Неточные совпадения
На иные
дела гусаров нельзя посылать — их берег Поташов, а надо же бывало иной раз кому язык мертвой петлей укоротить, у кого воза с товарами властной
рукой отбить, кого в стену замуровать, кого в пруд послать карасей караулить.
Вдругорядь когда-то еще выпадет досужее времечко —
дела ведь тоже, сударыня, с утра до ночи хлопоты, да и ходить-то, признаться, далеконько к вам, а базар-от от вас
рукой подать, раз шагнула, два шагнула — и у вас в гостях…
Вот он выводит ее из тесной толпы, ведет в какой-то сад, она оглядывается, а это их сад, вот ее грядки, вот ее цветочки, вот и раскрашенная узорчатая беседка, где каждый
день сидит она с работой либо с книжкой в
руках…
— Заводы-то как
поделите? Ведь их в разны
руки нельзя, — спросил Смолокуров.
— Нет уж увольте, Марко Данилыч, — с улыбкой ответил Петр Степаныч. — По моим обстоятельствам, это
дело совсем не подходящее. Ни привычки нет, ни сноровки. Как всего, что по Волге плывет, не переймешь, так и торгов всех в одни
руки не заберешь. Чего доброго, зачавши нового искать, старое, пожалуй, потеряешь. Что тогда будет хорошего?
Сладились наконец. Сошлись на сотне. Дядя Архип пошел к рабочим, все еще галдевшим на седьмой барже, и объявил им о сделке. Тотчас один за другим стали Софронке
руки давать, и паренек, склонив голову, робко пошел за Архипом в приказчикову казенку. В полчаса
дело покончили, и Василий Фадеев, кончивший меж тем свою лепортицу, вырядился в праздничную одежу, сел в косную и, сопровождаемый громкими напутствованиями рабочих, поплыл в город.
— Уж как мне противен был этот тюлень, — продолжал свое Смолокуров. — Говорить даже про него не люблю, а вот поди ж ты тут — пустился на него… Орошин, дуй его горой, соблазнил… Смутил, пес… И вот теперь по его милости совсем я завязался. Не поверишь, Зиновий Алексеич, как не рад я тюленьему промыслу, пропадай он совсем!.. Убытки одни… Рыба —
дело иное: к Успеньеву
дню расторгуемся, надо думать, а с тюленем до самой последней поры придется
руки сложивши сидеть. И то половины с
рук не сойдет.
— Слушаю-с, — ответил приказчик и, прокашлявшись в
руку, спросил, глядя в сторону: — За простойные
дни как прикажете?
Посмотреть на него — загляденье: пригож лицом, хорош умом, одевается в сюртуки по-немецкому, по праздникам даже на фраки дерзает, за что старуха бабушка клянет его, проклинает всеми святыми отцами и всеми соборами: «Забываешь-де ты, непутный, древлее благочестие, ересями прельщаешься, приемлешь противное Богу одеяние нечестивых…» Капиталец у Веденеева был кругленький:
дела он вел на широкую
руку и ни разу не давал оплошки; теперь у него на Гребновской караван в пять баржéй стоял…
— Ладно, приду, — так же тихо ответил Доронин. — А сегодня я с нарочным письмо послал к Меркулову, обо всем ему подробно отписал. На пароход посадил с тем письмом молодца. В две недели обернется. Завтра потолкуем, а
делу конец, когда ответ получу. Лучше как хозяйско согласье в
руках — спокойнее…
— Что ж из того, что доверенность при мне, — сказал Зиновий Алексеич. — Дать-то он мне ее дал, и по той доверенности мог бы я с тобой хоть сейчас по
рукам, да боюсь, после бы от Меркулова не было нареканья… Сам понимаешь, что
дело мое в этом разе самое опасное. Ну ежели продешевлю, каково мне тогда будет на Меркулова-то глаза поднять?.. Пойми это, Марко Данилыч. Будь он мне свой человек, тогда бы еще туда-сюда; свои, мол, люди, сочтемся, а ведь он чужой человек.
— А на што вам его? — облокотясь о́ борт
руками и свесив голову, спросил долговязый. — Ежели по какому
делу, так нашу честь прежде спросите. Мы, значит, здесь главным, потому что весь караван на отчете у Василья Фадеича, у нас, это значит.
— Господь ее знает, что такое с ней приключилось: сначала постричься хотела, потом
руки на себя наложить, тоска с чего-то на нее напала, а теперь грешным
делом испивать зачала.
Встречаясь со знакомыми, Доронин под
рукой разузнавал про Веденеева — каков он нравом и каковы у него
дела торговые. Кто ни знал Дмитрия Петровича, все говорили про него похвально, отзывались как о человеке дельном и хорошем. Опричь Смолокурова, ни от кого не слыхал Зиновий Алексеич худых вестей про него.
И сдается ему, что, как только увидит он милый лик любимой девушки, все скорби и печали, все заботы и хлопоты как
рукой снимет с него и потекут
дни светлые,
дни счастья и тихой радости…
Трижды, со щеки на щеку, расцеловался с Дмитрием Петровичем Зиновий Алексеич. Весел старик был и радошен. Ни с того ни с сего стал «куманьком» да «сватушкой» звать Веденеева, а посматривая, как он и Наташа друг на дружку поглядывают, такие мысли раскидывал на разуме: «Чего еще тянуть-то? По
рукам бы — и
дело с концом».
Так говорил Василий Петрович, растопыря врозь
руки, будто в самом
деле хотел изловить Меркулова, ежели тот вздумает лыжи от него навострить.
— Эх, ваше степенство, ждать-то неохота бы. Пожаловали бы теперь же тысчонку-другую — и
делу бы конец, — закинув назад
руки и склонившись перед Морковниковым, говорил половой.
— Спасибо, Митенька, — сказал он, крепко сжимая
руку приятеля. — Такое спасибо, что и сказать тебе не смогу. Мне ведь чуть не вовсе пропадать приходилось. Больше рубля с гривной не давали, меньше рубля даже предлагали… Сидя в Царицыне, не имел никаких известий, как идут
дела у Макарья, не знал… Чуть было не решился. Сказывал тебе Зиновей Алексеич?
— Потому и прошу, — ответил Морковников. — А тебе еще на три
дня вздумалось откладывать. Ну как в три-то
дня до трех рублей добежит?.. Тогда уж мне больно накладно будет, Никита Федорыч. Я был в надежде на твое слово… Больше всякого векселя верю ему. Так уж и ты не обидь меня. Всего бы лучше сейчас же по
рукам из двух рублей сорока… Условийцо бы написали, маклерская отсель недалече, и было б у нас с тобой
дело в шляпе…
— Вот это так, вот это настоящее
дело, — весело потирая
руки и похаживая взад и вперед по комнате, говорил Самоквасов. — Это вы как надо быть рассуждаете… Приятно даже слушать!.. Мой совет, вашего
дела вдаль не откладывать. Засадите поскорей шельмеца — и
дело с концом… Пожалуйста, поторопитесь, не упустите шатуна, не то он, пожалуй, туда лыжи навострит, что в пять лет не разыщешь.
Облокотясь на стол и припав
рукою к щеке, тихими слезами плакала Пелагея Филиппьевна, когда, исправивши свои
дела, воротился в избу Герасим. Трое большеньких мальчиков молча стояли у печки, в грустном молчанье глядя на грустную мать. Четвертый забился в углу коника за наваленный там всякого рода подранный и поломанный хлам. Младший сынок с двумя крошечными сестренками возился под лавкой. Приукутанный в грязные отрепья, грудной ребенок спал в лубочной вонючей зыбке, подвешенной к оцепу.
Была бабенка на все
руки: свадьба ли где — молодым постелю готовить да баню топить, покойник ли — обмывать, обряжать, ссора ли у кого случится, сватовство,
раздел имений, сдача в рекруты, родины, крестины, именины — тетка Арина тут как тут.
Тут ни сроков нет, ни векселей, ни переводов, ни рассрочек: деньги в
руки — и
дело с концом.
Дело весеннее, лето на дворе, из разного никуда не годного хлама сколотили на живую
руку два больших балагана, чтобы жить в них рабочим до осени.
— Значит, бабы мужьями владают! — с удивленьем воскликнул плешивый. —
Дело!.. Да что ж мужья-то за дураки? Для че бабье не приберут к
рукам?
— Ну, сторона! — о полы хлопнув
руками, молвил плешивый. — Жены мужьями владают!.. Это ведь уж самое распоследнее
дело!
Низенький, сгорбленный, венцом седин украшенный старец, в белом как снег балахончике, в старенькой епитрахили, с коротенькой ветхой манатейкой на плечах, с холщовой лестовкой в
руках,
день и ночь допускал он к себе приходящих, каждому давал добрые советы, утешал, исповедовал, приобщал запасными дарами и поил водой из Святого ключа…
Пишет Корней, что с Орошиным нет никакого сладу, все норовит к своим
рукам прибрать, всем
делом хочет завладеть, икру до последнего пуда заподрядил, теперь к суши подбирается.
А Меркулов с Веденеевым, как только поженились на дочерях вашего благоприятеля Зиновья Алексеича Доронина, так свои капиталы и женины приданые деньги да и тестевых, может, половину, а пожалуй, и больше, вкупе сложили и повели в Астрахани
дела на самую большую
руку, никто таких больших делов не запомнит.
Кого возьмут, первым
делом руки тому назад да ремнем либо арканом скрутят, как белугу, на
дно лодки и кинут.
А есть давали только по чуреку в
день на человека, а как руки-то у нас были назад скручены, так басурманы из своих
рук нас кормили.
Видно, что тут когда-то живали на широкую
руку, а потом или
дела хозяина расстроились, или поместье досталось другим, изменившим образ жизни прежних владельцев и забросившим роскошные палаты в небреженье.
— Доброе
дело, спасенное
дело, — сказал Николай Александрыч. — Благо твое хотенье, девица. Но без крепкой
руки невозможно мирскому войти во святый круг верных-праведных. Кого дашь порукой?
Хоша его
дело и чисто, да у дяди, надо думать,
рука сильна, не миновать, слышь, Петру Степанычу, чтоб до московского сената не дойти, — посудят ли там по-божески — один Господь ведает, а теперь покамест все закрыто.
—
Дело тут самое спешное, — сказал он, — товарищества на вере составить некогда, складочны деньги в одни
руки отдать нельзя, потому что в смерти и в животе каждого Бог волен.
— Пущай каждый подпишет, сколько кто может внести доронинским зятьям наличными деньгами. Когда подпишетесь, тогда и смекнем, как надо
делом орудовать. А по-моему бы, так: пущай завтра пораньше едет кто-нибудь к Меркулову да к Веденееву и каждый свою часть покупает. Складчины тогда не будет, всяк останется при своем, а товар весь целиком из наших
рук все-таки не уйдет, и тогда какие цены ни захотим, такие и поставим… Ладно ль придумано?
— Тяжеленьки условия, Никита Федорыч, оченно даже тяжеленьки, — покачивая головой, говорил Марко Данилыч. — Этак, чего доброго, пожалуй, и покупателей вам не найти… Верьте моему слову — люди мы бывалые, рыбное
дело давно нам за обычай. Еще вы с Дмитрием-то Петровичем на свет не родились, а я уж давно всю Гребновскую вдоль и поперек знал… Исстари на ней по всем статьям повелось, что без кредита сделать
дела нельзя. Смотрите, не пришлось бы вам товар-от у себя на
руках оставить.
— Послушайте, — крепко ухватившись за
руку Никиты Федорыча, задыхающимся почти голосом вскричал Смолокуров. — Хоть на три
дня!.. Всего только на три денька!.. В три-то
дня ведь пятой доли товара не свезти с вашего каравана… Значит, не выйду из ваших
рук… На три
дня, Никита Федорыч, только на три денечка!.. Будьте милостивы, при случае сам заслужу.
Ходит по гостинице Онисим Самойлыч, а сам так и лютует. Чаю спросил, чтоб без
дела взад и вперед не бродить. Полусонный половой подал чайный прибор и, принимая Орошина за какую-нибудь дрянь, уселся по другую сторону столика, где Онисим Самойлыч принялся было чаи распивать. Положив
руки на стол, склонил половой на них сонную голову и тотчас захрапел. Взорвало Орошина, толкнул он полового, крикнул на всю гостиницу...
Ругает мысленно Марко Данилыч Веденеева за его несговорчивость, злобится на Орошина, что того и гляди выхватит он у него из
рук выгодное
дело, такое, какого на Гребновской никогда еще не бывало, а пуще всего свирепеет на Седова, на Сусалина и других рыбников, что не дали ему столько денег, на сколько подписались.
— Не хады, Марка Данылыш, не хады, — схватив за
руку Смолокурова, торопливо заговорил Субханкулов. — Карашá
дела — карашá сделам. Три тысячи дай.
— Калякай, Марка Данылыш, пожалыста, калякай, — перебил Субханкулов, хватая его за обе
руки и загораживая дорогу. — Слушай — карашá
дела тащи с карман два тысяча.
— Идет, что ли, дело-то? — спросил Марко Данилыч, держа в
руке бутылку и не наливая вишневки в рюмку, подставленную баем. — Тысячу рублев деньгами да этой самой наливки двенадцать бутылок.
— Ладно… Пошла
дела!.. Хлопай
рукам!..
Пошел Василий Фадеев, хоть и не так спешно, как бы хотелось Дарье Сергевне. Идет, а сам с собой рассуждает: «Кто ж теперь
делами станет заправлять? Дочь молода, умом еще не вышла; разве что Дарья Сергевна? Да не бабье это
дело… Дай-ка Господи, чтоб не очнулся!.. Пятьсот рублев у меня в
руках, а опричь его, никто про это не знает».
— В Самару на житье переехал, — ответил Сергей Андреич. —
Дела ведет на широкую
руку — теперь у него четыре либо пять пароходов, да, опричь того, салотопенный завод. Баранов в степи закупает, режет их в Самаре и сало вытапливает. По первой гильдии торгует, того и жди, что в городские головы попадет.
Ни слова не сказал Патап Максимыч, слушая речи Михайла Васильича. Безмолвно сидел он, облокотясь на стол и склонив на
руку седую голову. То Настю-покойницу вспоминал, то глумленье Алешки над ним самим, когда был он у него по
делу о векселях. Хватил бы горячим словом негодяя, да язык не ворочается: спесь претит при всех вымолвить, как принял его Алешка после своей женитьбы, а про Настю даже намекнуть оборони Господи и помилуй!
— Изволь, государь-батюшка, скушать все до капельки, не моги, свет-родитель, оставлять в горшке ни малого зернышка. Кушай, докушивай, а ежель не докушаешь, так бабка-повитуха с
руками да с ногтями. Не доешь — глаза выдеру. Не захочешь докушать, моего приказа послушать —
рукам волю дам. Старый отецкий устав не смей нарушать — исстари так дедами-прадедами уложено и нáвеки ими установлено. Кушай же, свет-родитель, докушивай, чтоб
дно было наголо, а в горшке не осталось крошек и мышонку поскресть.
С того часу как приехал Чапурин, в безначальном до того доме Марка Данилыча все само собой в порядок пришло. По прядильням и на пристани пошел слух, что заправлять
делами приехал не то сродник, не то приятель хозяина, что денег у него куры не клюют, а своевольничать не даст никому и подумать. И все присмирело, каждый за своим
делом, а
дело в
руках так и горит. Еще никто в глаза не видал Патапа Максимыча, а властная его
рука уже чуялась.