Неточные совпадения
Зараз двух невест братья приглядели — а были те девицы меж собой свойственницы, сироты круглые, той и другой по восьмнадцатому годочку только что ми́нуло. Дарья Сергевна шла за Мокея, Олена Петровна за Марку Данилыча. Сосватались в Филипповки; мясоед в том
году был короткий, Сретенье в Прощено воскресенье приходилось, а старшему брату надо было в Астрахань до во́дополи съездить. Решили венчаться на Красну горку, обе свадьбы справить зá
раз в один день.
Каждый
год не по одному
разу сплывал он в Астрахань на рыбные промыслá, а в уездном городке, где поселился отец его, построил большой каменный дом, такой, что и в губернском городе был бы не из последних…
Раз по пяти, иной
год и чаще наезжал в Комаров Марко Данилыч на дочку поглядеть и каждый
раз гащивал у нее недели по две и по три.
Промысел его не из важных был; в дырявых лаптях, в рваной рубахе, с лямкой на груди каждое
лето он
раза по два и по три грузными шагами мерил неровный глинистый бечевник Волги от Саратова до Старого Макарья али до Рыбной.
Зиновьи
раз только в
году бывают — всем знакомым, кто в святцы поглядывает, было известно, что их поволжский гость в тот день именинник…
Расходятся мирно и тихо по избам, и там в первый
раз после
лета вздувают огни. Теперь барские дожинные столы перевелись, но у зажиточных крестьян на Успеньев день наемным жнеям и жнецам ставят еще сытный обед с вином, с пивом и непременно с деженем, а после обеда где-нибудь за околицей до поздней ночи молодежь водит хороводы, либо, рассевшись по зеленому выгону, поет песни и взапуски щелкает свежие, только что созревшие орехи.
По три
года каждым
летом в Комарове он гащивал. Каждый Божий день увещал, уговаривал ее повенчаться, каждый
раз обещалась она, но до другого
года откладывала. А как после дедовой кончины сам себе хозяином стал, наотрез ему отказала. «Побáловались и шабаш, — она молвила, — и мне, и тебе свой путь-дорога, ищи невесту хорошую». Пугала, что будет злою женой, неугодливой.
Смолокуров платил хорошо, гораздо больше других старых рыбников, расчеты давал верные, безобидные и, опричь того,
раза по три в
году награды и подарки жаловал, глядя по усердию.
А та пристань, окроме весны, всегда мелководна,
летом лишь мелким судам к ней подходить неопасно, дощаник да ослянка еще могут стоять в ней с грехом пополам, а другая посудина как
раз на мель сядет.
— Церковь-то от них далеконько, Василий Петрович, — сказала Марья Ивановна. — А зимой ину пору в лесу-то из сугробов и не выберешься. А не случалось ли вам когда-нибудь говорить про Сергеюшку с нашим батюшкой, с отцом Никифором? Знаете ли, что Сергеюшка-то не меньше четырех
раз в
году у него исповедуется да приобщается… Вот какой он колдун! Вот как бегает от святой церкви. И не один Сергеюшка, а и все, что в лесу у меня живут — и мужчины, и женщины, — точно так же. Усердны они к церкви, очень усердны.
— Узнавать-то нечего, не стоит того, — ответил Морковников. — Хоша ни попов, ни церкви Божьей они не чуждаются и, как служба в церкви начнется, приходят первыми, а отойдет — уйдут последними; хоша
раза по три или по четыре в
году к попу на дух ходят и причастье принимают, а все же ихняя вера не от Бога. От врага наваждение, потому что, ежели б ихняя вера была прямая, богоугодная, зачем бы таить ее? Опять же тут и волхвования, и пляска, и верченье, и скаканье. Божеско ли это дело, сам посуди…
— Третье
лето так прошло у нас, каждое
лето пуще и пуще он ко мне приставал, бежала бы я с ним и уходом повенчалася, а я каждый
раз злее да злее насмехалась над ним. Только в нынешнем
году, вот как в Петровки он был здесь у нас, стало мне его жалко… Стала я тогда думать: видно, вправду он сильно меня полюбил… Больно, больно стала жалеть его — и тут-то познала я, что сама-то люблю его паче всего на свете.
О Фленушке задумался. «Отчего это она слова со мной не хотела сказать?.. Зачем заперлась, ставни даже закрыла? За какую провинность мою так осерчала?.. Кажется, я на все был готов — третье
лето согласья добиваюсь, а она все со своей сухою любовью… Надоел, видно, ей, прискучил… Или обнесли меня чем-нибудь?.. По обителям это как
раз… На что на другое, а на сплетни да напраслину матери с белицами куда как досужи!..»
Не то на деле вышло: черствое сердце сурового отреченника от людей и от мира дрогнуло при виде братней нищеты и болезненно заныло жалостью. В напыщенной духовною гордыней душе промелькнуло: «Не напрасно ли я пятнадцать
годов провел в странстве? Не лучше ли бы провести эти
годы на пользу ближних, не бегая мира, не проклиная сует его?..» И жалким сумасбродством вдруг показалась ему созерцательная жизнь отшельника… С детства ни
разу не плакивал Герасим, теперь слезы просочились из глаз.
Раз они уж воспользовались на диво удобренной отцом Чубаловым землею, теперь разгорелись у них зубы и на запольные полосы, что отрезаны были Абраму по возвращенье Герасима и в десять
лет из худородных стали самыми лучшими изо всей сосновской окружной межи.
А упустить такого редкого случая неохота: знает Герасим, что такие собранья и такая сходная покупка, может быть, в двадцать, в тридцать
лет один
раз выпадут на долю счастливому старинщику и что, ежли эти книги продать любителям старины да в казенные библиотеки, — втрое, вчетверо выручишь, а пожалуй, и больше того…
— Книги все, — отвечал Герасим. — Редкостные и довольно их. Такие, я вам скажу, Марко Данилыч, книги, что просто на удивленье. Сколько
годов с ними вожусь, а иные сам в первый
раз вижу. Вещь дорогая!
Распаляем бесами, искони века сего прю со иноки ведущими и на мирские сласти их подвигающими, старец сей, предоставляя приказчикам и доводчикам на крестьянских свадьбах взимать убрусные алтыны, выводные куницы и хлебы с калачами, иные пошлины с баб и с девок сбирал, за что в пятнадцать
лет правления в два
раза по жалобным челобитьям крестьян получал от троицкого архимандрита с братиею памяти с душеполезным увещанием, о еже бы сократил страсти своя и провождал жизнь в трудах, в посте и молитве и никакого бы дурна на соблазн православных чинить не отваживался…
Рассказывал про литвина колдуна, про шведа, нерублену головушку, про Финляндию, чертову сторонушку, что вся каменьем поросла, про крымского грека, малосольного человека, что правду только
раз в
году говорит да сейчас же каяться к попу бежит в великом своем согрешении.
Каждый из них всякий день бывал у обедни, у вечерни, у заутрени, каждый
раз по четыре в
году приобщался.
—
Года этак через два, как стал я у хана проживать, — говорил Хлябин, — иду
раз по базару, навстречу мне русский — там издали своего брата узнаешь.
Андрей Александрыч, опричь хозяйства, знать ничего не хочет, жена у него домоседка, и целый
год, может быть,
раза два либо три к самым близким соседям выедет.
Потому
раза по два в
году езжали друг к другу для переговоров.
Два-три
раза в
году зададут обед — и баста, а сами ни к кому ни ногой…
— Мáлится Божие стадо, мáлится, — грустно покачав головой, промолвил Фуркасов. — Много больше бывало в прежние
годы. С той поры как услали родимого нашего Александрушку, зáчал наш кораблик умаляться. При Александрушке-то, помнишь, иной
раз святых праведных по пятидесяти и больше вкупе собиралось… В двух горницах зараз радели — в одной мужеск пол, в другой — женский. А подула-повеяла погодушка холодная, признобила-поморозила зéлен Божий сад.
«Рубль на рубль! — подумал каждый из рыбников. — Да ведь это золотое дно, сто
лет живи, такого случáя в другой
раз не выпадет. Только вот беда — складчину кому поручить?… Кому ни поручи — всяк надует…»
— А право, знатная бы вышла из тебя игуменья, — смеясь, продолжал Патап Максимыч. — Стал бы ты в обители-то как сыр в масле кататься! Там бы тебе
раз по десяти на году-то пришлось крестины справлять. Право…
— Нельзя мне, Патап Максимыч, никак невозможно, — отвечал Иван Григорьич. — Неотложные дела приспели. На той неделе поярок привезут ко мне, надо будет самому его принять, без своей-то бытности как
раз обуют в лапти. А ведь это на целый нá
год. Сам рассуди.
— Полноте, Патап Максимыч. Я ведь это только для деточек, — сказала Марфа Михайловна. — Молоды еще, со́блазнов пока, слава Богу, не разумеют. Зачем прежде поры-времени им знать про эти дела?.. Пускай подольше в ангельской чистоте остаются. По времени узнают все и всего натерпятся. А память о добром детстве и на старости
лет иной
раз спасает от худого.
— Земля холодная, неродимая, к тому ж все
лето туманы стоят да холодные росы падают. На что яблоки, и те не родятся. Не
раз пытался я того, другого развести, денег не жалел, а не добился ни до чего. Вот ваши места так истинно благодать Господня. Чего только нет? Ехал я сюда на пароходе, глядел на ваши береговые горы: все-то вишенье, все-то яблони да разные ягодные кусты. А у нас весь свой век просиди в лесах да не побывай на горах, ни за что не поймешь, какова на земле Божья благодать бывает.
— Экой ты прыткой, Маркел Аверьяныч! — сказал молодому пильщику, парню
лет двадцати пяти, пожилой бывалый работник Абросим Степанов. Не
раз он за Волгой в лесах работал и про Чапурина много слыхал. — Поглядеть на тебя, Маркелушка, — продолжал Абросим, — орел, как есть орел, а ума, что у тетерева. Борода стала вели́ка, а смыслу в тебе не хватит на лыко.
— Можем и постоять, — отвечал смущенный непривычным для него обхожденьем Фадеев. Сколько
годов живет он у Марка Данилыча, а тот ни
разу его не саживал.
— Не то чтобы главный, а имел иной
раз хозяйские пору́ченности по заведениям и по дому, иной
год и на рыбных караванах бывал.
Больше всех хочется Дуне узнать, что такое «духовный супруг». Вот уж
год почти миновал, как она в первый
раз услыхала о нем, но до сих пор никто еще не объяснил ей, что это такое. Доходили до Луповиц неясные слухи, будто «араратский царь Максим», кроме прежней жены, взял себе другую, духовную, а последователям велел брать по две и по три духовные жены. Егор Сергеич все знает об этом, он расскажет, он разъяснит. Николай Александрыч и семейные его мало верили кавказским чудесам.
— Нет, — молвила Марья Ивановна. — Видела я в прошлом
году у него большого его приятеля Доронина, так он где-то далеко живет, на волжских, кажется, низовьях, а сам ведет дела по хлебной торговле. Нет близких людей у Смолокурова, нет никого. И Дуня ни про кого мне не говорила, хоть и было у нас с ней довольно об этом разговоров. Сказывала как-то, что на Ветлуге есть у них дальний сродник — купец Лещов, так с ним они в пять либо в шесть
лет раз видаются.
Два либо три
раза в
году Луповицкие, ради отклонения подозрений в принадлежности к секте, за что дорого поплатился отец их, созывали к себе посторонних гостей на обед.
До «первого огня» пелись эти песни. В Успеньев день в первый
раз после
лета вздувают по избам огни.
— Что в июне сорокового
года на Арарате два
раза были землетрясения, обо этом из тогдашних газет и из книг известно, — сказал Егор Сергеич.
— Чубалов, Герасим Силыч, — ответила Дарья Сергевна. — В деревне Сосновке он живет. Прежде частенько бывал у Марка Данилыча, и обедывал, и ночевывал, а иной
раз и по два и по три дня у него гостил. Да вот уж с
год, как ни
разу не бывал. Болтал Василий Фадеев, что какие-то у него расчеты были с покойником, и Герасим Силыч остался им недоволен. А другое дело, может, все это и вздор. Ведь Фадеев что ни слово, то соврет.
— Забыл, что ли, как он в прошлом
году два
раза обидел тебя — здесь да у Макарья в ярманке? — говорил Абрам Силыч. — Не сам ли ты говорил, что твоей ноги у него в дому никогда не будет? А теперь вдруг ехать туда.
Вот уж семьдесят
лет, как тот городок ни
разу дотла не выгорал, — оттого и строенье в нем обветшало.
— И он тебя жалеет, и он по тебе сокрушается, — тихонько молвила Аграфена Петровна. — С того времени сокрушается, как летошний
год уехал в скиты. Так говорил он в последнее наше свиданье и до того такие же речи не
раз мне говаривал… Свидеться бы вам да потолковать меж собой.
— Нет, про дверь и думать нечего, — молвил опытный в воровском деле Миней Парамоныч. Он два
года в остроге высидел, но по милостивому суду был оставлен только в подозренье, а по мелким кражам каждый
раз отделывался тем, что ему накостыляют шею да и пустят с Богом на новые дела.
Понадобилось ему по какому-то делу Семена в Москву послать, а кстати свезти на Керженец ежегодное подаяние, чтобы потом
летом в другой
раз туда не посылать.
— Были мы с тобой, Дарьюшка, жених да невеста. Неужто и этого не вспомнишь? Теперь я по милости племянницы стал богат, и дом, где ты двадцать
лет выжила, мой дом. Что бы нам с тобой старину не вспомнить? Чего прежде не удалось сделать, то бы мы теперь
разом порешили. Были мы жених с невестой, а теперь можно бы было сделаться мужем и женой.