Пришла, наконец, пора расставанья, насилу оторвался Марко Данилыч от дочки, а уехавши, миновал свой город и с последним пароходом сплыл в Астрахань,
не глядеть бы только на опустелый без Дунюшки дом.
Неточные совпадения
— Его
не оставь ты советом своим… попеченьем… заботой…
Глядеть бы мне на вас да радоваться… Дунюшку, Дунюшку ты
не покинь!
— Хозяйку
бы ему добрую, говорят наши рыбники, — молвил,
глядя в сторону, Марко Данилыч. — Да тестя
бы разумного, чтобы было кому научить молодого вьюношу, да чтобы он
не давал ему всего капитала в тюленя́ садить… Налей-ка чашечку еще, Зиновий Алексеич.
— Все тебя поминала, — тихим, чуть слышным голосом говорила Дуня. — Сначала боязно было, стыдно, ни минуты покоя
не знала. Что ни делаю, что ни вздумаю, а все одно да одно на уме. Тяжело мне было, Грунюшка, так тяжело, что, кажется, смерть
бы легче принять. По реке мы катались, с косной. С нами был… Добрый такой… правдивый… И так он
глядел на меня и таким голосом говорил со мной, что меня то в жар, то в озноб.
Умильно они поглядывали на Герасима и закидывали ему ласковые словечки, напоминая на былое прошлое время, а сами держа на уме: «Коли
не женат, так вот
бы женишок моей девчурке»; но приезжий вовсе
не глядел женихом, и никто
не знал, холост он или женатый…
По-настоящему, человеку-то Божьему
не след
бы и
глядеть на видимый мир.
— Вот всякий
гляди да кáзнись, — тараторила разбитная приживалка чиновница Ольга Панфиловна. — Всяким добром ублаготворял мерзких паскуд, как вон эта злоязычница Аниська Красноглазиха…
Не чем другим, а этим самым и навел на себя гнев Господень. И осетрины-то ей, бывало, и белужины, и икры, и дров, и муки, и всякой всячины. Чем
бы настоящим бедным подать, тем, что в нищете проводят жизнь благородную, он только этой гадине. А пошарь-ка в коробье у проклятой Аниськи, увидишь, сколь бедна она.
И тут
не согласился сесть Василий Фадеев и
не сел
бы, если
бы Чапурин
не взял его зá плечи и насильно
не усадил. Присел на краешке стула Фадеев, согнулся в три погибели, вытянул шею, а сам,
не смигаючи, раболепно
глядит на Чапурина.
Выступил из толпы молодой широкоплечий парень, волосом черен, нравом бранчлив и задорен. Всем взял: ростом, дородством, шелко́выми кудрями, взял
бы и очами соколиными, да они у Пимена завсегда подбиты бывали. Подошел он к Чапурину, шапку снял и
глядит бирюком — коли, мол, что
не так, так у меня наготове кулак.
Ни на что
бы ей
не глядеть, никого
бы не видать, никого
бы не слушать…
Марко Данилыч только храпел,
глядя на присевшего к нему на кровать Корнея, о чем тот прежде и подумать
бы не посмел.
— Угощайтесь, красны девицы, берите, что ни ставлено на столе Мироновны… А наперед песенку
бы надобно спеть, да,
глядите ж у меня, развеселую,
не тоскливую.
— Так вот, надо мне послать тебя в Красну Рамень, на мельницы, — молвил Патап Максимыч. — Возьми ты его с собой, только, чур,
глядеть за ним в оба, да чтобы
не балбесничал, а занимался делом, какое ему поручишь. Да чтобы мамошек там
не заводил —
не в меру до них он охоч. Хоть и плохонький, взглянуть, кажется
бы,
не на что, а такой ходок по части женского пола, что другого такого
не вдруг сыскать.
Неточные совпадения
У каждого крестьянина // Душа что туча черная — // Гневна, грозна, — и надо
бы // Громам греметь оттудова, // Кровавым лить дождям, // А все вином кончается. // Пошла по жилам чарочка — // И рассмеялась добрая // Крестьянская душа! //
Не горевать тут надобно, //
Гляди кругом — возрадуйся! // Ай парни, ай молодушки, // Умеют погулять! // Повымахали косточки, // Повымотали душеньку, // А удаль молодецкую // Про случай сберегли!..
— И на кой черт я
не пошел прямо на стрельцов! — с горечью восклицал Бородавкин,
глядя из окна на увеличивавшиеся с минуты на минуту лужи, — в полчаса был
бы уж там!
— Нет! мне с правдой дома сидеть
не приходится! потому она, правда-матушка, непоседлива! Ты
глядишь: как
бы в избу да на полати влезти, ан она, правда-матушка, из избы вон гонит… вот что!
Он шел через террасу и смотрел на выступавшие две звезды на потемневшем уже небе и вдруг вспомнил: «Да,
глядя на небо, я думал о том, что свод, который я вижу,
не есть неправда, и при этом что-то я
не додумал, что-то я скрыл от себя, — подумал он. — Но что
бы там ни было, возражения
не может быть. Стоит подумать, — и всё разъяснится!»
«Да, да, вот женщина!» думал Левин, забывшись и упорно
глядя на ее красивое, подвижное лицо, которое теперь вдруг совершенно переменилось. Левин
не слыхал, о чем она говорила, перегнувшись к брату, но он был поражен переменой ее выражения. Прежде столь прекрасное в своем спокойствии, ее лицо вдруг выразило странное любопытство, гнев и гордость. Но это продолжалось только одну минуту. Она сощурилась, как
бы вспоминая что-то.