Неточные совпадения
У Анисьи Терентьевны были еще
два промысла; Ольге Панфиловне, как церковнице, они были
не с руки.
— Что ты, что ты, сударыня!.. Окстись! Опомнись! — вскликнула громко Анисья Терентьевна. — Как возможно только помыслить преставлять старину?.. После того скажешь, пожалуй: «
Не все ль де едино, что в
два, что в три перста креститься!..»
Долго думала Дарья Сергевна, как бы делу помочь, как бы,
не расставаясь с Дуней, год,
два, несколько лет
не жить в одном доме с молодым вдовцом и тем бы заглушить базарные пересуды и пущенную досужими языками городскую молву. Придумала наконец.
«И то еще я замечал, — говорил он, — что пенсионная, выйдя замуж, рано ли поздно, хахаля заведет себе, а
не то и
двух, а котора у мастерицы была в обученье, дура-то дурой окажется, да к тому же и злобы много накопит в себе…» А Макрина тотчáс ему на те речи: «С мужьями у таких жен, сколько я их ни видывала, ладов
не бывает: взбалмошны, непокорливы, что ни день, то в дому содом да драна грамота, и таким женам много от супружеских кулаков достается…» Наговорившись с Марком Данилычем о таких женах и девицах, Макрина ровно обрывала свои россказни, заводила речь о стороннем, а дня через
два опять, бывало, поведет прежние речи…
Братец матушке-то нашей по плоти:
двух дочерей отдал к ней да третью дочку
не родную, а богоданную — сиротку он одну воспитывает.
— Ну вот этого я уж и
не знаю, как сделать… И придумать
не могу, кого отпустить с ней. Черных работниц хоть
две, хоть три предоставлю, а чтоб в горницах при Дунюшке жить — нет у меня таковой на примете.
На соборной колокольне полно́чь пробило, пробило час,
два… Дуня
не спит… Сжавшись под одеялом, лежит она недвижи́мо, боясь потревожить чуткий сон заботливой Дарьи Сергевны… Вспоминает, что видела в тот день. В первый раз еще на пароходе она ехала, в первый раз и ярманку увидала. Виденное и слышанное одно за другим оживает в ее памяти.
Такие разговоры вели меж собой Марко Данилыч с Самоквасовым часа
два, если
не больше. Убрали чай, Дарья Сергевна куда-то вышла, Дуня села в сторонке и принялась вязать шелковый кошелек, изредка вскидывая глаза на Петра Степаныча. В мужские разговоры девице вступать
не след, оттого она и молчала. Петр Степаныч и рад бы словечком перекинуться с ней, да тоже нельзя —
не водится.
— Девять гривен судак,
два с четвертью коренная, других сортов
не спрашивали.
— Пес с ними! Пущай анафема Маркушка ими подавится, — молвил Сидор. — Денег-то за ним
не сполна шесть целковых осталось, а как засадят недели на
две, так по четыре только гривенника поденщину считай, значит, пять рублей шесть гривен. Один гривенник убытку понесу. Так нешто спина гривенника-то
не стоит.
— Всего, значит, тридцать целковых, — сказал дядя Архип. — И подумать
не захочет… Целковых по
два собрать, тогда, может статься, возьмется, и то навряд…
— Как задержат у водяного да по этапу домой погонят, так
не по
два целковых убытку примете, — шепотом почти сказал Фадеев.
Сыскались охотники, восемь раз Моргун
не свалился,
два раза кадка свалилась под ним, и повалился он плашмя,
не выпустив кадки из ног.
Чтоб угодить ему, Петр Степаныч завел любимый его разговор про рыбную часть, но тем напомнил ему про бунт в караване… Подавляя злобу в душе, угрюмо нахмурив чело, о том помышлял теперь Марко Данилыч, что вот часа через
два надо будет ехать к водяному, суда да расправы искать. И оттого
не совсем охотно отвечал он Самоквасову, спросившему: есть ли на рыбу покупатели?
Не очень бы, казалось, занятен был девицам разговор про тюлений жир, но
две из них смутились: Дуня оттого, что нечаянно взглядами с Самоквасовым встретилась, Лизавета Зиновьевна — кто ее знает с чего. Сидела она, наклонившись над прошивками Дуниной работы, и вдруг во весь стан выпрямилась. Широко раскрытыми голубыми глазами с незаметной для других мольбой посмотрела она на отца.
Все бы, кажется, было приспособлено к потребностям торговцев, обо всем подумали, ни о чем
не забыли, но, к изумленью строителя, купцы в Главный дом
не пошли, а облюбовали себе трактиры, памятуя пословицу, что еще у Старого Макарья на Желтых Песках сложилась: «Съездить к Макарью —
два дела сделать: поторговать да покуликать».
Под эти слова вернулся Веденеев и объявил, что выбрал
двух важнеющих стерлядок и припятнал их ножом, чтобы
не было обмана.
— Куда суешься?.. Кто тебя спрашивает?.. Знай сверчок свой шесток — слыхал это?.. Куда лезешь-то, скажи? Ишь какой важный торговец у нас проявился! Здесь, брат,
не переторжка!.. Как же тебе, молодому человеку, перебивать меня, старика…
Два рубля сорок пять копеек, так и быть, дам… — прибавил Орошин, обращаясь к Марку Данилычу.
Когда Смолокуров домой воротился, Дуня давно уж спала.
Не снимая платья, он осторожно разулся и, тихонечко войдя в соседнюю комнату, бережно и беззвучно положил Дуне на столик обещанный гостинец — десяток спелых розовых персиков и большую, душистую дыню-канталупку, купленные им при выходе из трактира. Потом минуты
две постоял он над крепко, безмятежным сном заснувшею девушкой и, сотворив над ее изголовьем молитву, тихонько вышел на цыпочках вон.
Из ближних взять было некого, народ все ненадежный, недаром про него исстари пословицы ведутся. «В Хвалыне ухорезы, в Сызрани головорезы», а во славной слободке Малыковке
двух раз вздохнуть
не поспеешь, как самый закадычный приятель твой обогреет тебя много получше, чем разбойник на большой дороге.
Промысел его
не из важных был; в дырявых лаптях, в рваной рубахе, с лямкой на груди каждое лето он раза по
два и по три грузными шагами мерил неровный глинистый бечевник Волги от Саратова до Старого Макарья али до Рыбной.
Бурлачил, в коренных ходил и в добавочных, раза
два кашеваром был, но та должность ему
не по нраву пришлась: недоваришь — от своей братьи на орехи достанется, переваришь — хуже того; недосолишь —
не беда, только поругают; пересолил, ременного масла беспременно отведаешь.
Получив за его бочонки
два воза персидских товаров,
не сдал их хозяину, а когда тот стал требовать, сказал ему: «Хочешь товар получить, так подавай на меня губернатору жалобу, без того последней тряпки
не дам».
Хоть Лиза
двумя годами была постарше сестры, но в их наружности почти никакой разницы
не было: похожи друг на дружку, ровно
две капли воды.
Вырос Микитушка на руках
двух нянек, безответных старушек; за душевный подвиг они себе поставили претерпеть все невзгоды и ругательства хозяина ради «маленького птенчика, ради сироты, ни в чем
не повинного».
И родных своих по скорости чуждаться стала,
не заботили ее неизбывные их недостатки;
двух лет
не прошло после свадьбы, как отец с матерью, брат и сестры отвернулись от разбогатевшей Параши, хоть, выдавая ее за богача, и много надежд возлагали, уповая, что будет она родителям под старость помощница, а бедным братьям да сестрам всегдашняя пособница.
И
не день,
не месяц молодая жена старого мужа обманывала, любилась она со дружком
два годочка.
— Вот они! — молвил ловец, опрастывая рашню у ног Самоквасова, и потом, взявши за ус самого крупного рака, приподнял его кверху и молвил: — Вот так мастеровой, скоро его
не признаешь: по ножницам швец, по щетине чеботарь.
Два рога да
не бык, шесть ног да без копыт!
— Ничего, ваше степенство, плотвой, окунями добавим, да вот еще у нас
два налима. Навар будет знатный — за первый сорт, — ответил ловец. — А щука да лещ в уху
не годят, — прибавил он.
— Напрасно, — насупившись, прошептал Смолокуров. — Как ему, сидя в Царицыне, знать здешни дела макарьевски? Смотри, друг,
не завалялось бы у нас… Теперь-то согласен, а через
два либо через три дня, ежели какая линия подойдет, может статься, и откажусь… Дело коммерческое. Сам
не хуже меня разумеешь.
— Чего хитрить-то мне? Для чего? — сказал Зиновий Алексеич. — Да и ты чудно́й, право, повел речь про дела, а свел на родство. Решительно тебе сказываю, раньше
двух недель прямого ответа тебе
не дам. Хочешь жди, хочешь
не жди, как знаешь, а на меня, наперед тебе говорю,
не погневайся.
В половине августа рабочая страда самая тяжелая:
два поля надо убрать, да третье засеять; но в день госпожин ни один человек за работу
не примется, нельзя...
Плывут, бывало, нищие по Волге, плывут, громогласно распевая про Алексея Божия человека, про Страшный суд и про то, как «жили да были
два братца родные,
два братца,
два Лазаря; одна матушка их породила, да
не одно счастье Господь им послал».
— Его-то и надо объехать, — сказал Смолокуров. — Видишь ли, дело какое. Теперь у него под Царицыном три баржи тюленьего жиру. Знаешь сам, каковы цены на этот товар. А недели через
две,
не то и скорее, они в гору пойдут. Вот и вздумалось мне по теперешней низкой цене у Меркулова все три баржи купить. Понимаешь?
— Сушь рубля полтора да по
два, коренная три с полтиной, белуга три с гривной. Других сортов покамест еще
не продавали.
Но
не спокойно жилось постояльцу: дня два-три пробудет в Царицыне и поплывет вниз по Волге до Черного Яра, так день-другой поживет, похлопочет и спешит воротиться в Царицын.
Послал Меркулов за паузками, наняли
два в Саратове, но их
не хватило и одну баржу распаузить.
Рад он был.
Не серым волком, а сизым голубком поглядел на Корнея Прожженного, садиться просил его, приветные слова говорил. Эстафете все едино —
два ли, три ли письма везти. Значит, без малого сорок рублей почтмейстеру перепало.
— Покамест никакой, товар еще нетроганый, — отвечал Дмитрий Петрович, — недельки через
две настоящая цена объявится,
не раньше. Будет
два с половиной, а
не то и
два шесть гривен.
Назад даже попятился от удивленья Зиновий Алексеич.
Два рубля шесть гривен!.. Мелькнули у него на уме смолокуровские слова, что Дмитрий Петрович ради потехи любит пустые слухи распускать, но из письма Меркулова видно, что они меж собой дружны, стало быть,
не станут друг дружку обманывать.
— Как
два рубля шесть гривен? — громко воскликнул Зиновий Алексеич. — Да я от ваших же рыбников слыхал, что тюленя ни на фабрики, ни на мыльны заводы в нынешнем году пуда
не потребуют, и вся цена ему рубль, много, много, ежели рубль с гривной.
— Скоро покончит, Татьяна Андревна, скоро, — молвил Дмитрий Петрович. — Орошин хочет скупать, охота ему все, что ни есть в привозе тюленя́, к своим рукам подобрать. Статья обозначилась выгодная. Недели
две назад про тюленя и слушать никто
не хотел, теперь с руками оторвут.
«
Два рубля! — подумал Меркулов. — Вот оно что! А писали про рубль да про рубль с гривной…
Не порешить ли?» Однако
не решился. Сказал Морковникову...
— Идет, — радостно и самодовольно улыбаясь, вскликнул Василий Петрович. — А
не в пример бы лучше здесь же, на пароходе, покончить.
Два бы рублика взяли, десять процентов, по вашему слову, скидки. По рублю бы по восьми гривен и порешили… Подумайте, Никита Федорыч, сообразитесь, — ей-Богу,
не останетесь в обиде. Уверяю вас честным словом вот перед самим Господом Богом. Деньги бы все сполна сейчас же на стол…
«Медной копейки на чай с тебя
не получишь, — думал он, — а с этих по малости перепадет
два двугривенных».
Поужинали и бутылочку с белой головкой роспили да мадеры
две бутылки. Разговорился словоохотливый Морковников, хоть Меркулов почти вовсе
не слушал его. Только и было у него на уме: «
Не воротился ли Веденеев, да как-то завтра Бог приведет с невестой встретиться, да еще какие цены на тюленя́ означатся?» То и дело поглядывал он на дверь. «Авось Митенька
не подойдет ли», — думал он. Оттого и редко отвечал он на докучные вопросы Морковникова.
— Как? — с места даже вскочив, вскликнул Меркулов. —
Два шесть гривен?.. Быть
не может!..
— Смолокуров, — сказал Дмитрий Петрович. — Марко Данилыч Смолокуров… Я ж ему и сказал, что цены на тюлень должны повыситься… Это еще было в начале ярманки… Орошин вздумал было поддеть его, цен тогда еще никаких
не было; а Орошину хотелось всего тюленя́, что ни есть его на Гребновской, в одни свои руки прибрать.
Два рубля тридцать давал.
Толкнулся на тот, на другой караван, везде в одно слово: третьего дня началась продажа тюленя́; прежде цен вовсе
не было, а теперь поднялись до
двух рублей шесть гривен.
— Опричь обещанной гривны, еще бы
две, три, а
не то и четыре с костей долой…