Неточные совпадения
— Тогда умру. Как мама померла, так и я помру, —
сказала Дунюшка — и так спокойно, так уверенно, как будто говорила, что вот посидит, посидит с
отцом да и побежит глядеть, как в огороде работницы гряды копают.
Когда воротилась Дуня и увидела шкапы со множеством книг, весело кивнула
отцу миловидной головкой, когда он, указав ей на них,
сказал: «Читай, Дунюшка, на досуге, тут есть чего почитать.
— Поедем, тятенька, домой, —
сказала Дуня
отцу тотчас по уходе Самоквасова.
Сама еще не вполне сознавая неправду, Дуня
сказала, что без
отца на нее скука напала. Напала та скука с иной стороны. Много думала Дуня о запоздавшем к обеду
отце, часто взглядывала в окошко, но на память ее приходил не родитель, а совсем чужой человек — Петр Степаныч. Безотвязно представал он в ее воспоминаньях… Светлый образ красивого купчика в ярком, блестящем, радужном свете она созерцала…
Словом
сказать, выросли Лиза с Наташей в строгой простоте коренной русской жизни, не испорченной ни чуждыми быту нашему верованиями, ни противными складу русского ума иноземными новшествами, ни доморощенным тупым суеверием, все порицающим, все отрицающим, о чем не ведали
отцы и деды, о чем не писано в старых книгах.
— Не лгу, благодетель, — горячо
сказала Таифа. — Есть хромые души, что паче Бога и отеческой веры возлюбили широкое, пространное житие, мало помышляя о вечном спасении. Осиновские матери к единоверью склоняются, и в Керженском скиту сам
отец Тарасий начал прихрамывать.
— Хвост-от велик у меня, Марко Данилыч, —
сказала она. — Две вот со мной, да две на квартире, да Гришенька, хоть и у
отца в лавке, а все ж надо и за ним присмотреть.
— Церковь-то от них далеконько, Василий Петрович, —
сказала Марья Ивановна. — А зимой ину пору в лесу-то из сугробов и не выберешься. А не случалось ли вам когда-нибудь говорить про Сергеюшку с нашим батюшкой, с
отцом Никифором? Знаете ли, что Сергеюшка-то не меньше четырех раз в году у него исповедуется да приобщается… Вот какой он колдун! Вот как бегает от святой церкви. И не один Сергеюшка, а и все, что в лесу у меня живут — и мужчины, и женщины, — точно так же. Усердны они к церкви, очень усердны.
— Господь пречистыми устами своими повелел верным иметь не только чистоту голубину, но и мудрость змеину, —
сказала на то Манефа. — Ну и пусть их, наши рекомые столпы правоверия, носят мудрость змеину — то на пользу христианства… Да сами-то змиями-губителями зачем делаются?.. Пребывали бы в незлобии и чистоте голубиной… Так нет!.. Вникни, друг, в слова мои, мудрость в них. Не моя мудрость, а Господня и
отец святых завещание. Ими заповеданное слово говорю тебе. Не мне верь, святых
отцов послушай.
—
Отца я мало помню, —
сказала Марья Ивановна. — После его кончины я ведь по восьмому году осталась.
Сколько ни добивались от нее
отец и Дарья Сергевна, что такое с ней случилось, не
сказала она ни слова.
— Куда еще ему, родной? — улыбаясь и мягким, полным любви взором лаская мальчика,
сказала Пелагея Филиппьевна. — Разве с будущего лета станет
отец обучать помаленьку.
Ни с кем ни слова Дуня, а когда
отец стал намекать ей, что вот, дескать, жених бы тебе, она напомнила ему про колечко и про те слова, что
сказал он ей, даря его: «Венцом неволить тебя не стану, отдай кольцо волей тому, кто полюбится…» Ни слова в ответ не
сказал ей Марко Данилыч…
— Дай Господи такую подвижницу, подай истинный свет и новую силу в слове ее, — сложив руки, набожно
сказал Николай Александрыч. — Ежели так, можно будет ее допустить на собрание, и если готова принять «благодать», то можно и «привод» сделать… Только ведь она у
отца живет… Помнится мне, говорила ты, Машенька, что он раскольничает, и совсем плотской язычник, духовного в нем, говорила ты, нет ни капельки.
— Со мной часто будет видаться, я буду ее поддерживать.
Отец обещал отпускать ее ко мне в Фатьянку. При мне не пойдет она в адские ворота, не возвратится в язычество, — твердо и решительно
сказала Марья Ивановна. — На «приводе» я, пожалуй, буду ее поручницей и все время, пока обитаю в этом греховном теле, стану поддерживать ее на «правом пути».
Катенька
сказала о том
отцу с матерью.
— Станут дозревать, прислал бы Андрей Александрыч сколько-нибудь на утешение нашему убожеству, а мы всегдашние его богомольцы, —
сказал отец Израиль.
— Не моги роптать,
отец Анатолий, — внушительно
сказал ему Израиль. — Воля святого владыки. Он лучше нас знает, что нам потребно и что излишне. Всякое дело от великого до малого по его рассуждению строится, и нам судить об его воле не подобает.
— Не вздумает ли обитель нашу посетить? Давненько не жаловала, третий год уж никак… Поклон ей усердный от меня, да молви,
отец, мол, игумен покорнейше просит его обитель посетить, —
сказал Израиль.
— Доложу, — молвил Пахом. И, немного переждав,
сказал: — Марья Ивановна, почитаючи
отца Софрония, наказывала попросить у вашего высокопреподобия, отпустили бы вы его повидаться с ней.
— Да ведь ежели ваше высокопреподобие отпустите
отца Софрония, так я до самых Луповиц нигде не остановлюсь и назад так же повезу. А в Луповицах из барского дома ходу ему нет, —
сказал Пахом. — Явите милость, Марья Ивановна крепко-накрепко приказала просить вас.
— Нет, друг, нельзя, — решительным голосом
сказал Израиль. — Боюсь. Ну, как вдруг владыка узнает?.. Не тебя и не Марью Ивановну станет тазать. Так али нет,
отец Анатолий?
— Видишь ли, — обратился игумен к Пахому. — Нет, друг, поклонись ты от меня благотворительнице нашей, Марье Ивановне, но
скажи ей, что желания ее исполнить не могу. Очень, мол, скорбит
отец игумен, что не может в сем случае сделать ей угождения… Ох, беда, беда с этими господами!.. — прибавил он, обращаясь к казначею. — Откажи — милостей не жди, сделаю по-ихнему, от владыки немилости дожидайся… Да… Нет, нет, Пахом Петрович, — не могу.
— Ишь что
сказал! — воскликнул
отец Израиль. — А разве неизвестно тебе, что к
отцу Софронию богомольцы частенько за благословеньем приходят. В две-то недели сколько, ты полагаешь, обитель от того получит?.. Мне от
отца казначея проходу не будет тогда. Так али нет,
отец Анатолий?
— Да что, что такое? — с нетерпеньем встав с места,
сказал отец Израиль.
— Барышня, Марья Ивановна, приказала было отдать вашему высокопреподобию этот пакетец с деньгами, ежель отпустите
отца Софрония, —
сказал Пахом.
— Постой, друг, погоди. Дай маленько сообразиться с мыслями, —
сказал игумен Пахому, не подавая благословения. — Как бы это нам обладить по-хорошему?
Отец Анатолий, как бы это?
— Не знаю, друг, что и
сказать тебе, — покачивая в раздумье головой,
сказал отец Израиль.
— Да ты повремени, отдохни сколь-нибудь, —
сказал Израиль, не подавая благословения. — Обожди маленько, обедня отойдет сейчас, в трапезу пойдешь, преломишь хлеб с братиею. Сам-то я не совсем домогаю, не пойду, так
отец Анатолий тебя угостит.
— Конечно, дело такое, что колется, —
сказал отец Израиль. — Страшливо… Однако ж и то надо к предмету взять, что нельзя не уважить Марью Ивановну — она ведь наша истая благодетельница. Как по-твоему,
отец казначей, можно ль ей не уважить?
— Кланяйся, проси благословения у
отца игумена, —
сказал Анатолий, нагибая голову юродивому.
Ступай,
отец казначей, угощай Пахома Петровича, а Софронию пищи в сторожку поставить вели, —
сказал Израиль.
— Советно ли жить-то будут — не утаи,
скажи, батюшка
отец Софрон!.. — приставала Оленушкина мать.
— Ни на кого не накатило! — жалобно молвил старый матрос. — Никому еще не сослал Господь даров своих. Не воздвиг нам пророка!.. Изволь, кормщик дорогой,
отец праведный, святой, нам про духа провестить, —
сказал он, встав с места и кланяясь в ноги Николаю Александрычу.
— Подальше от нее,
отец Мемнон, она непривычна, —
сказала дьякону Варвара Петровна.
— Так вот что, —
сказала Марья Ивановна. — Пиши
отцу, что тебе на ярманку не хочется, а желаешь ты до осени прогостить в Луповицах, а впрочем, мол, полагаюсь на всю твою волю. Поласковей пиши, так пиши, чтоб ему не вспало никакого подозренья. Я тоже напишу.
Так я, по моей старости и опытности,
скажу вам, Дмитрий Петрович: старые обычаи преставлять не годится — наши
отцы, деды, прадеды не глупее нас с вами были, а заведенных порядков держались крепко.
— О том хочу
сказать вам как
отцу, как родителю, что после этого как раз, пожалуй, сплетки да худые россказни пойдут по соседству.
— Как же не знать матушку Манефу? —
сказала Аграфена Ивановна. — При мне и в обитель ту поступила. В беличестве звали ее Матреной Максимовной, прозванье теперь я забыла. Как не знать матушку Манефу? В послушницах у матери Платониды жила.
Отец горянщиной у ней торговал, темный был богач, гремел в свое время за Волгой… много пользовалась от него Платонидушка.
— Груня, сряжайся, —
сказал Патап Максимыч. — Завтра утром со мной поедешь. Ребятишки с
отцом останутся, я буду при болящем, а ты съездишь за Авдотьей Марковной. Так делу быть.
— Доброе дело, спасенное дело, при том же весьма благочестивое и душе многоспасительное, —
сказал отец Прохор, прибирая уютную горенку, где по стульям и на обветшалом диване были разбросаны домашние вещи.
Манефина воспитанница и ревностная старообрядка забыла даже про их никонианство и после долгого задушевного разговора за самоваром решилась
сказать отцу Прохору, что она приехала в Луповицы за Дуней Смолокуровой.
На Пасху, на Рождество Христово, на Богоявление Господне, на Происхождение честных древ животворящего креста, а также на Успение Пресвятыя Богородицы — храм у нас в этот день, и на дни памяти преподобного
отца нашего Стефана Савваита и священномученика Феодора, архиепископа александрийского — приделы сим угодникам Божиим устроены при нашем храме, — во все оные праздники здешние помещики, господа Луповицкие, принимают нас с животворящим крестом и со святой водой с достодолжным благоговением и, могу
сказать, с радостью.
— Ничего на это
сказать вам не могу, — склонив голову и опустив глаза, едва слышно промолвил
отец Прохор. — Не знаю… Не нам судить, един Господь все рассудит на праведном суде своем.
— Нет, — отрывисто
сказал отец Прохор.
— Пропала без вести, —
сказал отец Прохор.
На бледном исхудалом лице ее тревога показалась, но никому не
сказала она, о чем пишут к ней
отец и Дарья Сергевна.
Будь он ангел, будь человек плоти и крови, все равно — со смирением и любовью преклонилась бы она перед ним, и
скажи ей то существо хоть одно слово привета, без малейшего сожаленья оставила бы она дом
отца и его богатство, с радостью и весельем устремилась бы к неведомому, мыслями и помышленьями отдалась бы ему и всю жизнь была бы его безответной рабой и верной ученицей, слила бы с ним свою непорочную жизнь…
Прежде совсем была равнодушна и к
отцу, и к этой Дарье Сергевне, а теперь про них слово только
скажешь — она тотчас в слезы.
— Надо, мне кажется, скорей к
отцу ее отвезти, чтобы чего-нибудь не вышло, —
сказал Андрей Александрыч. — Главное, огласки бы не вышло. Помните, что было с батюшкой, может то же и с нами случиться. Наверху глаза зоркие. Самой пустой молвы довольно, чтобы весь корабль погубить. Увози ее, Машенька, скорей до греха.