Неточные совпадения
Верные слуги пошли, царский дар старикам принесли, старики сребро, злато приняли, сладким суслом царских слуг напоя́ли: слуги
к белому царю
приходят, вести про мордву ему доводят: «Угостили нас мордовски старики, напоили суслом сладким, накормили хлебом мягким».
Кто ни
пришел, всякому: «Милости просим — честь да место
к русскому хлебу да соли!..» Ну ничего, нас не объедят.
Мне, говорит, от Смолокуровых осетрины
к Масленице-то
пришлют, да малосольной белужины по большому звену, да зернистой икры бурак;
приходи, говорит, ко мне, хорошими блинками угощу…
А если милость будет,
пришли мне на бедность
к Масленице-то рыбешки какой ни на есть, да икорочки, — ведь у вас, поди, погреба от запасов-то ломятся…
Марко Данилыч сам никому ничего не давал, опричь рыбных и разных других запасов, что
присылал к матушке Манефе, Дуня всем раздавала, от Дуни все подарки шли; за то и блажили ее ровно ангела небесного.
Когда рыбный караван
приходит к Макарью, ставят его вверх по реке, на Гребновской пристани, подальше ото всего, чтоб не веяло на ярманку и на другие караваны душком «коренной». Баржи расставляются в три либо в четыре ряда, глядя по тому, сколь велик привоз. На караван ездят только те, кому дело до рыбы есть. Поглядеть на вонючие рыбные склады в несколько миллионов пудов из одного любопытства никто не поедет — это не чай, что горами навален вдоль Сибирской пристани.
Сама еще не вполне сознавая неправду, Дуня сказала, что без отца на нее скука напала. Напала та скука с иной стороны. Много думала Дуня о запоздавшем
к обеду отце, часто взглядывала в окошко, но на память ее
приходил не родитель, а совсем чужой человек — Петр Степаныч. Безотвязно представал он в ее воспоминаньях… Светлый образ красивого купчика в ярком, блестящем, радужном свете она созерцала…
— Не на дух
к тебе, батька,
пришел, законный брак повенчать требую, — вспыхнул Меркулов. — Ты лясы-балясы мне не точи, а сказывай: когда ехать в часовню и сколько возьмешь за труды?..
Придя от Доронина и высчитав, сколько придется получить барышей от закупки меркуловского тюленя, Марко Данилыч пошел было
к Дуне, но
пришел другой ранний гость, Дмитрий Петрович Веденеев.
— А ты приходи-ка завтра пораньше ко мне, а не то я
к тебе зайду. С тюленем бы надо покончить. Время тянуть нечего.
— Ладно,
приду, — так же тихо ответил Доронин. — А сегодня я с нарочным письмо послал
к Меркулову, обо всем ему подробно отписал. На пароход посадил с тем письмом молодца. В две недели обернется. Завтра потолкуем, а делу конец, когда ответ получу. Лучше как хозяйско согласье в руках — спокойнее…
Доронин был встревожен неуместными приставаньями Марка Данилыча. «Что это ему на разум
пришло? И для чего он так громко заговорил про это родство, а про дело вел речь шепотком? Не такой он человек, чтобы зря что-нибудь сделать, попусту слова он не вымолвит. Значит,
к чему-нибудь да повел же он такие речи».
Пришли старицы
к щедрому благодетелю с великим горем своим: со́ дня на день ожидают они за Волгу петербургского генерала; значит, скоро будет скитам конец положен, скоро настанет падение славного Керженца, скоро настанет мерзость запустения на месте святе.
— Рано поу́тру сегодня мать Таифа ко мне
приходила и сказывала, что вчера целый день у вас прогостила. Я, как узнала, тотчас и
к вам.
В Успеньев день, поутру, Дмитрий Петрович
пришел к Дорониным с праздником и разговеньем. Дома случился Зиновий Алексеич и гостю был рад. Чай, как водится, подали; Татьяна Андревна со старшей дочерью вышла, Наташа не показалась, сказала матери, что голова у ней отчего-то разболелась. Ни слова не ответила на то Татьяна Андревна, хоть и заметила, что Наташина хворь была притворная, напущенная.
Долго ли время шло, коротко ли,
приходит к царю старая ханша и такие слова ему провещает: «Сын мой любезный, мощный и грозный хан Золотой Орды, многих царств-государств обладатель!
Доподлинно знаю, что у нее в пустынном дворце по ночам бывает веселье:
приходят к царице собаки-гяуры, ровно ханы какие в парчовых одеждах, много огней тогда горит у царицы, громкие песни поют у нее, а она у гяуров даже руки целует.
Баржи с паузками
пришли, наконец,
к царицынской пристани. Велел Меркулов перегрузить тюленя с паузков на баржи, оставив на всякий случай три паузка с грузом, чтоб баржи не слишком грузно сидели. Засуха стояла. Волга мелела, чего доброго, на перекате где-нибудь выше Казани полногрузная баржа опять сядет на мель.
Живучи в Москве и бывая каждый день у Дорониных, Никита Федорыч ни разу не сказал им про Веденеева,
к слову как-то не приходилось. Теперь это на большую досаду его наводило, досадовал он на себя и за то, что, когда писал Зиновью Алексеичу, не
пришло ему в голову спросить его, не у Макарья ли Веденеев, и, ежели там, так всего бы вернее через него цены узнать.
Дуня еще сидела у Дорониных, а Марко Данилыч еще не
приходил к ним, как с праздничным лицом влетел в комнату Дмитрий Петрович. Первым словом его было...
Только что уехал Веденеев, Лиза с Наташей позвали Дуню в свою комнату. Перекинувшись двумя-тремя словами с женой, Зиновий Алексеич сказал ей, чтобы и она шла
к дочерям, Смолокуров-де скоро
придет, а с ним надо ему один на один побеседовать.
Приходит к часовщику-немцу, выбирает дорогой хронометр и вынимает свои часы сверить их…
— Узнавать-то нечего, не стоит того, — ответил Морковников. — Хоша ни попов, ни церкви Божьей они не чуждаются и, как служба в церкви начнется,
приходят первыми, а отойдет — уйдут последними; хоша раза по три или по четыре в году
к попу на дух ходят и причастье принимают, а все же ихняя вера не от Бога. От врага наваждение, потому что, ежели б ихняя вера была прямая, богоугодная, зачем бы таить ее? Опять же тут и волхвования, и пляска, и верченье, и скаканье. Божеско ли это дело, сам посуди…
А потом, как
пришли твои письма из Царицына, Зиновий Алексеич и открылся мне, что Смолокуров, узнавши про твою доверенность, ровно с ножом
к горлу стал
к нему приставать, продай да продай тюленя́.
— Вчера вечером два раза
к вам приезжал, записку даже оставил. Долго зá полночь ждал, не
пришлете ли за мною, — говорил Меркулов.
— Экой провор! — ласково ударив по плечу нареченного зятя, молвил Зиновий Алексеич. — Молодцом, Никитушка! Не успел приехать, и товар
к нему еще не
пришел, а он уж и сбыл его… Дело! Да что ж мы стоим да пустые лясы-балясы ведем? — вдруг спохватился Доронин. — Лизавета Зиновьевна, твое, сударыня, дело!.. Что не потчуешь жениха?.. Прикажь самоварчик собрать да насчет закусочки похлопочи…
Пришла ведь она
к ней на неисходное житие.
— Ну, парень, туда мне ходу нет, — молвила Марьюшка. — Вот что: зачнет темнеть,
приходи в перелесок… Туда, где в прежни года со своей прынцессой соловьев слушал… Ждать тебя буду и все расскажу. А теперь ступай поскорее
к матушке.
— Давеча я
к тебе
приходил… С глаз долой прогнала ты меня… Заперлась… — с нежным укором стал говорить ей Петр Степаныч. — Видеть меня не хотела…
По времени
приходили к Герасиму старики из всей окольности, из ближних и дальних селений.
После столь мудрых и справедливых рассуждений
пришел от лица мир-народа
к Чубаловым староста и объявил мирское решение: перебирались бы они все на житье в город, а дом и надельные полосы отдали бы в мир.
Пришел служивый в село в самый благовест
к обедне.
Положив
к сторонке котому́ и поставив в уголок походный посошок фунта в два весом, взошел он на крылос и стал подпевать дьячкам да поповичам, что на летнюю побывку
пришли из семинарии.
Гласит предание, и в старинных записях так записано: когда отец Фотин впервые
пришел в бесовскую долину и, приступя
к Поганому ключу ради утоления жажды, осенил его крестным знамением, возгремело в высоте слово Божие, пала на землю из ясного неба палючая молонья и в мелкие куски расщепала кряковистый дуб.
Не желая пребывать на многолюдстве, скрылся преподобный неизвестно куда, но сряду пятнадцать годов
приходил к ученикам своим на Пасху и дни живота скончал между ними в светозарную ночь Воскресения.
Юродивые Бог знает отколь
к ним
приходили, нередко из самой Москвы какой-то чудной человек приезжал — немой ли он был, наложил ли подвиг молчания на себя, только от него никто слова не слыхивал — из чужих с кем ни встретится, только в землю кланяется да мычит себе, а в келейных рядах чтут его за великого человека…
Пришел необычно рослый и собой коренастый пожилой человек. Борода вся седая, и в голове седина тоже сильно пробилась: русых волос и половины не осталось. Изнуренный, в лице ни кровинки, в засаленном, оборванном архалуке из адряса, подошел
к Марку Данилычу и отвесил низкий поклон.
Вместо прежних веселых гостей стали
приходить к ним монахи да монахини, странники, богомольцы, даже юродивые.
Припадем коленами на мать сыру землю,
Пролием мы слезы, как быстрые реки,
Воздохнем в печали
к создателю света:
«Боже ты наш, Боже, Боже отец наших,
Услыши ты, Боже, сию ти молитву,
Сию ти молитву, как блудного сына,
Приклони ты ухо
к сердечному стону,
Прими ты
к престолу текущие слезы,
Пожалей, создатель, бедное созданье,
Предели нас, Боже,
к избранному стаду,
Запиши, родитель, в животную книгу,
Огради нас, бедных, своею оградой,
Приди в наши души с небесной отрадой,
Всех поставь нас, Боже,
Здесь на крепком камне,
Чтоб мы были крепки во время печали...
Иногда
приходили к ним в сад и Варвара Петровна и Марья Ивановна, но всегда на короткое время.
Повелел Спаситель — вам, врагам, прощати,
Пойдем же мы в царствие тесною дорогой,
Цари и князи, богаты и нищи,
Всех ты, наш родитель, зовешь
к своей пище,
Придет пора-время — все
к тебе слетимся,
На тебя, наш пастырь, тогда наглядимся,
От пакостна тела борют здесь нас страсти,
Ты, Господь всесильный, дай нам не отпасти,
Дай ты, царь небесный, веру и надежду,
Одень наши души в небесны одежды,
В путь узкий, прискорбный идем — помогай нам!
Ровно мертвецы из своих могил
пришли на поклон
к Варваре Петровне.
Раз
приходит к нему с приказом по полку известный набожностью вестовой. Разговорился с ним Дмитрий Осипыч, и вестовой, похваляя его пост, молитву и смирение, сказал, однако, что, по евангельскому слову, явно молиться не следует, а должно совершать Божие дело втайне, затворив двери своей клети, чтобы люди не знали и не ведали про молитву. Призадумался Строинский, сказал вестовому...
— Ишь что сказал! — воскликнул отец Израиль. — А разве неизвестно тебе, что
к отцу Софронию богомольцы частенько за благословеньем
приходят. В две-то недели сколько, ты полагаешь, обитель от того получит?.. Мне от отца казначея проходу не будет тогда. Так али нет, отец Анатолий?
Катеньку поместили в комнате возле Вареньки и Дуни. Все вечера девушки втроем проводили в беседах, иной раз зайдет, бывало,
к ним и Марья Ивановна либо Варвара Петровна. А день весь почти девушки гуляли по́ саду либо просиживали в теплице; тогда из богадельни
приходили к ним Василиса с Лукерьюшкой. Эти беседы совсем почти утвердили колебавшуюся Дуню в вере людей Божиих, и снова стала она с нетерпеньем ждать той ночи, когда примут ее во «святый блаженный круг верных праведных». Тоска, однако, ее не покидала.
Первый Спас на дворе —
к Макарью пора. Собрался Марко Данилыч без дочери и поселился на Гребновской пристани в своем караване. Нехорошо попахивало, да Марку Данилычу это нипочем — с малых лет привык с рыбой возиться. Дня через два либо через три после его приезда
пришел на Гребновскую огромный рыбный караван. Был он «Зиновья Доронина с зятьями».
— Если, примерно будь сказано, теперича нам сложиться наличными, сколько у кого есть, и скупить у доронинских зятьев весь ихний товар, тогда бы, ставь покупатели цены, какие хотят, пуда никому из них негде купить. Поневоле
к нам
придут и заплатят, сколько мы ни запросим. А купивши у Меркулова с Веденеевым весь караван по объявленной ими цене, какие барыши мы получим!..
— Кстати, — сказал Веденеев. —
Приходили к нам на караван кой-кто из рыбников с вашими приказами насчет рыбы. Им не отпустили.
Осталась ни вдова, ни мужня жена Аграфена Ивановна Мутовкина с шестерыми детьми, мал мала меньше… Поднимала их мать одного за другим на ноги, но как только подрастет работничек, смерть то́тчас
придет к нему. Осталась Аграфена с двумя дочерьми, и пошло бабье хозяйство врознь да мимо.
Гостей, мол, Господь
к нам
прислал — чайку испить гостям желательно.