Неточные совпадения
Насчет лесу писала, что по соседству от Комарова, верстах
в пяти,
в одной деревне у мужичка его запасено довольно, можно по сходной
цене купить, а лес хороший, сосновый, крупный, вылежался хорошо — сухой.
Но не слышит Марко Данилыч дочерних речей, встретив знакомца, пустился с ним
в разговоры про
цены на икру да на сушь.
С кислой улыбкой принял приказчик рублевую. Цены-то ореховские он уже знал, но не сказал хозяину, чтоб хоть рублишком с него поживиться. «С паршивой собаки хоть шерсти клок», — думал Василий Фадеев, кладя бумажку
в карман.
— Тюлений жир.
В нонешню ярманку на него
цен не будет, — сказал Марко Данилыч.
Разгорелись глаза у Марка Данилыча. То на Орошина взглянет, то других обведет вызывающим взглядом. Не может понять, что бы значили слова Орошина. И Седов, и Сусалин хоть сами тюленем не занимались, а
цены ему знали. И они с удивленьем посматривали на расходившегося Орошина и то же, что Марко Данилыч, думали: «Либо спятил, либо
в головушке хмель зашумел».
— Да кого я спрашивал? Сусалина спрашивал, Седова, еще кой-кого… Все
в одно слово: никаких, говорят,
в нонешнюю ярманку
цен не будет.
Около того времени, как француз на Москву ходил, серебряный рубль целковый стал
в четыре рубля ассигнациями, а медные пятаки да гривны
в прежней
цене оставались.
Тот всего судака вовремя закупил и продал его по высокой
цене у Макарья, другой икру
в свои руки до последнего пуда забрал и ставил потом на нее
цены, какие вздумалось.
— Да так-то оно так, — промолвил Смолокуров. — Однако уж пора бы и зачинать помаленьку, а у нас и разговоров про
цены еще не было. Сами видели вчерась, какой толк вышел… Особливо этот бык круторогий Онисим Самойлыч… Чем бы
в согласье вступать, он уж со своими подвохами. Да уж и одурачили же вы его!.. Долго не забудет. А ни́што!.. Не чванься, через меру не важничай!.. На что это похоже?.. Приступу к человеку не стало, ровно воевода какой — курице не тетка, свинье не сестра!
— Его-то и надо объехать, — сказал Смолокуров. — Видишь ли, дело какое. Теперь у него под Царицыном три баржи тюленьего жиру. Знаешь сам, каковы
цены на этот товар. А недели через две, не то и скорее, они
в гору пойдут. Вот и вздумалось мне по теперешней низкой
цене у Меркулова все три баржи купить. Понимаешь?
Кончились хлопоты, еще ден пяток, и караван двинется с места. Вдруг получает Меркулов письмо от нареченного тестя. Невеселое письмо пишет ему Зиновий Алексеич: извещает, что у Макарья на тюленя
цен вовсе нет и что придется продать его дешевле рубля двадцати. А ему
в ту
цену тюлень самому обошелся, значит, до́ставка с наймом паузков, с платой за простой и с другими расходами вон из кармана. Вот тебе и свадебный подарок молодой жене!
Совсем к отвалу баржи были готовы, как новое письмо от Доронина получил горемычный Меркулов. Пишет, что
цены ему кажутся очень уж низки и потому хоть и есть
в виду покупатель и весь груз берет без остатка, но сам Доронин без хозяйского письма решиться не может, потому и просит отвечать поскорей, как ему поступать.
Знал он, что и хлопку мало
в привозе и что на мыльные заводы тюлений жир больше не требуется, а отчего
ценам упасть до того, что своих денег на нем не выручишь, понять не может.
— Этот Корней с письмом ко мне от Смолокурова приехал, — шепотом продолжал Володеров. — Вот оно, прочитайте, ежели угодно, — прибавил он, кладя письмо на стол. — У Марка Данилыча где-то там на Низу баржа с тюленем осталась и должна идти к Макарью. А как у Макарья
цены стали самые низкие, как есть
в убыток, по рублю да по рублю с гривной, так он и просит меня остановить его баржу, ежели пойдет мимо Царицына, а Корнею велел плыть ниже, до самой Бирючьей Косы, остановил бы ту баржу, где встретится.
— Вот письмо, извольте прочесть, — сказал Лука Данилыч. Меркулов стал читать. Побледнел, как прочел слова Марка Данилыча: «А так как предвидится на будущей неделе, что
цена еще понизится, то ничего больше делать не остается, как всего тюленя хоть
в воду бросать, потому что не будет стоить и хранить его…»
— Ходкий, неча сказать!.. — захохотал Корней. — Теперь у Макарья, что водке из-под лодки, что этому товару, одна
цена. Наш хозяин решил всего тюленя, что ни привез на ярманку,
в Оку покидать; пущай, говорит, водяные черти кашу себе маслят. Баржа у нас тут где-то на Низу с этой дрянью застряла, так хозяин дал мне пору́ченность весь жир
в воду, а баржу погрузить другим товаром да наскоро к Макарью вести.
Живучи
в Москве и бывая каждый день у Дорониных, Никита Федорыч ни разу не сказал им про Веденеева, к слову как-то не приходилось. Теперь это на большую досаду его наводило, досадовал он на себя и за то, что, когда писал Зиновью Алексеичу, не пришло ему
в голову спросить его, не у Макарья ли Веденеев, и, ежели там, так всего бы вернее через него
цены узнать.
Засветил огня Никита Федорыч, распечатал приготовленное к нареченному тестю письмо и приписал
в нем, чтобы он попытал отыскать на Гребновской пристани Дмитрия Петровича Веденеева и, какую он
цену на тюленя́ скажет, по той бы и продавал… Написал на случай письмо и к Веденееву, просил его познакомиться с Дорониным и открыть ему настоящие
цены.
— Как два рубля шесть гривен? — громко воскликнул Зиновий Алексеич. — Да я от ваших же рыбников слыхал, что тюленя ни на фабрики, ни на мыльны заводы
в нынешнем году пуда не потребуют, и вся
цена ему рубль, много, много, ежели рубль с гривной.
Когда же у отца зашел разговор с Дмитрием Петровичем про
цены на тюлений жир и вспомнила она, как Марко Данилыч хотел обмануть и Меркулова, и Зиновья Алексеича и какие обидные слова говорил он тогда про Веденеева, глаза у ней загорелись полымем, лицо багрецом подернулось, двинулась она, будто хотела встать и вмешаться
в разговор, но, взглянув на Дуню, опустила глаза, осталась на месте и только кидала полные счастья взоры то на отца, то на мать, то на сестру.
— Теперь нет, а дня через два либо через три будет довольно, — ответил Меркулов. — Я сам от Царицына ехал при тюлене, только
в Казани сел на пароход, чтоб упредить караван, оглядеться до него у Макарья, ну и к
ценам приноровиться.
— Так уж завтра, пожалуйста, порешим с тюленем-то. Я на тебя
в полной надежде. Встанем пораньше, я схожу на Гребновскую, поразузнаю там про последние
цены, и ты узнай, а там, Бог даст, и покончим… Пожалуйста, не задержи. Мне бы ко дворам поскорей — завод пора
в ход пускать. Если бы завтра с тобой мы покончили, послезавтра бы отправился, а товар принять приказчика оставил бы. Завтрашнего числа он должен беспременно сюда приехать.
— Смолокуров, — сказал Дмитрий Петрович. — Марко Данилыч Смолокуров… Я ж ему и сказал, что
цены на тюлень должны повыситься… Это еще было
в начале ярманки… Орошин вздумал было поддеть его,
цен тогда еще никаких не было; а Орошину хотелось всего тюленя́, что ни есть его на Гребновской,
в одни свои руки прибрать. Два рубля тридцать давал.
Видят —
цены в гору должны пойти…
Цен, уверял, нет и не будет,
в воду кидать доведется…
Толкнулся на тот, на другой караван, везде
в одно слово: третьего дня началась продажа тюленя́; прежде
цен вовсе не было, а теперь поднялись до двух рублей шесть гривен.
— А я полагал, Василий Петрович, что цены-то маленько повыше, — сказал Меркулов. — Неужели
в самом деле только два рубля сорок копеек?..
— Не отрекусь от слова, по уговору отдам, по той
цене, что сегодня будет, — ответил Меркулов. — Мы вот как сделаем, Василий Петрович. Ужо часа
в три будьте дома, я зайду за вами, и вместе поедем на биржу. Там узнаем настоящую
цену, там, пожалуй, и условие напишем.
— Напрасно, — вздохнувши, молвил Морковников. — Теперь бы не
в пример лучше было покончить… ей-Богу!.. Ну а ежели к трем-то часам
цены поднимутся?..
— Побыть бы тебе
в моей шкуре, так не стал бы подшучивать, — сказал на то Меркулов. — Пишут: нет никаких
цен, весь товар хоть
в воду кидай… Посоветоваться не с кем… Тут не то что гривну, полтину с рубля спустишь, только хоть бы малость какую выручить… Однако ж мне пора… Где сегодня свидимся?
— Марье Ивановне наше наиглубочайшее! — входя
в комнату, весело молвил Марко Данилыч. — А я сегодня, матушка, на радостях: останную рыбку, целых две баржи, продал и
цену взял порядочную. Теперь еще бы полбаржи спустить с рук, совсем бы отделался и домой бы сейчас. У меня же там стройка к концу подходит… избы для работников ставлю, хозяйский глаз тут нужен беспременно. За всем самому надо присмотреть, а то народец-от у нас теплый. Чуть чего недоглядел, мигом растащут.
Продавец дорожил книгами, но, не зная ни толку
в них, ни
цены, не очень дорожился, все уступал за три тысячи целковых, но с обычным, конечно, условием: деньги на стол.
Но вот беда, денег при нем всего только две тысячи, дома ни копейки, а продавец и не спускает
цены, и
в розницу не продает.
Больше бабы сидели
в старых платочных рядах; мужья, сыновья их и братья с утра до ночи снуют, бывало, по ярманке, отыскивая неисправных должников либо приглядываясь к свежим товарам и условливаясь с оптовыми торговцами насчет будущих
цен и сроков платежа.
— Окстись, приятель!.. Христос с тобой! — воскликнул Марко Данилыч с притворным удивленьем, отступив от Чубалова шага на два. — Этак, по-твоему, сотня-то без малого
в семнадцать рублев въедет… У холуйских богомазов таких икон — хоть пруды пруди, а меняют они их целковых по десяти за сотню да по девяти… Побойся Бога хоть маленько, уж больно ты
в цене-то зарываешься, дружище!.. А еще земляк!.. А еще сосед!..
— Да купите книжки-то, Марко Данилыч, — удержал его Чубалов. — Поверьте слову, хорошие книжки. С охотника, ежели б подвернулся, — втрое бы, вчетверо взял… Вы посмотрите: «Угроз Световостоков» — будь эти книжки вполне, да за них мало бы двадцати рублей взять, потому книги редкостные, да вот беда, что пять книжек
в недостаче… Оттого и
цена им теперь другая.
В пятницу на прошедшей неделе оба они прибыли
в Астрахань и тотчас зачали скупать икру и рыбу большими партиями и таким манером на весь рыбный товар много
цены подняли, а платят все наличными без рассрочек и задатки наличными же дают, а задатки дают большие.
Дошла и до меня очередь, продали меня купцу,
в какую
цену пошел я тогда — не знаю.
— Именно они святые угодники, — сказала Марья Ивановна. — Великой
ценой искуплены они Богу и агнцу. Все мы святые праведные, нет между нами ни большого, ни малого, все едино
в Христе. Ни муж, ни жена, ни раб, ни господин, ни богатый, ни убогий, ни знатный, ни нищий — не разнятся
в сионской горнице. Все равны, все равно святы и праведны.
— А все-таки Меркулов-от настоящие
цены открыл, и спасибо ему за то, — с усмешкой глядя
в упор на Орошина, сказал маленький, тщедушный старичок Лебякин, один из самых первых покупателей. — Теперича, примерно сказать, уж нельзя будет хоть вашей милости, Онисим Самойлыч, оченно-то высоко заламывать, потому что прямые
цены уж известны.
— А ежель и мы со своей стороны
в сговор войдем? — вскричал Колодкин Алексей Никифорыч, широкоплечий, объемистый телом купчина, с богатырской головой, обросшей рыжими курчавыми волосами. — Ежели, значит, и мы меж собой
цены свои установим и свыше их копейки не накинем? Куда рыбу-то тогда сбудете? Не
в Оку ж ее пошвырять.
— А ведь Онисим-от Самойлыч сказал правду, — помолчав несколько, молвил Сусалин. — Ежели бы, значит, весь товар был
в наших руках, барышей столько бы пришлось, что и вздумать нельзя. Ежели друг дружку не подсиживать, рубль на рубль получить можно. Потому все
цены будут
в наших руках… Что захотим, то и возьмем.
— Убирайся ты к черту с разверсткой!.. — зарычал Орошин, бросая на стол подписной лист. — Ни с кем не хочу иметь дела. Завтра чем свет один управлюсь… Меня на это хватит. Дурак я был, что
в Астрахани всего у них не скупил, да тогда они, подлецы, еще
цен не объявляли… А теперь доронинской рыбы вам и понюхать не дам.
— У нас все наперед рассчитано, — сказал Меркулов. — Сегодня отдадим печатать объявление о
ценах и об наших условиях, наклеим на столбах, разошлем по рыбным покупателям,
в газете напечатаем.
— Так вы не будете
цен таить? — спросил Марко Данилыч, зорко глядя
в глаза Меркулову.
— Останетесь
в накладе, Никита Федорыч, — с притворным участьем, покачивая головой, сказал Марко Данилыч. — За анбары тоже платить надо, гужевая перевозка дорога теперь, поневоле цены-то надо будет повысить. А кто станет покупать дороже базарной
цены? Да еще за наличные… Не расчет, право, не расчет. Дело видимое: хоть по всей России развезите — фунта никто не купит у вас.
Глазам не верит Марко Данилыч — по каждой статье
цены поставлены чуть не
в половину дешевле тех, что
в тот день гребновские тузы хотели установить за чаем
в Рыбном трактире.
— Наслышан я, Дмитрий Петрович, что вы на свой товар
цены в объявку пустили. Нахожу для себя их подходящими. И о том наслышан, что желаете вы две трети уплаты теперь же наличными получить. Я бы у вас весь караван купил. Да чтоб не тянуть останной уплаты до будущей ярманки, сейчас же бы отдал все деньга сполна… Вот извольте — тут на триста тысяч билет. Только бы мне желательно, чтобы вы сейчас же поехали со мной
в маклерскую, потому что мне неотложная надобность завтра дён на десяток
в Москву отлучиться.
— Поди вот с ним!.. — говорил Марко Данилыч. — Сколько ни упрашивал, сколько ни уговаривал — все одно что к стене горох. Сам не знаю, как теперь быть. Ежель сегодня двадцати пяти тысяч не добудем — все пойдет прахом, а Орошин
цены какие захочет, такие и уставит, потому будет он тогда сила, а мы все с первого до последнего
в ножки ему тогда кланяйся, милости у него проси. Захочет миловать — помилует, не захочет — хоть
в гроб ложись.
— Что ты, Махметушка?
В уме ли, почтенный? — вскликнул Марко Данилыч. Хоть и думал он, что бай заломит непомерную
цену, но никак не ожидал такого запроса. — Эк, какое слово ты сказал, Махмет Бактемирыч!.. Ведь этот кул и смолоду-то ста рублей не стоил, а ты вдруг его, старого старика, ни на какую работу негодного,
в шесть тысяч целковых ценишь!.. Ай-ай, нехорошо, Махметушка, ай-ай, больно стыдно!..