимыч. — Подъезжали было, первая сестрица моя любезная, да он такого им пару задал, что у них чуть не отнялись языки. Нет, пришло, видно,
время, что скитам больше не откупаться. Это ведь не исправник, не правитель губернаторской канцелярии. Дело
шло начистоту.
— Полноте, Патап Максимыч. Я ведь это только для деточек, — сказала Марфа Михайловна. — Молоды еще, со́блазнов пока,
слава Богу, не разумеют. Зачем прежде поры-времени им знать про эти дела?.. Пускай подольше в ангельской чистоте остаются. По
времени узнают все и всего натерпятся. А память о добром детстве и на старости лет иной раз спасает от худого.
Кончилась трáпеза сельщины-деревенщины. Все
время кругом ее стояли наезжие гости, а хозяева угощали пирующих. Встали наконец крестьяне из-за столов, Богу помолились, хозяевам поклонились и
пошли в дальний сад на широкую луговину. До позднего вечера доносились оттуда веселые песни успенских хороводов...
В это
время вдали показалась Марья Ивановна. Медленными величавыми шагами
шла она навстречу, то заглядывая в кусты, то поднимая взоры к вершинам деревьев, то останавливаясь у цветников, любуясь на роскошные цветы и упиваясь их благовонием.
Но
время шло, не было ни дыма студеничного, ни солнечного помрачения, ни чудных пругов, ни царя бездны Аполлиона — один умер, другой тогда еще не пришел.
По малом
времени иерусалимский старец и Максим целую ночь радели на святом кругу, а когда Божьи люди спать разошлись, оба
пошли на Арарат к Ноеву ковчегу.
Не мало
времени, не мало убеждений и просьб стоило Марье Ивановне, чтоб уговорить Дуню
идти в столовую и познакомиться с Денисовым.
— Имею, — скромно опуская глаза, промолвил Денисов. — Я послан верховным пророком внушать это верным-праведным. Была некогда проповедь покаяния, теперь в последние дни мира настало
время проповеди послушания. Я и другие посланы на такую проповедь. Утвердить в людях Божьих беззаветное повиновение воле пророческой — вот зачем
послали меня.
Слышит Дуня — смолкли песни в сионской горнице. Слышит — по обеим сторонам кладовой раздаются неясные голоса, с одной — мужские, с другой — женские. Это Божьи люди в одевальных комнатах снимают «белые ризы» и одеваются в обычную одежду. Еще прошло несколько
времени, голоса стихли, послышался топот, с каждой минутой слышался он тише и тише. К ужину, значит,
пошли. Ждет Дуня. Замирает у ней сердце — вот он скоро придет, вот она узнает тайну, что так сильно раздражает ее любопытство.
— Нужно вам сказать — только до
времени об этом пока никому не говорите, — не в долгом, надо полагать,
времени господам Луповицким будет разгром: наедет суд, обыски начнут у них в доме делать,
пойдет следствие.
За Волгу в скиты
послать за канонницей некогда — она не поспеет ко
времени; наставник спасова согласия, что проживал в городе, сам на смертном одре лежал.
— Без Авдотьи Марковны ни за что на свете не вскрою, — повысив голос, промолвил Патап Максимыч. — Вскроем после похорон. А об деньгах не заботьтесь. У меня их достаточно, а расчесться успеем,
времени много впереди. Пишите же записку да
посылайте скорей за этим старинщиком.
— И хорошо сделал, что привез, — сказала Дарья Сергевна. — Анисья Терентьевна женщина немолодая, где ей читать все
время без роздыха? Мы так уговаривались, что я стану с ней чередоваться. А вот Господь и
послал помощника, ночью-то он почитает, а я по хозяйству займусь — много ведь дела-то, и то не знаю, Герасим Силыч, как управлюсь.
— Что мне скиты? Пропади они про́падом, и ухом не поведу, — сказал Петр Степаныч. — Дядя каждый год меня с милостиной туда
посылал, не своей охотой ездил я на Керженец. Теперь то
время прошло.
Времена пошли неблагоприятные, подули с севера все доброе и истинное мертвящие холодные ветры, необходимо их переждать и беречь себя как можно осторожнее, чтобы не получить болезни.
А в ней сказано: в последние
времена праведная вера сокроется из мира и мир по своим похотям
пойдет и забудет Творца своего.
В это самое
время робкими, неровными шагами вошел в гостиную Петр Степаныч и стал у притолоки. Назад
идти не хочется, подойти смелости нет.
— Да, попробуй-ка пальцем тронуть Прасковью Патаповну, — охая, промолвил Василий Борисыч. — Жизни не рад будешь. Хоть бы уехать куда, пущай ее поживет без мужа-то, пущай попробует, небойсь и теперь каждый вечер почти
шлет за мной:
шел бы к ней в горницу. А я без рук, без ног куда
пойду, с печки даже слезть не могу. Нет уж, уехать бы куда-нибудь хоть бы на самое короткое
время, отдохнуть бы хоть сколько-нибудь.
— Ни в токарню, ни в красильню ни за что на свете не
пойду — очень уж обидно будет перед батраками, — сказал Василий Борисыч. — Да к тому же за эти дела я и взяться не сумею. Нет, уж лучше петлю на шею, один, по крайней мере, конец. А уж если такая милость, дядюшка, будет мне от тебя, так похлопочи, чтобы меня при тебе он
послал. У тебя на чужой стороне буду рад-радехонек даже на побегушках быть, опять же по письменной части во всякое
время могу услужить. Мне бы только от Парашки куда-нибудь подальше.
В избе
пошел какой-то неясный говор, и через несколько
времени послышался старческий голос...
На другой либо на третий день приехал в город Патап Максимыч и познакомился с известным ему заочно Мокеем Данилычем. Не на долгое
время приехала и Груня порадоваться радости давнишнего своего друга. Кроме Патапа Максимыча, приехал Чубалов, и
пошел у молодых пир, где дорогими гостями были и Колышкины муж с женой. Патап Максимыч звал выходца на русскую землю из бусурманского плена к себе в Осиповку и отправился вместе с ним за Волгу.