Неточные совпадения
Только что получил он письмо, тотчас же снарядился в путь-дорогу — сам
поехал на Керженец, сам все
дело обделал; и накануне Лазарева воскресенья на двор Смолокурова въехали три скитские кибитки, нагруженные старицей Макриной да пятью бéлицами.
А тут
дня через четыре Троица — не
ехать же от такого праздника; через неделю после Троицы память по Олене Петровне.
Нежно поглядывая на Дунюшку, рассказывал он Марку Данилычу, что приехал уж с неделю и пробудет на ярманке до флагов, что он, после того как виделись на празднике у Манефы, дома в Казани еще не бывал, что
поехал тогда по
делам в Ярославль да в Москву, там вздумалось ему прокатиться по новой еще тогда железной дороге, сел,
поехал, попал в Петербург, да там и застрял на целый месяц.
—
Дело непривычное, — улыбаясь на дочь, молвил Марко Данилыч. — Людей-то мало еще видала. Город наш махонький да тихой, на улицах ни души, травой поросли они. Где же Дунюшке было людей видеть?.. Да ничего, обглядится, попривыкнет маленько. Согрешить хочу, в цирк повезу, по театрам
поедем.
На соборной колокольне полно́чь пробило, пробило час, два… Дуня не спит… Сжавшись под одеялом, лежит она недвижи́мо, боясь потревожить чуткий сон заботливой Дарьи Сергевны… Вспоминает, что видела в тот
день. В первый раз еще на пароходе она
ехала, в первый раз и ярманку увидала. Виденное и слышанное одно за другим оживает в ее памяти.
Когда рыбный караван приходит к Макарью, ставят его вверх по реке, на Гребновской пристани, подальше ото всего, чтоб не веяло на ярманку и на другие караваны душком «коренной». Баржи расставляются в три либо в четыре ряда, глядя по тому, сколь велик привоз. На караван ездят только те, кому
дело до рыбы есть. Поглядеть на вонючие рыбные склады в несколько миллионов пудов из одного любопытства никто не
поедет — это не чай, что горами навален вдоль Сибирской пристани.
— За глаза, — отвечал тот. — В самом
деле, вместе-то
ехать будет охотнее… Да вот не знай сам-от, удосужусь ли.
— Нет еще, а грешным
делом сбираюсь, — отвечал Доронин. — Стоящие люди заверяют, что хоша там и бесу служат, а бесчиния нет, и девицам, слышь, быть там не зазорно… Думаю повеселить дочек-то, свожу когда-нибудь… Поедем-ка вместе, Марко Данилыч!
Решили на другой же
день в театр
ехать. Петр Степаныч взялся и билеты достать.
— Нисколько мы не умничаем, господин купец, — продолжал нести свое извозчик. — А ежели нашему брату до всех до этих ваших делов доходить вплотную, где то́ есть каждый из вас чаи распивает аль обедает, так этого нам уж никак невозможно. Наше
дело — сказал седок
ехать куда, вези и деньги по такцыи получай. А ежели хозяин добрый, он тебе беспременно и посверх такцыи на чаек прибавит. Наше
дело все в том только и заключается.
Поехал он в Саратов по какому-то
делу да кстати поглядеть на молодое хозяйство новобрачной дочери.
Доронин стосковался по жене, боялся за нее, за сына и молодую сноху, бросил
дела на произвол судьбы и
поехал домой.
Татьяна Андревна с дочерьми от Пульхерии домой
поехали, а именинник по какому-то
делу в город отправился, обещавшись к обеду воротиться.
На другой
день седовласый жених, все еще не видавшись с невестой,
поехал к беглому попу, что проживал при злобинской часовне.
— Безумных приказов от нас, Марко Данилыч, не ждите. Насчет эвтого извольте оставаться спокойны. А куда
ехать и где кататься, это, с вашего позволенья,
дело не ваше… Тут уж мне поперечить никто не моги.
Вдруг ровно его осветило. «Митя не в ярманке ли? — подумал он. — Не сбирался он к Макарью,
дел у него в Петербурге по горло, да притом же за границу собирался
ехать и там вплоть до глубокой осени пробыть… Однако ж кто его знает… Может быть, приехал!.. Эх, как бы он у Макарья был».
Тихо, мирно пообедали и весело провели остаток
дня. Сбирались было
ехать на ярманку, но небо стало заволакивать, и свежий ветер потянул. Волга заволновалась, по оконным стеклам застучали крупные капли дождя. Остались, и рад был тому Дмитрий Петрович. Так легко, так отрадно было ему. Век бы гостить у Дорониных.
— Изволили сказать «Пошел туда», я и
поехал, — оправдывался извозчик. —
Дело ночное, непогода… «Туда» известно, значит, куда…
— До последней капельки. Одна ведь только она была. При ней пошло не то житье. Известно, ежели некому добрым хозяйством путем распорядиться, не то что вотчина, царство пропадет. А ее
дело девичье. Куда же ей? Опять же и чудит без меры. Ну и пошло все врознь, пошло да и
поехало. А вы, смею спросить, тоже из господ будете?
— Теперь нет, а
дня через два либо через три будет довольно, — ответил Меркулов. — Я сам от Царицына
ехал при тюлене, только в Казани сел на пароход, чтоб упредить караван, оглядеться до него у Макарья, ну и к ценам приноровиться.
Еда, любезный ты мой, во всяком разе первеющее
дело!..
Ни сон, ни
еда нейдут на ум заботному приказчику, то и
дело ходит он наверх проведать, не воротился ли хозяин.
— Ярманка, сударь, место бойкое, недобрых людей в ней довольно, всякого званья народу у Макарья не перечтешь. Все
едут сюда, кто торговать, а кто и воровать… А за нашим хозяином нехорошая привычка водится: деньги да векселя завсегда при себе носит… Долго ль до греха?.. Подсмотрит какой-нибудь жулик да в недобром месте и оберет дочиста, а не то и уходит еще, пожалуй… Зачастую у Макарья бывают такие
дела. Редкая ярманка без того проходит.
— А когда через три
дня ворочусь —
поедешь ли в Казань? Выйдешь ли за меня замуж?
В тот же
день вечером Веденеев, сидя за чайным столом у Дорониных, рассказал, как собирал он вести про Петра Степаныча. Много шутили, много смеялись над тем, как провел он старого Самоквасова, но не могли придумать, зачем понадобилось Петру Степанычу
ехать в скиты за Волгу. При Лизе с Наташей Веденеев смолчал о Фленушке, но, улучив время, сказал о том и Зиновью Алексеичу, и Татьяне Андревне. Зиновий Алексеич улыбнулся, а Татьяна Андревна начала ворчать...
Сказал, что получил известие об окончании
дела о
разделе в его пользу и что послезавтра во что бы ни стало
поедет в Казань.
Тяжело было Петру Степанычу на ярманочном многолюдстве. Не вытерпел, ни с кем не видевшись,
дня через два он
поехал в Казань.
Как ни уговаривала ее Аграфена Петровна, что убиваться тут не из чего, что мало ль какие могли у него
дела случиться, мало ль зачем вдруг
ехать ему понадобилось, Дуня речам ее не внимала, а все больше и больше тосковала и плакала.
Может быть,
дела денежные, и вот теперь, прослышав о близком скитов разоренье,
поехал он туда, чтобы вовремя наградить обители деньгами.
На другой
день зашла она к Смолокуровым и сказала, что
дела ее кончились и она в тот же
день собирается
ехать.
— И распрекрасное
дело, — молвил Марко Данилыч. — И у меня послезавтра кончится погрузка. Вот и
поедем вместе на моей барже. И товар-от твой по воде будет везти гораздо способнее. Книги не перетрутся. А мы бы дорогой-то кое-что из них и переглядели. Приходи же завтра непременно этак в ранни обедни. Беспременно зайди. Слышишь?
Дня через три по приезде в Сосновку Герасим Силыч, разобрав купленные книги и сделав им расценку, не дожидаясь записки Марка Данилыча,
поехал к нему с образами Марка Евангелиста и преподобной Евдокии и с несколькими книгами и рукописями, отобранными во время дороги Смолокуровым.
А
ехали только по ночам,
днем в камышах залегали, лошадей стреноживали да наземь валили их, чтоб хивинцы аль каргизы нас не заприметили.
Через
день Корней сплыл на Низ, а Хлябин к сродникам пошел. Воротился он с горькими жалобами, что нерадостно, неласково его встретили. Понятно: лишний рот за обедом, а дом чуть ли не самый бедный по всей вотчине. Терентий, однако ж, не горевал, место готово. Скоро на Унжу
поехал.
— Да, должно быть, ей скучно, бедненькой, — заметила Марья Ивановна. — А знаете ли, что мне пришло в голову, — прибавила она, немножко повременя. — Как-то вы мне говорили, что вам куда-то по
делам нужно
ехать. На месяц, помнится?
— Она не к Луповицким
поедет, а ко мне, — возразила Марья Ивановна. — Ведь у меня и в Луповицах есть часть имения после матушки. Там и флигелек у меня свой, и хозяйство кой-какое. Нет, отпустите ее в самом
деле. Полноте упрямиться, недобрый этакой!
Пришла надобность ему быть в Петербурге,
поехал ненадолго, и уговорились мы на другой же
день после его возврата венчаться…
Управившись с
делами в Астрахани и раздумавши
ехать в Оренбург к Субханкулову, Марко Данилыч домой поспешил. Дуня еще не возвращалась, и он написал к ней письмо с приказом
ехать скорее домой. «Макарий на носу, — писал он, — а мне желательно тебя на ярманку свозить и потешить по-прошлогоднему».
— Пущай каждый подпишет, сколько кто может внести доронинским зятьям наличными деньгами. Когда подпишетесь, тогда и смекнем, как надо
делом орудовать. А по-моему бы, так: пущай завтра пораньше
едет кто-нибудь к Меркулову да к Веденееву и каждый свою часть покупает. Складчины тогда не будет, всяк останется при своем, а товар весь целиком из наших рук все-таки не уйдет, и тогда какие цены ни захотим, такие и поставим… Ладно ль придумано?
Покончив так удачно
дела, Смолокуров домой собрался, а оттуда думал в Луповицы за дочерью
ехать.
— Груня, сряжайся, — сказал Патап Максимыч. — Завтра утром со мной
поедешь. Ребятишки с отцом останутся, я буду при болящем, а ты съездишь за Авдотьей Марковной. Так
делу быть.
— Горя не видится, а заботы много! — ответила Аграфена Петровна. — Вот теперь к Марку Данилычу
едем. При смерти лежит, надобно
делам порядок дать, а тятенька его
дел не знает. Вот и заботно.
— Нет, — ответила Аграфена Петровна. — Ни родства, ни свойства, да и знакомы не очень коротко. Да ведь при больном нет никого присмотреть за
делами. Потому тятенька и
поехал.
Дарья Сергевна писала Прожженному, что Марко Данилыч вдруг заболел и велел ему, оставя
дела, сейчас же
ехать домой с деньгами и счетами. Не помянула она, по совету Патапа Максимыча, что Марку Данилычу удар приключился. «Ежель о том узнает он, — говорил Чапурин, — деньги-то под ноготок, а сам мах чрез тын, и поминай его как звали». В тот же вечер
поехала за Дуней и Аграфена Петровна.
— Нет, кажется, не к отцу она
поехала… А впрочем, Бог ее знает, может быть, и к отцу, — медленно проговорил отец Прохор. — Эстафета точно приходила, только это было уж
дня через четыре после того, как оная девица оставила Луповицы.
Не
день и не два по разным местам разъезжали конторщик Пахом да дворецкий Сидорушка, сзывая «верных-праведных» на собор в Луповицы. За иными приходилось
ехать верст за восемьдесят, даже за сто. Не успеть бы двоим всех объехать, и вот вызвались им на подмогу Кислов Степан Алексеич, Строинский Дмитрий Осипыч да еще матрос Фуркасов. Напрашивался в объезд и дьякон Мемнон, но ему не доверили, опасаясь, не вышло бы от того каких неприятностей.
— Успеешь, красное солнышко, успеешь, моя золотая, — тихо отвечала ей Марья Ивановна. — Повремени немножко. Кой-какие
дела по именьям задержали меня здесь. Как только управлюсь, так и
поедем. Да что это вдруг тебе домой захотелось? Прежде про дом и не поминала, а теперь вдруг встосковалась.
— Не знаю, — грустно ответила Дуня. — Я ведь не на своей воле. Марья Ивановна привезла меня сюда погостить и обещалась тятеньке привезти меня обратно. Да вот идут
день за
день, неделя за неделей… а что-то не видать, чтоб она собиралась в дорогу… А путь не близкий — больше четырехсот верст… Одной как
ехать? И дороги не знаю и страшно… мало ли что может случиться? И жду поневоле… А тут какой-то ихний родственник приедет погостить, Марья Ивановна для него остаться хочет — давно, слышь, не видались.
Решено было
ехать на другой же
день, а между тем и Сивков и Дуня письма к Марку Данилычу написали, ни одним словом, однако, не поминая о пожаре в Перигорове.
Чапурин со
дня на
день ждал шурина Никифора, чтобы скорей получил он от Дуни доверенность на продажу унженских лесов, баржей и низовых промыслов и
ехал бы поспешней на Унжу.