Мы играли с огнём. Мистический роман, основанный на реальных событиях

Кэтрин Бартер, 2021

«Вот бы заставить их усомниться хоть раз. Показать, что в мире полным-полно вещей, которых они не могут объяснить…» Мэгги с семьей переезжает на другой конец штата, в холодный дом, где они с младшей сестрой Кейт просто умирают от скуки. Чтобы хоть как-то развлечься, девочки пытаются убедить родителей, будто бы в доме обитают духи: скрипят половицами и жалуются на шум по ночам. Но вскоре в доме и правда начинают слышаться странные звуки, природу которых не могут объяснить ни Мэгги, ни Кейт… Роман «Мы играли с огнем» понравится всем поклонникам мистики. Сюжет вдохновлен событиями из жизни реальных сестер Кейт и Маргарет Фокс, считающихся родоначальницами спиритизма, а атмосфера XIX века передана с завораживающей реалистичностью. Для кого эта книга Для подростков и взрослых любителей загадочного и мистического. На русском языке публикуется впервые.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Мы играли с огнём. Мистический роман, основанный на реальных событиях предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Original title: We Played with Fire

* * *

Часть I

Глава 1

Хайдсвилл

Март, 1848

Им не разрешали ходить в подвал.

Он был прямо под кухней — тёмный, с земляным полом. Если стоять там тихо, не прислушиваясь к шуму из комнат наверху, почувствуешь какое-то движение под землёй. Их старший брат Дэвид говорил, что под домом, скорее всего, течёт вода.

Мэгги и Кейт не стали закрывать дверь над лестницей. Оттуда вниз падал прямоугольник дневного света.

Кейт стояла посреди подвала, держа что-то в руках. Её подол волочился по земле и запачкался. На стыке между дальней стеной и потолком пролегала узкая светлая щель. Было ужасно холодно.

— Что это? — спросила Кейт.

— Покажи.

Кейт подошла и что-то протянула — грязное и жёлтое, длиной примерно до локтя.

Мэгги взяла предмет, взвесила на ладони и вернула.

— Это человеческая кость.

Кейт нахмурилась, повертела её в руках. Посмотрела на Мэгги, снова на кость.

Наверху, в гостиной, тихо напевала за шитьём мать.

— Что-что? — переспросила Кейт.

— По-моему, нога.

Другие девочки тут же её бросили бы, но Кейт только подняла кость на свет и прищурилась.

— А чья? — Вопрос совершенно в духе Кейт — такой, на который просто невозможно ответить.

— Где ты её нашла?

— Вон там, — она показала на захламлённый угол подвала. Гнилые деревяшки да старое ведро. — На земле.

Мэгги не имела ни малейшего понятия, чья это кость. Знала только, что это точно кость. Которая, пожалуй, чем-то напоминала ногу. Мэгги доводилось видеть рисунки человеческих скелетов.

— Я только знаю, чья она может быть, — сказала Мэгги. — Когда-то давно здесь убили одну женщину. Повесили в лесу.

По тому, как нахмурилась Кейт, Мэгги поняла, что в мыслях сестры развернулась борьба: чутьё подсказывало, что ей врут, но как же хотелось поверить.

— Когда?

— Давно. Пятьдесят лет назад.

Кейт ждала продолжения.

— Её повесили, потому что решили, что она одержима дьяволом.

— Не может быть.

— Может. А потом её тело сняли, разрубили на кусочки и разбросали их по всему лесу — а то вдруг дьявол захочет вернуть её к жизни.

Наверху мать перестала петь. Через пару секунд наверняка позовёт их.

— Не может быть, — повторила Кейт.

— Но говорят, что дьявол до сих пор пытается собрать те кусочки. Найдёшь кость — и дьявол настигнет тебя.

Кейт медленно моргнула.

— Не верю. И тебе запретили сочинять небылицы.

— А это не небылица, Кейт. Это правда.

— Не верю, — ещё раз сказала Кейт, но Мэгги-то видела, что верит.

Вполне возможно верить и не верить одновременно. Запросто.

Глава 2

Дэвид приехал в четверг вместе с Кельвином. Мэгги заслышала их издалека и ждала на веранде. Бледный солнечный свет сеялся сквозь ветви деревьев, земля была твёрдой и мёрзлой. На тропинках снег растаял, но в тени, куда не доставало солнце, всё ещё лежал. Дэвид и Кельвин уже спешились — оба раскраснелись от холода, перед лицами клубился пар. Кельвин, подойдя к дому, лениво махнул Мэгги. Та шутливо шлёпнула его по руке.

Они привезли яблок с соседней фермы. Чмокнув мать в щёку, Дэвид вручил ей полную корзину. Все собрались на кухне. Мать заваривала кофе, отец молча осматривал яблоки.

— Мы ненадолго, — сказал Дэвид. — До темноты ещё надо забрать припасы у Тейлоров.

— А можно мне с вами? — спросила Мэгги. Кейт тут же вклинилась:

— А можно нам с вами?

— Я не думаю… — начал Дэвид.

— Ни в коем случае, — сказала мать. — У меня ещё сотня дел, и со всеми нужна помощь.

— А я не могу подсобить, миссис Фокс? — спросил Кельвин. Он накинул куртку на спинку стула и по-летнему закатал рукава.

— Тебе и без того работы хватает, Кельвин, — ответила она с ласковой улыбкой. А на Мэгги бросила строгий взгляд. — И моим дорогим дочерям давно пора поучиться тому, как вести дом.

Кельвин до сих пор звал их мать «миссис Фокс», и Мэгги не понимала, почему он не так и не перешёл на «Маргарет» или даже «мама». Он жил в их семье с четырнадцати-пятнадцати лет — с тех пор как умерли его родители. Мистер и миссис Фокс взяли его работать на ферме, но Кельвин был ближе по возрасту к Дэвиду и Лие, старшим детям Фоксов, и хорошо с ними поладил. Так он и влился в семью, пускай и отличался от остальных светлыми волосами и голубыми глазами. Мэгги и Кейт, в то время ещё совсем маленькие, Кельвина просто обожали. Он был добрее Лии и веселее Дэвида.

Когда отец подался из фермеров в кузнецы, они всей семьёй стали переезжать из города в город в поисках места получше — и Кельвин, конечно, тоже.

Но в последние месяцы он жил с Дэвидом и трудился на ферме. Мэгги страшно им завидовала: взрослые мужчины занимаются работой — настоящей работой, на свежем воздухе, — смеются и радуются жизни. Родись она мальчиком, уже была бы рядом.

— Приезжайте все в субботу, — предложил Дэвид. — Снег к тому времени уже наверняка растает.

— Тогда и начнутся разливы, — мрачно сказал отец. Он чистил яблоко ножом. — Да они все полугнилые, — буркнул он.

— Если хочется яблок в марте, выбирать не приходится, — ответил Дэвид.

— Хорошие-хорошие, — успокоила его мать. — Спасибо, мальчики.

— По дороге мы видели Мэри Редфилд, — сказал Дэвид.

— Надо же, замечательно. — Мать изобразила интерес.

— Она спрашивала о девочках. — Дэвид взглянул на Мэгги. — Видела вчера, как они носились по лесу.

— Мы не носились, — сказала Мэгги.

— Мы не носились, — подтвердила Кейт.

— А что же вы делали?

— Цветы собирали, — ответила Мэгги. Наверняка от девочек их возраста Мэри Редфилд ожидала чего-то подобного.

— И много насобирали? — Дэвид поднял бровь. Зима была суровой, и весна ещё не успела разбудить цветы.

— Уйму.

— Почему бы им не носиться в лесу, если так хочется? — спросила мать.

— Просто, наверное, им следует быть поосторожнее, — сказал Дэвид. — Вы же не знаете этот лес. Здесь немудрено заблудиться.

— Там убили женщину, — сказала Кейт. — Пятьдесят лет назад. Решили, что она одержима дьяволом, и повесили. А её тело разрезали на…

— Довольно, — перебил отец, положив яблоко и нож.

–…на кусочки, чтобы… — она замялась, глянула на Мэгги. — Чтобы, если дьявол её найдёт… что-то там случилось. Я уже забыла.

— Её разрезали на кусочки, чтобы дьявол не смог вернуть её к жизни, — продолжила Мэгги.

Не успела она договорить, как отец грохнул по столу кулаком.

— Довольно, — повторил он.

Краткое ледяное молчание. Стол пестрил от солнечного света.

— Ну а как же, — легкомысленно подхватил Кельвин. — Что ж ещё делать в таких случаях?

— И говорят, дьявол до сих пор ищет кусочки, — сказала Мэгги, — и, если найдёшь её кость…

Отец встал так, что ножки стула скрежетнули. Занёс руку будто для удара, но только прижал ладонь ко лбу и покачал головой.

— Довольно.

Его лицо перекосилось от гнева.

Мэгги скрестила руки на груди, чувствуя, как затрепетало сердце. Она явно перегнула палку.

Дэвид прочистил горло.

— В лесу надо бояться не дьявола, — сказал он. — А зверей. Диких зверей. Вот кто запросто может разорвать на кусочки.

Отец отвернулся к окну.

— Нет в этом лесу ничего.

Все промолчали.

— Хватит сочинять небылицы, Мэгги, — тихо попросила мать.

Дэвид и Кельвин переглянулись.

— Я просто передал, что Мэри Редфилд видела, как девочки носились в лесу, — сказал Дэвид. — Кажется, она хотела, чтобы вы знали.

— Мне не надо докладывать, чем занимаются мои дети. Благодарю покорно.

— В следующий раз так ей и отвечу.

— Я не ребёнок, — сказала Мэгги.

Пока Кельвин прощался, она увязалась за Дэвидом к фургону.

— Я могу поехать на ферму с вами, — говорила она. — Правда. Могу вам помочь с детьми… — у Дэвида и Марии было столько детей, что их имена иногда вылетали из головы. Раньше их было пятеро, а теперь сколько, уже шестеро? Дэвид ещё не разменял третий десяток, но уже выглядел потрёпанным жизнью.

— Приезжай вместе со всеми в субботу. — Он поправил седло. Лошадь фыркала на холоде и тихонько била копытом. — Ты же слышала маму. У вас здесь своих дел хватает. — Дэвид посмотрел на неё. — И перестань рассказывать небылицы.

Она нахмурилась и зябко обхватила себя руками.

— Ты не знаешь, что здесь за жизнь, Дэвид.

— Бывает и хуже.

— Сомневаюсь.

— Просто слушайся взрослых, Мэгги. Ты здесь ненадолго. Просто постарайся… постарайся вести себя потише, — он наклонился, чтобы убрать ветку из-под переднего колеса фургона. Сломал её о колено. Треск эхом отозвался в тишине, с дерева вспорхнула испуганная птица.

Сегодня Кейт была какой-то бледной. Она говорила, что проснулась с головной болью. Порой у них обеих болела голова, прямо-таки раскалывалась. Когда Мэгги вернулась на кухню, Кейт как раз спрашивала у матери, можно ли ей прилечь.

«Хрупка, как весенний цветок», — подумала Мэгги. Она начала сочинять такие строчки ещё в Рочестере, когда педагог учил её писать стихи, хоть это ей никогда не давалось. «Бледна, как луна. Холодна, как… что-нибудь ещё».

Кейт ускользнула из кухни. Мэгги накинула на плечи шаль. Стоп, а где же серебряная булавка? В виде птички. Её подарила на Рождество жена Дэвида.

Мэгги искала в кухне, в гостиной, в каморке на первом этаже, где спали родители, в спальне наверху и всё время ругала себя за то, что умудрилась потерять булавку. Единственное, что у неё было красивого.

Так она и оказалась перед дверью в подвал. Отца опять не было дома, мать не следила, и Мэгги прокралась вниз по лестнице.

В подвале звуки, свет и запахи резко менялись, как бывает, когда входишь в церковь. Зябко, сыро, темно. Мать боялась заглядывать сюда, с тех пор как они переехали.

Булавка на глаза не попадалась. Как и кость ноги — или что это было.

«Найдёшь кость — и дьявол тебя настигнет».

Небылица превращалась в реальное воспоминание. Мэгги уже видела эту картину во всех подробностях: повешенная женщина, скрип ветки, человек с топором. Воображала без всякого труда.

Её воображение. Якобы очень опасная штука. Чуть ли не болезнь.

Это могла быть вовсе и не человеческая кость. Может, лошадиная. Может, чья-то ещё — волка или кошки. А может, никакой кости вовсе не было.

Внизу в одиночестве она ощутила в воздухе что-то новое — словно подвал изменился, что-то в нём сдвинулось. Голову будто сдавило — верный знак, что надвигается боль. Тень, которую замечаешь только краем глаза. Ощущение, будто в мозг что-то стучится, просится внутрь.

Мэгги не знала, сколько лет дому. Он казался старым. Потёртым таким, обжитым. Порой полнился скребыханьями и шепотками, от которых её мать вздрагивала и хваталась за сердце.

Все говорили, это просто ветер.

Булавки в подвале не оказалось. Наверное, её стянула Кейт, спрятала под подушкой. Бестолковое воровство — просто от нечего делать. Мэгги поднялась и заперла за собой дверь. По ту сторону послышался приглушённый шорох — словно за ней из подвала следовали шаги.

Глава 3

Ночью, в постели, тоска по Рочестеру мучила сильнее всего. Сперва пугала тишина леса. А потом — темнота дома, когда гасили все лампы. Такой непроглядной тьмы не бывает в настоящих местах, в городе. По ночам, когда пряталась луна, их спальня теряла очертания: ни углов, ни стен — сплошная тьма. И ни звука — только завывание ветра и поскрипывание снега на крыше.

А в Рочестере шум стоял ночь напролёт. Споры за окном, грохот экипажей. Всё время горели уличные фонари. И дом был полон гостей, съезжавшихся со всего штата Нью-Йорк и не только. Политические собрания на кухне, длившиеся часами ужины. Мэгги никогда не видела столько разных людей в одной комнате. На столе — хлеб, картофель, солонина. За столом — мужчины и женщины, молодые и старые, чёрные и белые. Говорили и говорили всю ночь до самой зари.

Фоксы — Джон и Маргарет — снимали только две комнаты на втором этаже, выходящие на улицу, и не собирались задерживаться там надолго. Эми и Айзек Пост говорили, что Фоксы могут оставаться сколько пожелают, но Джон каждый день твердил, что у него есть свой участок в Аркадии, по соседству с сыном, и он вот-вот построит там ферму и переедет. Вечером он закрывал дверь от шума и сутолоки дома и молча читал Библию.

Но Кейт и Мэгги старались не ложиться как можно дольше, и Эми была им только рада.

Эми. Она закалывала волосы и всегда выглядела очень строгой, но у глаз лучились смешливые морщинки. В разговоре слушала всех с безраздельным вниманием. Вставала раньше, а ложилась — позже всех, и люди дивились её энергичности, но Мэгги она больше нравилась спокойной. Когда слушала других. Когда стояла в многолюдной комнате, а вокруг бурлила суета.

Эми хотела их там видеть. Хотела, чтобы девочки учились. Эми и Айзек были квакерами, и девочек приглашали на квакерские собрания, где обсуждалось такое, о чём Мэгги раньше и не задумывалась. Эми давала им книги и брошюры и через несколько дней расспрашивала о них, надеясь, что Мэгги успела всё прочитать.

Мэгги пыталась. Она читала книгу Фредерика Дугласа, о котором было столько разговоров, и другие книги о том, как покончить с рабством. А ещё статьи и письма, что Эми вырезала из «Либерейтора» — газеты аболиционистов. Читала брошюры о правах женщин и заметки, которые Эми готовила к летнему съезду, где будут обсуждать право женщин голосовать и их положение в обществе.

Мэгги портила глаза под свечками, силясь что-нибудь понять, пока не выдыхалась и не начинала корить себя: ну почему она так мало знает! Тогда она просто сидела с Кейт — ушки на макушке — в уголке кухни. Кейт влюблялась во всех молодых парней, но Мэгги больше интересовало, что делают женщины. Кто из них вступает в беседу, а кто нет.

Часто приходили две сестры, Элизабет и Делла Рид, из одной из самых видных чёрных семей в Рочестере. Делла — лет двадцать пяти или двадцати шести, Элизабет — вроде чуть старше Мэгги, но уж очень отстранённая и элегантная, с такой не заговоришь. Однажды вечером она видела, как Элизабет спорила с Джеймсом Крейном, — единственный случай на её памяти, когда чёрная женщина препиралась с белым мужчиной.

Эми объясняла, что Джеймс Крейн — важный человек в аболиционистском движении Рочестера. Он привлекал благотворителей, помогал строить новые школы и распространять прогрессивные идеи. Но Элизабет спорила с ним, как с любым другим мужчиной — или женщиной, — и наконец он разозлился и ушёл.

Дело было в том, что он организовал собрание против рабства в унитарной церкви, но не дал слова чёрным женщинам. Да и вообще пришли туда почти одни белые. Это и возмутило Элизабет.

— Если будет сто мнений по ста вопросам, то мы вообще ничего не добьёмся, — заявил он ей. Мэгги это запомнила. А Элизабет ответила:

— Единственное мнение по любому вопросу, которое вы хотите слышать, только ваше собственное.

И мистер Крейн удалился, напоследок хлопнув дверью.

— Он хочет освободить нашу расу от рабства, только если ему не придётся с нами разговаривать, — сказала позже Элизабет под общий робкий смех. Сказала совершенно ровно и спокойно, хотя Мэгги видела, как она вцепилась в стол. Должно быть, чтобы руки не дрожали.

Потом Делла уехала из Рочестера. Она путешествовала по стране и даже по Европе, читала лекции. А вот Элизабет осталась. Она принадлежала к церкви чёрных в нескольких кварталах от дома Эми и Айзека, Африканской методистской, — новенькой, деревянной и одноэтажной, где давали приют беглым рабам. Мэгги такое знать не полагалось.

Иногда на уроках чистописания она ловила себя на том, что выводит их имена. «Элизабет Рид. Делла Рид».

У таких женщин, казалось Мэгги, есть чему поучиться. Ей не помешало бы стать лучше, смелее и принципиальнее. Однажды, думала она, и ей будет что сказать — и смелости для этого хватит.

Такой была жизнь в Рочестере. Вот только кончилось всё плохо.

После отъезда Дэвида и Кельвина стемнело. В дом со всех закоулков прокралась ночь. Отец почитал Библию и отправился спать. Мать какое-то время шила, потом последовала его примеру. Ещё не пробило и девяти. Заняться было нечем. Мэгги недолго посидела у плиты, пока из комнаты не вышел отец и не сказал, что свет ему мешает, после чего снова лёг.

Она отнесла свечку с кухонного стола в их комнату. Кейт лежала поперёк кровати, свесив голову с края. Расплетённые тёмные волосы водопадом стекали на пол.

— Не могу заснуть, — пожаловалась она.

Мэгги поставила свечку у постели. Пригрозила:

— Будешь так лежать — вся кровь притечёт к мозгу и ты умрёшь.

Кейт, не меняя позы, скорчила Мэгги рожу, потом оперлась руками об пол и кувыркнулась с кровати. Уселась на полу, запутавшись ногами в ночной рубашке. Посмотрела с улыбкой, словно ждала аплодисментов.

Кейт в её двенадцать была странной. То и дело менялась, словно в одном теле сидели два человека. Вот на тебя смотрит милое детское личико, а вот губы скривятся — и она уже совсем другая, незнакомая для Мэгги.

Внезапный стук в пол из нижней комнаты, затем напугавший их обеих голос отца: «Потише там!» — и Кейт расхохоталась, не в силах сдержаться. К ночи её иногда разбирало. Раньше Мэгги смеялась вместе с ней, но в последнее время что-то плоское и тяжёлое давило на неё по ночам. Хотелось просто заснуть и больше никогда ни о чём не думать.

Она переоделась ко сну в мерцающем свете, залезла под покрывало, сунув ноги под наваленные одеяла. Кейт заползла к ней и задула свечку.

Мэгги дождалась, пока сестра уляжется, а потом пнула её.

— Ай.

— Нигде не могу найти свою серебряную булавку, — прошептала Мэгги. — Это ты взяла?

— Нет.

— Точно?

— Я не брала.

— Не верю.

— Не брала.

— Врёшь.

— Это ты врёшь, — Кейт перевернулась на бок и уложила голову на ладонь. — Может, её дьявол забрал, когда пришёл за тобой.

Мэгги отвернулась от неё к стене.

— Он за тобой придёт, Кэти. Это же ты нашла кость.

— А я его пошлю к тебе.

— А я пошлю обратно.

Кейт помолчала, потом прошептала:

— Вдруг он прямо сейчас поднимается к нам.

Не стоит о таком разговаривать. Мэгги отвернулась обратно.

— Кэти…

— Если произнести имя дьявола в темноте, он услышит.

— Так и не произноси, — сказала Мэгги.

— А я уже.

Она не смогла удержаться.

— Значит, он придёт за тобой.

— А я его пошлю…

— Кажется, он уже здесь, — она застыла, схватила Кейт за руку. — Он под кроватью, уже тянется…

— Нет, — голос Кэти понизился до панического шёпота. Она всегда боялась всего, что под кроватью. — Несмешно. Хватит.

— Прямо сейчас тянется своими когтищами…

— Нет! — она вскочила и так пихнула Мэгги, что кровать качнулась и задела стол, где Кейт оставила яблоко. Оно звучно ударилось о голый пол и покатилось.

В тишине дома это было всё равно что грохнуть одной сковородкой о другую.

Когда яблоко наконец остановилось, совсем ненадолго вновь наступила тишина. И тут обе услышали стук — кто-то внизу встал с кровати, затем шарканье, скрип двери спальни, тяжёлый топот по лестнице. Мэгги свесилась с кровати, нащупала яблоко и сунула под простыню. Кэти схватила её за руку, а Мэгги уцепилась за ладонь сестры. Когда отец распахнул дверь, обе уже сидели с широко распахнутыми глазами, вцепившись друг в друга, готовые к вспышке гнева. Мать держалась чуть поодаль, с лампой.

— Уже ночь, — начал он, — и я не потерплю…

— Это не мы, — выпалила Мэгги не думая и тут же пожалела. Теперь он вспомнит, как она рыдала на полу кухни Постов. «Это не я, ничего я не делала, ничего…»

Но Кэти послушно повторила.

— Не мы.

Он сурово смотрел на них.

— Это мой дом, — сказал он.

— Джон! — вмешалась мать. — Джон. Девочки… они же в ужасе! Сам посмотри.

В ответ на эту неожиданную подсказку обе сделали испуганные лица.

— Мы тоже слышали, — сказала Кэти дрожащим голосом. — Это на чердаке.

— Да. На чердаке, — отозвалась Мэгги, не глядя на сестру.

Она подозревала, что чердака опасался даже отец. Ещё ни разу семье не доводилось жить в доме с чердаком. С самого переезда туда никто не поднимался.

Она наблюдала, как отец пытается разобраться.

— Что это ещё значит?

— Мам, — Кэти уже чуть не плакала. — Что-то стучит на чердаке.

Она уже переигрывала. Мэгги сжала её руку посильнее.

— Даже кровать затряслась! — Кейт не смутилась, и тогда Мэгги стиснула пальцы так, что почти наверняка остался синяк.

— Боже мой, — сказала мать. — Джон.

— Слушать ничего не желаю, — отрезал отец. — Я… всем немедленно спать.

— Им страшно, — сказала мать, а он прищурился и ответил:

— Вовсе нет.

Когда родители ушли, отцовский гнев повис в воздухе дымным следом. Девочки немного подождали, чтобы он развеялся. На улице стонал ветер.

Наконец Кейт тихо произнесла:

— Посмотришь под кроватью?

— Нет.

— Пожалуйста.

— Зачем?

— Мне как-то нехорошо.

— Тебе нехорошо от твоего вранья.

— Я что-то слышала.

— Дьявол не сидит под кроватью, — ответила Мэгги. И громче: — Дьявола не бывает.

Кэти помолчала, а потом прошептала:

— Конечно бывает.

И Мэгги посмотрела. Ей положено вести себя как старшей сестре и успокаивать младшую. Она перегнулась через край, подождала, когда глаза привыкнут к сумраку. Старый деревянный сундук, пара туфель, но больше ничего — только пыль и кривой стык пола со стеной.

Глава 4

«Дьявола не бывает».

Эми говорила не так. Однажды Мэгги корпела над скучным сочинением про грех и искушение. Перекатала пару отрывков из Библии и наобум подкинула пару мыслей о Сатане, которые должны были угодить учителю.

Эми нравилось помогать ей с домашней работой. Не презрительно поправлять, как отец. Ей нравилось обсуждать. Она вечно спрашивала что-нибудь вроде: «Так думает твой учитель. А что думаешь ты?» Или ещё возмутительней: «Так написано в Библии. А что сказала бы ты?»

Она прочитала сочинение Мэгги, улыбнулась и сказала:

— Так-то ты представляешь себе дьявола?

— Наверное.

— С копытами и хвостом?

— Его таким рисуют на картинках.

— Он толкает нас на грех?

— Наверное.

— Интересно, так ли уж прост грех.

— Мне переписать?

— Интересно: если речь о грехе, может, стоит волноваться не о человеке с вилами, а о нас самих? И о том, как мы живём в этом мире.

В разговорах с Мэгги Эми часто начинала с этого захода. Будто не хотела наставлять, а просто мягко расшатывала засевшую идею, смотрела, что будет, если она ослабнет.

В Рочестере Мэгги начала меняться. Не просто из-за города, собраний или книг и брошюр Эми. Появилось что-то внутри. Какое-то движение, какая-то новая и опасная энергия в теле.

Мэгги чувствовала, как оно начиналось в суставах — искрящееся, болезненное, а потом распространялось по телу и подступало к горлу. Вплоть до того, что порой ночами она вжималась в подушку, чтобы не закричать, или впивалась зубами в руку, или её подмывало швырнуть кресло, — и внутри для этого росла сила. «Ненавижу тебя», — думала она ни о ком конкретно — просто накатывало такое чувство. Накатывало и изливалось из неё.

Потом она думала: «Я плохой человек». И обращала эту ненависть на себя. Стояла на крыльце дома Эми и Айзека, пока отец не затаскивал её внутрь.

А иногда казалось, она вот-вот заплачет — при виде птички, или от шороха дождя по листьям, или от внезапного прилива любви к матери, сидящей за столом с какой-нибудь книгой — наверняка от Эми. А потом Мэгги опять опрокидывало в ярость — на всех. За то, что они такие, какие есть, за то, что не знают её, а думают, будто знают. А потом — спокойствие; она прижималась к матери, смотрела, что та читает, подносила к странице свечу, чтобы было лучше видно.

А потом Эми спросила:

— Так-то ты представляешь себе дьявола?

Может быть, он и не человек с вилами, но казалось, что всё-таки человек — или принимает человеческое обличье. Возможно, обычного мужчины — худого белого мужчины в костюме. Так Мэгги начала его воображать. Как-то раз нарисовала в уголке тетради дядьку в пиджаке, с вытянутым лицом и плоскими поблёскивающими глазами, как две монеты. Потом сама испугалась и зачиркала.

На следующий день отец приколачивал доску поперёк двери в подвал. Мэгги задержалась у кухонного стола. Отец весь изогнулся, прижав доску плечом, и пятью ударами чётко вогнал гвоздь в верхний левый угол. Вынул ещё один гвоздь изо рта и аккуратно примерился к нижнему углу.

— Что ты делаешь?

Он выпрямился, постучал костяшками по доске, словно проверяя на прочность, и бросил на Мэгги быстрый взгляд, намекая, что это глупый вопрос.

Мэгги уточнила:

— Зачем ты это делаешь?

— Твоя мать, — сказал он.

— Она там?

— Она там что-то слышит. Думает, это какой-то зверь. Будто кто-то поднимается по лестнице.

— Там никого нет. Мы же обе спускались… — она осеклась. — Я хочу сказать — а там правда кто-то есть?

Он нахмурился.

— Если и есть, то уже не вылезет.

От мысли о том, что дверь навсегда закроют, внутри что-то тревожно забилось. А вдруг булавка так и лежит в подвале? Вдруг Мэгги её проглядела в прошлый раз?

К тому же это запретное место. Жалко с таким расставаться.

— Но если ты там кого-то запер, разве он не умрёт?

— Умрёт.

Очевидно, отца это не трогало, и Мэгги робко спросила:

— А не будет вонять?

— При такой температуре он околеет.

— Но ведь потом потеплеет.

— Когда потеплеет, мы уже переедем.

— А.

— Надеюсь, уже скоро.

Он улыбнулся ей. Его радовала мысль о доме, строящемся неподалёку от фермы Дэвида. Отец всё обещал, что через несколько недель снова примется за работу и можно будет перебраться ещё до лета. Их первый собственный дом.

Он снова оглядел дверь.

— А пока что и этого хватит.

Мэгги посмотрела на заколоченную дверь. Доска вся в царапинах и вмятинах — явно не новая.

— Я тоже что-то слышу, — сказала она. — Внизу. И Кэти. Этот дом…

— Хватит, — отец отвернулся и положил молоток в мешок с инструментами на полу. — Дом как дом.

Мэгги знала, ему хотелось здесь оставаться не больше чем остальным. Но это он решил сюда приехать — и был готов защищать своё решение. Если придётся, то и плотницким молотком с досками.

— А те, кто поселятся после нас, не разозлятся, что ты заколотил подвал?

— Это уж их дело.

— А нас ты не мог спросить?

Кухонная дверь скрипнула на сквозняке. Мэгги слышала, как снаружи ветром мотает дверь маленького сарая: та хлопала и снова со стуком распахивалась. Сарай стоял с северного угла дома, где дуло сильнее всего.

— Кого?

— Меня. Кэти.

— Мне ваше мнение не нужно. Ни об этом, ни о чём другом.

Снова заискрило в суставах; закололо, затрясло ладони.

— Мы тоже здесь живём, — сказала она.

— Вы живёте со мной под моей крышей. Все вы.

— Но…

— Довольно, Маргарет. — Не глядя на неё, он затягивал кожаный ремень на мешке. — Не потерплю, чтобы в каждом моём решении сомневались. Ты поняла?

Воздух слегка задрожал, как всегда, когда отец отдавал приказ: миг сомнения, будут ли ему подчиняться.

Кэти ещё не встала с постели. Сегодня она снова жаловалась на головную боль. Мэгги вошла, села рядом и приложила ей ладонь ко лбу. Кейт оттолкнула. В лице ни кровинки, под глазами синяки. Но она часто так выглядела. Все они, сестры Фокс, были бледными: и Кейт, и Мэгги, и Лия. Болезненными. Удивительно, что вообще выжили. У иных женщин лица с возрастом краснеют от солнца или работы, но Лие уже больше тридцати — а кожа у неё всё равно как восковая.

— Уходи, — сказала Кейт.

Мэгги посмотрела в окошко: небо серое, дерево неподалёку ощерилось острыми ветками. Это был старый вяз — во время грозы его чуть не вырвало с корнем, и теперь он стоял косо. Мать говорила, он непременно скоро рухнет и кого-нибудь убьёт.

— Отец заколотил подвал, — сказала Мэгги.

Кэти сморщилась.

— Почему?

— Вроде как мама там что-то слышит.

— Там что-то есть.

У Мэгги по спине пробежал холодок. Глаза Кейт застыли, остекленели, как гладь тёмной воды.

— Нет.

— Есть. Не надо было туда спускаться.

— Ну а мы взяли и спустились, — сказала Мэгги.

— Не надо было.

— Но мы спустились.

— Я больше туда не хочу.

— И хорошо, потому что всё равно уже не сможешь.

Кейт с немалым трудом выпуталась из простыней и села.

— А что она слышала?

— Как будто по лестнице кто-то поднимается.

— И он поверил?

— Нет, конечно. Он считает нас глупыми женщинами. Девочками. Мол, вечно нам что-то мерещится.

Кейт моргнула. Её косы расплелись, волосы прилипли ко лбу.

Кейт легко обижалась на отца. Его равнодушие к словам Мэгги не шло ни в какое сравнение с пренебрежением к словам самой Кейт. Она запросто могла бы нести всякую тарабарщину — так мало он к ней прислушивался. Тогда, в Рочестере, он даже не рассердился на её плаксивые уверения, что Мэгги говорит правду, не может врать. Просто пропустил всё мимо ушей.

— Он ничего не знает, — сказала Кейт.

Мэгги встала, подошла к окну, прижалась лбом к стеклу. Мелькнуло желание — вот бы запустить в стену лампой или канделябром, чем угодно, а потом перебить все окна и с воплями унестись в лес. Вот тогда Мэри Редфилд будет о чём посудачить.

— Как же я от него устала, — сказала Кейт.

Устала. Да, он действительно выматывал: говорить с ним — всё равно что снова биться головой о стену, снова и снова, надеясь, что она рухнет. Но в усталости была странная сила. Например, в детстве они пробовали не спать всю ночь, просто чтобы посмотреть, на что это похоже. И в темноте, сильно за полночь, от утомления их бросало в нездоровую бодрость. Бешеную, до одури.

В детстве они во что только не играли и так, словно слаще неприятностей ничего не было. Прятались под кроватью. Передразнивали учителей. Прятали инструменты отца, чтобы он их не нашёл. С радостью, волнением и страхом следили, как его молчание превращается в гнев. Гадали, что он будет делать.

Мэгги чиркнула туфлей по неровной деревянной половице. Они все неровные, если приглядеться, весь пол кренился к восточному углу, где в крохотную щёлку между полом и стеной просачивался свет с кухни. Должно быть, из-за кривых полов и расшатанных половиц дом и наполнялся странным шумом — скрипом и стуком из ниоткуда.

Чем можно напугать отца?

Чем? Как он будет выглядеть, когда испугается? Как будет выглядеть, когда поверит ей?

Она слышала, как он покашлял внизу. По кухонному полу проехались ножки стула. Теперь он сядет и будет смотреть на дверь в подвал, оценивая свою работу.

К чему ограничиваться подвалом? Почему бы не заколотить все окна, спальни, входную дверь? Замкнутым пространством управлять легче.

Мэгги вспомнила яблоко — как оно упало на пол и покатилось. Такая мелочь.

— Давай поиграем, — предложила она. — У кого первой получится убедить его, что в доме живёт призрак.

— Здорово, — Кейт вскинула голову. К щекам снова прилила кровь. — А давай.

Они говорили тихо. Мэгги не слышала его внизу, но чувствовала, как он сидит за столом, дышит.

— А та, у кого получится…

— Нет, — сказала Кейт. — Давай вместе. Не хочу одна.

Точнее, не хочет попасться одна, не хочет одна влипнуть в неприятности.

— Ладно.

— Тогда хорошо, — улыбнулась Кейт. — Здорово.

— Хорошо, — Мэгги снова взглянула на острые росчерки веток на фоне неба. — У меня есть пара мыслишек.

Вот бы заставить его усомниться в себе хоть на секунду.

Тем вечером мать легла первой. Они затихли у себя в тёмной спальне и ждали, когда отец дочитает Библию и уйдёт из кухни.

Его шаги удалялись. Теперь дождаться, когда он ляжет. Когда окончательно воцарятся темнота и тишина.

Тогда Кейт метнулась босиком на другой конец комнаты и пять раз стукнула канделябром по расшатанной половице. Этот трюк они уже опробовали днём, когда за ними никто не следил. У стука именно по этой половице имелся необычный эффект — полый звук словно доносился с кухни.

На пятый удар Мэгги высунулась с кровати и постучала по полу своим канделябром: раз, два, три, четыре, пять. Когда она закончила, Кейт уже вспорхнула обратно в кровать.

Видимо, родители ещё не уснули, потому что шаги и голоса раздались почти немедленно. Сёстры закрыли глаза, задышали ровно и не шевельнулись, когда дверь открылась и отец прошептал матери:

— Они спят.

Мэгги чуяла, как он стоит и не уходит — тёмный силуэт на пороге. Представляла себе его выражение лица, напряжённый подбородок.

Когда он спустился, Кейт зажала рот, чтобы не рассмеяться, а потом прошептала: «Давай ещё разок», но Мэгги возразила. Рано. Ради дела стоит малость потерпеть.

Снизу то доносились, то затихали голоса родителей.

–…Может, какая-нибудь птица…

–…Дом старый, что тут только не…

–…Девочки всего лишь…

–…Девочки могли даже…

–…В спальне девочек, надо…

Девочки — девочки — девочки.

На следующий день отец поднялся с инструментами к ним: вскрывал половицы, двигал кровать, простукивал стены молотком. Они притворялись, что ночью ничего не слышали.

— Сегодня вам лучше лечь с нами, — мать волновалась, но явно была и довольна. — Я-то слышала, как грохотало. Так, что в стенах отдавалось.

— «Грохотало» — скажешь тоже, — ответил отец.

— Лучше сходи и проверь на чердаке.

Отец помолчал, разглядывая молоток в руке.

— Схожу.

— И сходи.

— Я же сказал: схожу.

— А я расспрошу об этом Уикменов, — предложила мать.

— Может, если бы Уикмены время от времени ремонтировали дом, — проворчал он, — мы бы мирно спали по ночам.

Мать хмыкнула.

— Да Джеймс Уикмен не отличит молоток от собственной…

— Хватит, — оборвал отец. — Ни к чему разносить сплетни про какой-то там шум в старом доме.

— Я буду рассказывать, кому захочу.

Джон посмотрел на жену, потом на дочерей. Мэгги не отвела глаза.

— И запугаешь девочек, — сказал он.

На следующую ночь они постучали по десять раз каждая, уже погромче. На другую — хлопнула дверь и опрокинулся стул. Рано поутру — медленный и тихий стук по полу палкой, которую они нашли в лесу.

Теперь они лежали в постели и думали, что бы такое пустить в ход на этот раз, может, опять канделябры?

— Но только три раза, — сказала Кейт. — И всё. Сразу перед тем, как они уснут, я стукну три раза по половице в углу, а потом заскочу на кровать, и они никогда…

— Ну не знаю, — Мэгги перевернулась на бок, вгляделась в очертания лица Кейт в лунном свете. — Если всё время делать одно и то же, быстро станет скучно. Ведь настоящий призрак не стал бы повторяться, правильно?

— Стал бы. Призраки только и делают, что повторяются. Без конца ходят одной и той же дорогой в доме, где они скончались, и всё такое.

В спальне стоял холод. Сама Мэгги уже согрелась под грудой простыней и одеял, но голова всё равно мёрзла — уши, кончик носа. Так и хотелось спуститься и разжечь огонь в камине, посидеть перед ним.

— Это кто тебе рассказал? — спросила она у Кейт.

— Не знаю. Я думала, это все и так знают. И ты должна знать после того, как видела…

— Нет. — Мэгги перевернулась на спину и уставилась в потолок, на котором плясали зыбкие тени деревьев. — Не сегодня. Иначе будет скучно.

Кейт ещё какое-то время канючила, но обычно она быстро засыпала, стоило закрыть глаза. Вскоре Мэгги уже слушала её медленное размеренное дыхание.

Она и сама погрузилась в полудрёму, когда услышала — или ей померещилось — три тихих стука в углу.

— Кэти, прекрати, — пробормотала она.

Протянула руку — сестра рядом, тёплая ото сна, лежит неподвижно. «Что-то не так, — подумала Мэгги, что-то не сходится». Но её разум уже отключался, и она не смогла удержать мысль. Та вернулась наутро, когда взгляд Мэгги упал на пустой угол. Она проснулась раньше всех, в доме ещё стояла тишина. Кейт спала. Но Мэгги не чувствовала себя в одиночестве.

— Эй? — прошептала она в тихой комнате, но ответа, конечно, не последовало.

Она выскользнула из кровати. Поморщившись, опустила босые ноги на стылый пол и вышла на лестничную площадку. Все спали. Дом принадлежал ей одной. Тихо побарабанила пальцами по косяку и прижалась к нему ухом, надеясь на ответ.

Словно подносишь ракушку к уху — только вместо моря можно слушать дом: поскрипывания и постанывания косяка, шорох холодных досок от ветра. Как оседает снег на крышу, и как шебуршатся зверьки в земле под домом.

Мэгги подумала, что дом всегда был живой — или как будто живой. Казалось, он к ним прислушивался. Она снова постучала пальцами, потом услышала внизу шаги, покашливание. Отец проснулся.

Он взял за привычку каждое утро обходить дом, сам прикладывал ухо к стенам, заглядывал под кровать Мэгги и Кейт. За шкаф. Молча слушал, как Мэгги, Кейт и мать возбуждённо перечисляют каждый странный шорох и движение. Молчал — и это выдавало гнев человека, не владевшего ситуацией.

Глава 5

Имелась в их семье одна история, о которой вслух почти никогда не упоминали.

Джон Фокс был религиозным человеком. Серьёзным. Главой семьи.

Но не всегда.

Какое-то время до рождения Мэгги и Кейт он был совсем другим.

Знание об этом рождалось из обрывочных фраз, шепотков, тихих замечаний и презрительных лиц старших братьев и сестры, когда отец читал им нотации о нравственности.

Лия, старшая, рассказывала Мэгги, что от выпивки Джон делался злым, потом грустным, потом бесшабашным, а потом опять злым. В грусти иногда бесцельно слонялся по улицам и плакал, пока его не приводили домой. Одолеваемый яростью, он пытался заразить ею жену или детей, чтобы появился повод выместить гнев на них. Лию он не трогал, а вот Дэвиду время от времени за что-нибудь да доставалось.

В бесшабашном настроении отец играл.

Мать ушла. Забрала детей и переехала к сестре.

Джон разыскал их через десять лет, успев обрести Бога. Глаза его были ясными, одежда — чистой, голос — серьёзным. Он встал на праведный путь.

Мать приняла его. Они переехали на север. Вскоре родилась Мэгги.

И в самом деле, Мэгги никогда не видела его пьяным или за азартными играми, не помнила, чтобы он уходил на всю ночь. Теперь его гнев, так легко вспыхивающий, вмиг оборачивался суровым молчанием. Отец никогда не поднимал на них руку. Каждый день — очки на носу — читал Библию.

Но она знала обо всём, что было прежде.

Иногда задумывалась, что случится, уйди он снова.

Вообразить это было легко. Он постоянно молчал. Но вот деньги, что он приносил домой, — от этих средств семья зависела полностью. Одному Дэвиду их ни за что не прокормить. Лия зарабатывала в Рочестере уроками пианино, но слишком мало. Недостаточно даже для собственной дочери, которой уже исполнилось семнадцать. Лиззи несколько месяцев назад переехала к отцу в Нью-Йорк, и Лия осталась одна.

Мэгги уже почти достигла возраста, когда можно искать работу, но сомневалась, что сможет преподавать, а чем ещё заняться — неясно. Шила она из рук вон плохо. Могла бы пойти в служанки, но желания не было. Мысль о фабрике наполняла ужасом. И вообще, судя по тому, что люди говорили о Лие, ей негоже работать. Ей положено найти мужа и печь ему пироги, готовить рагу и хранить тепло домашнего очага.

Но Лия попробовала — и вот что вышло. Однажды муж уехал по делам и не вернулся. Оставил её в шестнадцать лет одну с малышкой Лиззи, без всякой поддержки. Люди даже сомневались, что они развелись, хоть сама Лия в этом уверяла. И что тогда остаётся?

Хотелось Мэгги только вернуться в город и объяснить всем, что она не злая. Что в ней ошибаются. В декабре, после переезда в Хайдсвилл, она целыми днями не вставала с постели, глазея на пустые стены и мебель: стул, шкаф, столик. Её вещи — немногое, что она хранила, — лежали в сундучке в углу: Библия, ещё из детства, серебряная булавка, пара брошюр от Эми.

Она якобы болела — так всем говорили. Мол, у неё горячка, бред. Сама не понимает, что болтает. Вечно ей что-то мстится. Её увезли за город поправляться.

И каким-то образом это стало правдой. Она действительно заболела. После переезда в Хайдсвилл одолела слабость, воспалилось горло. Говорить было трудно. Мать наваливала на неё всё новые одеяла, а отец оставил в покое. Накатывала и отступала головная боль, на краю зрения кишели тени, по стенам ползали чёрные точки. Иногда, закрыв глаза, она видела яркое жёлтое пятно на тёмной дороге. Девочку с вывернутыми руками.

Мэгги пролежала бы в постели ещё не одну неделю, если бы её не навестил Кельвин, такой серьёзный и напуганный, словно ему сказали, что она умирает. Может, он и правда так думал. Кельвин привёз шоколадок — а их поди поищи. Кельвин знал о болезнях не понаслышке. Он лишился обоих родителей. И тогда ей стало стыдно. Она поднялась, расчесала волосы и сказала всем, что ей уже лучше.

И какое-то время Мэгги старалась. Старалась вести себя тихо, обходительно, прилично. Извиняться она отказывалась, но сочинять небылицы, как раньше, перестала. Старалась стать юной леди, которой с минуты на минуту разрешат вернуться в Рочестер, к той жизни, что она уже почти-почти начала вести. Но вот прошло Рождество, а за ним морозный тёмный январь, и февраль, когда не прекращал валить снег, и вот теперь уже март с пронизывающим до костей холодным ветром — а они всё здесь.

Глава 6

Пора прекращать, говорили они друг другу. И не прекращали.

Стук яблока был удивительно громким, а посреди ночи — ещё и необычным. Но этот фокус уже надоел. Внезапный скрежет стула по полу, когда все вроде бы спят, казался действенней. Если звякать ложкой о лампу, особенно с открытой дверью спальни, тоже получалось жутко. Иногда они ничего не делали, но наутро говорили родителям, что в их комнате что-то скрипело и стонало всю ночь напролёт.

Иногда мать отвечала:

— Да, я тоже слышала.

Их истории посеяли семена, пускавшие собственные побеги.

— Девочки к этому очень восприимчивы. — Мэгги слышала разговор матери с Мэри Редфилд. — Если в доме что-то есть, именно девочки его притягивают.

Потом она рассказала Мэри Редфилд о своей бабушке, у которой якобы были видения.

— Вдруг у девочек дар? — предположила мать. — Он передаётся по женской линии. — Она отпила кофе. — Благословение и бремя одновременно.

Мэгги под лестницей, затаив дыхание, ждала, что она расскажет больше, но Мэри сменила тему на странное поведение одной её лошади, а потом Мэгги уже не могла заставить себя спросить у матери, правда ли всё это, правда ли, у её бабушки был дар, верит ли в это мать и если верит, то почему усомнилась тогда, в Рочестере.

В детстве они обе умели хрустеть суставами, и уже тогда отец сказал, что другим это нравится вовсе не так сильно, как им.

Мэгги знала, что об этом, как и о многом другом насчёт своих дочерей, он уже забыл.

Это Кейт предложила в пятницу утром: можно пугать родителей, даже находясь в одной комнате с ними. Это Кейт придумала наконец-то задействовать их талант к хрусту.

Она репетировала, упираясь стопами в изножье кровати.

— Заметно, что я что-то делаю? — спросила она, когда раздался отрывистый резкий треск.

— Нет.

Кейт как будто не двигалась, поэтому было непонятно, откуда исходит звук. Мэгги, даже видя её босые ноги, не подумала бы на сестру.

— А ты так можешь? — Кейт села и похрустела костяшками, подкрепляя вопрос.

— Ты же знаешь, что могу.

— Не хуже меня?

Мэгги устало посмотрела на неё.

— Не хуже.

Конец ознакомительного фрагмента.