Неточные совпадения
Как Никодим тайно приходил ко Христу, так и она тайно приходит
на поучения и беседы о старой
вере.
Ведь ты, говорю,
на все обчество́,
на всю святую нашу
веру поношение наводишь.
В каку ямину ни попадете —
на руках, батюшка, вытащим, потому что от старой
веры не отшатываетесь.
Наемным приказчикам большой
веры не давал; хоть и добрый был человек, благодушный и всякому был рад помощь оказать, но приказчикам
на волос не верил.
И первый год, и второй греку
верой и правдой служил он,
на третий, сведя знакомство с кизильбашами и даже выучась говорить по-ихнему, стал и свои пятаки продавать.
Тараторили с досадой матушки да бабушки молодых невест: «По всему бы жених хорош — и пригож, и умен, и богат, да в
вере не тверд: ходит по-модному, проклятый табачище курит, в посты дерзает
на скоромное и даже водит дружбу с колонистами, значит, сообщается со еретики».
Татьяна Андревна
на первых же порах стала его понемножку журить за нетвердость в старой
вере и за открытое пренебреженье дедовских обычаев.
— Значит,
веру в силу молитвы имеет, — молвил Марко Данилыч. — Сказано: по
вере вашей будет вам. Вот ему и досадно теперича
на матерей. Что ж тут такого?.. До кого ни доведись!.. Над кем-нибудь надо же сердце сорвать!
— То-то и есть, Марко Данилыч, — подхватил Веденеев, — что у нас не по-людски ведется: верим мы не человеку, а клочку бумаги. Вера-то в человека иссякла; так не
на совесть, а
на суд да
на яму надежду возлагаем. Оттого и банкротства.
Затем в палатках богатых ревнителей древлего благочестия и в лавках, где ведется торговля иконами, старыми книгами и лестовками, сходятся собравшиеся с разных концов России старообрядцы, передают друг другу свои новости, личные невзгоды, общие опасенья и под конец вступают в нескончаемые, ни к чему, однако, никогда не ведущие споры о догматах
веры, вроде того: с какой лестовкой надо стоять
на молитве — с кожаной али с холщовой.
Что было у него
на душе, каких мыслей насчет
веры Илья Авксентьич держался, дело закрытое, но все знали, и сам он того не скрывал, что в правилах и соблюденье обрядов был он слабенек.
Но всехвальная рогожская учительница мать Пульхерия
на то, бывало, говаривала: «Был бы в
вере тверд, да был бы всегдашним нашим заступником пред сильными внешнего мира, и все согрешения его вольные и невольные, яже словом и яже делом,
на свою душу беру».
— И мы, благодетель, не давали
веры, да вот
на правду стало походить, — молвила Таифа.
— По карману он, сударыня, ревнитель, а не по
вере, — досадливо сказала
на то мать Таифа. — Погряз в мирских делах, о духовных же не радит.
— У них, слышь, ежели какой человек приступает к ихней
вере, так они с него берут присягу, заклинают его самыми страшными клятвами, чтобы никаких ихних тайностей никому не смел открывать: ни отцу с матерью, ни роду, ни племени, ни попу
на духу, ни судье
на суде.
Толкуют, будто из самых что ни
на есть важнейших людей, из енаралов да из сенаторов по той фармазонской
вере немало есть…
Ежель кто потом в ихней
вере станет не крепок, либо тайность какую чужому откроет,
на портрете лицо потускнеет, и с рукописанья слова пропадут.
— Узнавать-то нечего, не стоит того, — ответил Морковников. — Хоша ни попов, ни церкви Божьей они не чуждаются и, как служба в церкви начнется, приходят первыми, а отойдет — уйдут последними; хоша раза по три или по четыре в году к попу
на дух ходят и причастье принимают, а все же ихняя
вера не от Бога. От врага наваждение, потому что, ежели б ихняя
вера была прямая, богоугодная, зачем бы таить ее? Опять же тут и волхвования, и пляска, и верченье, и скаканье. Божеско ли это дело, сам посуди…
— Говорить-то все говорят, что она тут была ни при чем, а я что-то мало
веры тому даю… Не такая девка, чтобы в тако дело не впутаться. Добра, а уж такая озорная, такая баламутка, что нигде другой такой не сыскать, — отвечал
на то Сурмин.
А когда и его отуманила мирская слава, когда и он охладел к святоотеческой
вере и поступил
на неправду в торговых делах, тогда хоть и с самыми великими людьми мира сего водился, но исчез, яко дым, и богатства его, как песок, бурей вздымаемый, рассеялись…
Всегда бывает так, любезный мой Петр Степаныч, ежели кто
веру отцов
на славу миру сменяет…
Даже
на то, что старой
вере она не последует, смотрела снисходительно и, говоря с Марком Данилычем, высказывала убеждение, что хорошие люди во всякой
вере бывают и что Господь, видя добродетели Марьи Ивановны, не оставит ее навсегда во тьме неверия, но рано или поздно обратит ее к древлему благочестию.
Грозился Чубалов, что ежели так, так он со своей семьей отшатнется от старой
веры и уйдет в великороссийскую, но и это не подействовало
на Нефедыча.
Чтение книг без разбора и без разумного руководства развило в нем пытливость ума до болезненности. Еще в лесу много начитался он об антихристе, о нынешних последних временах и о том, что истинная Христова
вера иссякла в людях и еще во дни патриарха Никона взята
на небо,
на земле же сохранилась точию у малого числа людей, пребывающих в сокровенности, тех людей, про которых сам Господь сказал в Евангелии: «Не бойся, малое стадо».
Во все времена, во всех сторонах много бывало
на Руси таких искателей правой
веры.
Все из книг узнал и все воочию видел Герасим, обо всем горячий искатель истины сто раз передумал, а правой спасительной
веры так-таки и не нашел. Везде заблужденье, всюду антихрист… И запала ему
на душу тяжелая дума: «Нет, видно, больше истинной
веры, все, видно, растлено прелестью врага Божия. Покинул свой мир Господь вседержитель, предал его во власть сатаны…» И в душевном отчаянье, в злобе и ненависти покинул он странство…
И с того часа он ровно переродился, стало у него
на душе легко и радостно. Тут впервые понял он, что значат слова любимого ученика Христова: «Бог любы есть». «Вот она где истина-то, — подумал Герасим, — вот она где правая-то
вера, а в странстве да в отреченье от людей и от мира навряд ли есть спасенье… Вздор один, ложь. А кто отец лжи?.. Дьявол. Он это все выдумал ради обольщенья людей… А они сдуру-то верят ему, врагу Божию!..»
Горьким для души, тяжелым для совести опытом дошел он до убеждения, что правой
веры не осталось
на земле, что во всех толках, и в поповщине, и в беспоповщине, и в спасовщине,
вера столько же пестра, как и Никонова.
— А Господь их знает. Шел
на службу, были и сродники, а теперь кто их знает. Целый год гнали нас до полков, двадцать пять лет
верой и правдой Богу и великому государю служил, без малого три года отставка не выходила, теперь вот четвертый месяц по матушке России шагаю, а как дойду до родимой сторонушки, будет ровно тридцать годов, как я ушел из нее… Где, чать, найти сродников? Старые, поди, подобрались, примерли, которые новые народились — те не знают меня.
— Ни единого, — отвечал солдат. — Барыня у него года три померла, и не слышно, чтоб у него какие сродники были. Разве что дальние, седьма вода
на киселе. Барыниных сродников много. Так те поляки, полковник-от полячку за себя брал, и
веры не нашей была… А ничего — добрая тоже душа, и жили между собой согласно… Как убивался тогда полковник, как хоронил ее, — беда!
— Эти книги теперь очень редки, — заметила Марья Ивановна. — Иные можно купить разве
на вес золота, а пожалуй, и дороже. А иных и совсем нельзя отыскать. Сам Бог их послал тебе… Вижу перст Божий… Святый дух своею благостью, видимо, ведет тебя
на путь истинного знания, к дверям истинной
веры… Блюди же светильник, как мудрая дева, не угашай его в ожидании небесного жениха.
Взросшая
на строгом соблюденье внешних обрядов, привыкшая только в них одних видеть
веру, молодая, впечатлительная девушка, начитавшись мистических книг, теперь равнодушно стала смотреть
на всякую внешность.
С приездом Марьи Ивановны стала она еще равнодушнее к обрядам, хоть та сама не раз говорила ей, что должна непременно их соблюдать, не навести бы домашних
на мысль, что хочет она идти «путем тайной
веры к духовному свету».
Повелел Спаситель — вам, врагам, прощати,
Пойдем же мы в царствие тесною дорогой,
Цари и князи, богаты и нищи,
Всех ты, наш родитель, зовешь к своей пище,
Придет пора-время — все к тебе слетимся,
На тебя, наш пастырь, тогда наглядимся,
От пакостна тела борют здесь нас страсти,
Ты, Господь всесильный, дай нам не отпасти,
Дай ты, царь небесный,
веру и надежду,
Одень наши души в небесны одежды,
В путь узкий, прискорбный идем — помогай нам!
— Не пойдут, — отвечала Варвара Петровна. — Матери у нее нет, только отец. Сама-то я его не знаю, а сестрица Марьюшка довольно знает — прежде он был ихним алымовским крепостным. Старовер. Да это бы ничего — мало ль староверов
на праведном пути пребывает, — человек-от не такой, чтобы к Божьим людям подходил. Ему Бог — карман,
вера в наживе. Стропотен и к тому же и лют. Страхом и бичом подвластными правит. И ни к кому, опричь дочери, любви нет у него.
И через час Пахом
на рыженькой кобылке ехал уж возвещать Божьим людям радость великую — собирались бы они в Луповицы в сионскую горницу, собирались бы со страхом и трепетом поработать в тайне Господу, узреть свет правды его, приять духа небесного, исповедать
веру истинную, проникнуть в тайну сокровенную, поклониться духом Господу и воспеть духу и агнцу песню новую.
Хотел доискаться всемирной истины, действительно спасительной
веры, обращался с вопросами к духовным, но они либо не понимали вопросов его, либо советовали ему не мудрствовать, а, положась
на волю Божью, ходить усердно в церковь, чаще заказывать молебны да поднимать
на дом иконы.
И стали готовить Катеньку ко вступлению «
на правый путь истинной
веры»; когда же привезли ее в Луповицы и она впервые увидала раденье, с ней случился такой сильный припадок, что, лежа
на полу в корчах и судорогах, стала она, как кликуша, странными голосами выкрикивать слова, никому не понятные.
Не блазнись только, но с
верою твердо держи
на уме, что враг не дремлет и такие теперь против тебя козни будет строить, каких никогда еще не строивал.
Строено ты, царство, ради изгнанных,
Что
на свете были мучимы и гнаны,
Что
верою жили, правдою служили,
От чистого сердца Бога возлюбили.
— Мысль вражья!.. — вскликнула Варенька. — Гони губителя душ, гони от себя!.. Веруй без рассуждений, без колебаний!.. Веруй, и
вера твоя спасет тебя.
На Господа возложи тревожные думы — он избавит тебя от сети ловчей и от слов мятежных.
Оченно мне гребтит, что ты, любезная дочка, возлюбленное мое рождение, отчуждена, живучи у господ, от истинной святоотеческой древлеправославной
веры — смотри же у меня, не вступай во двор козлищ, иже имут левое стояние перед Господом
на Страшном суде.
— Экой грозный какой! — шутливо усмехаясь, молвил Марко Данилыч. — А ты полно-ка, Махметушка, скрытничать, я ведь, слава Богу, не вашего закона. По мне, цари вашей
веры хоть все до единого передохни либо перетопись в вине аль в ином хмельном пойле. Нам это не обидно. Стало быть, умный ты человек — со мной можно тебе обо всем калякать по правде и по истине… Понял, Махметка?.. А уж я бы тебя такой вишневкой наградил, что век бы стал хорошим словом меня поминать. Да на-ка вот, попробуй…
— Нет ли тут чего насчет
веры, Марко Данилыч? — вполголоса сказала Дарья Сергевна, робко поднимая глаза
на хмурого Марка Данилыча.
— Какая-то, слышь, у них особая тайная
вера, — сказала Дарья Сергевна. — И в старину, слышь,
на ту же долину люди сбирались по ночам и тоже вкруг Святого ключа песни распевали, плясали, скакали, охали и визжали. Неподобные дела и кличи бывали тут у них. А прозывались они фармазонами…
— Человек в чем родился, в том и помри, — сказал
на то Патап Максимыч. —
Веру переменить — не рубаху сменить. А ежели до́ Бога, так я таких мыслей держусь, что, по какой
вере ему ни молись, услышит он созданье рук своих.
На что жиды — плут
на плуте, мошенник
на мошеннике, и тех Господь небесной манной кормил. Без конца он милосерд.
Но все это мало занимало любознательную и пытливую девушку: еще
на утре жизни она додумалась, что
вера не в обряде, что жизнь дана человеку не для одной обрядности и что обрядность должна иметь таинственный смысл.
— Не один раз я говорила с ней после великого собора, — отвечала Варенька. — Жалуется, что уверили ее, будто вся сокровенная тайна ей поведена, что она достигла высшего совершенства, а
на соборе услыхала, что ей не все открыто. С упреками и укорами говорит, что искала в нашей
вере истины, а нашла обман и ложь.
— Лучше бы вовсе не знать ей об этих сказаньях, — сквозь зубы проговорил Николай Александрыч. — Таких людей, как она, в
вере так не утверждают, сказанья только смущают их. Но это уж моя вина, сам я
на великом соборе говорил об Арарате, а перед тем старые сказанья про Данилу Филиппыча да про Ивана Тимофеича Устюгову велел говорить.
— Уговаривала ее… Что знаю, как умею, все рассказала ей, — ответила Варенька. — Но без
веры она слова мои принимала. Только раз спросила у меня, кто может рассеять сомненья ее и утвердить в праведной
вере. Я
на тетеньку указала.