Неточные совпадения
—
Ну, мы
тебя упокоим… К начальству предоставим, а там на высидку определят пока што.
— Ну-ка,
ты, умник, подойди сюда! — приказал писарь.
— Страшен сон, да милостив бог, служба. Я
тебе загадку загадаю: сидит баба на грядке, вся в заплатках, кто на нее взглянет, тот и заплачет. Ну-ка, угадай?
—
Ну, что
ты молчишь, а? — ревел писарь, усаживаясь на место и приготовляя бумагу, чтобы записать дерзкого бродягу. — Откуда ползешь?
—
Ну, так я уж сам скажусь: про Михея Зотыча Колобова слыхал? Видно, он самый… В гости пришел, а
ты меня прощелыгой да конокрадом навеличиваешь. Полтораста верст пешком шел.
— Пойдем в горницы…
Ну, удивил!.. Еще как Лиодорка
тебе шею не накостылял: прост он у меня на этакие дела.
—
Ну,
ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы, вы приоденьтесь к обеду-то. Не то штоб уж совсем на отличку, а как порядок требовает.
Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а
ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое
тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла
ты с меня голову!..
Ну, надо ли было дурище наваливаться на такого человека, а?.. Растерзать
тебя мало…
Приехал становой: «А ну-ка,
ты, такой-сякой…» И сейчас в скулу.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот
тебе и сват. Ни с которого краю к нему не подойдешь. То ли бы дело выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую.
Ну, и сват, как кривое полено: не уложишь ни в какую поленницу».
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»…
Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с
тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
— И то я их жалею, про себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам не маленький…
Ну, вижу, помутился он, тоскует…
Ну, я ему раз и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я с
тебя воли не снимаю». Так и сказал. А при себе не могу дозволить.
—
Ну, с
тобой каши не сваришь. Заходи как-нибудь.
—
Ну, уж
ты сам езди на своих пароходах, — ворчал он, размахивая палкой, — а мы на берегу посидим.
— Ах
ты, шайтан! — ругался Шахма, ощупывая опустевшую пазуху и делая гримасы. —
Ну, шайтан!.. Левая нога, правая нога, и нет ничего, а старый Шахма дурак.
—
Ты посмотри на себя-то, — поговаривала Анна, —
тебе водку пить с Ермилычем да с попом Макаром, а настоящего-то ничего и нет.
Ну, каков
ты есть человек, ежели
тебя разобрать? Вон глаза-то заплыли как от пьянства… Небойсь Галактион компании не ломает, а всегда в своем виде.
— Страсть это я люблю, как
ты зачнешь свои загадки загадывать, Михей Зотыч. Даже мутит… ей-богу…
Ну, и скажи прямо, а то прямо ударь.
— Да это
ты, Михей Зотыч? Тьфу, окаянный человек! — засмеялся грозный исправник. — Эк
тебя носит нелегкая! Хочешь коньяку? Нет?
Ну, я скоро в гости к
тебе на мельницу приеду.
— Нет, я так, к примеру. Мне иногда делается страшно. Сама не знаю отчего, а только страшно, страшно, точно вот я падаю куда-то в пропасть. И плакать хочется, и точно обидно за что-то. Ведь
ты сначала меня не любил.
Ну, признайся.
— Я уйду совсем, если
ты не будешь лежать смирно… Вытяни руку вот так.
Ну, будь теперь паинькой.
— Знаю, знаю, что
ты тут хорошо устроился. Совсем хорошо…
Ну, как поживает любезная сестрица Харитина Харитоновна? А потом, как эту мерзавку зовут? Бубниху?.. Хорошими делами занялся, нечего сказать!
— Э, вздор!.. Никто и ничего не узнает. Да
ты в первый раз, что ли, в Кунару едешь? Вот чудак. Уж хуже, брат, того, что про
тебя говорят, все равно не скажут.
Ты думаешь, что никто не знает, как
тебя дома-то золотят? Весь город знает…
Ну, да все это пустяки.
—
Ну, квартирку-то могли бы и получше найти, — как ни в чем не бывало, советовала Харитина, оглядывая комнаты. — Ты-то чего смотрела, Сима?
—
Ну, перестань. Я знаю, что сердишься. А только напрасно… Я
тебе зла не жалаю, и мне ничего твоего не нужно. Своего достаточно.
— Скажи, пожалуйста, ты-то зачем здесь? Впрочем, я видела, как
ты разгуливаешь с Пашенькой. Ах
ты, глупенький глупенький!..
Ну, давай, делай руку кренделем!
— Что же
ты молчишь? — неожиданно накинулась на него Харитина. —
Ты мужчина… Наконец,
ты не чужой человек.
Ну, говори что-нибудь!
— Дурак! Из-за
тебя я пострадала… И словечка не сказала, а повернулась и вышла. Она меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась у кислятины… Если б
ты был настоящий мужчина, так
ты приехал бы ко мне в тот же день и прощения попросил. Я целый вечер
тебя ждала и даже приготовилась обморок разыграть…
Ну, это все пустяки, а вот
ты дома себя дурак дураком держишь. Помирись с женой… Слышишь? А когда помиришься, приезжай мне сказать.
— И только? Теперь нечего и думать о пенсии.
Ну, значит,
тебе придется идти к отцу.
—
Ну, я скажу
тебе, голубчик, по секрету,
ты далеко пойдешь… Очень далеко. Теперь ваше время… да. Только помни старого сибирского волка, исправника Полуянова: такова бывает превратность судьбы. Был человек — и нет человека.
—
Ну, что
тебе нужно? — отозвался грубо Галактион.
—
Ты бы то подумал, поп, — пенял писарь, —
ну, пришлют нового исправника, а он будет еще хуже. К этому-то уж мы все привесились, вызнали всякую его повадку, а к новому-то не будешь знать, с которой стороны и подойти. Этот нащечился, а новый-то приедет голенький да голодный, пока насосется.
— Опять
ты глуп… Раньше-то
ты сам цену ставил на хлеб, а теперь будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А
ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что лучше… да…
Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
— И это еще ничего, Ермилыч, —
ну, отобрали у
тебя пшеницу, отобрали рожь…
— Как это он мне сказал про свой-то банк, значит, Ермилыч, меня точно осенило. А возьму, напримерно, я, да и открою ссудную кассу в Заполье, как
ты полагаешь? Деньжонок у меня скоплено тысяч за десять, вот рухлядишку побоку, —
ну, близко к двадцати набежит. Есть другие мелкие народы, которые прячут деньжонки по подпольям… да. Одним словом, оборочусь.
— Сами управимся, бог даст… а
ты только плант наведи. Не следовало бы
тебе по-настоящему так с отцом разговаривать, —
ну, да уж бог с
тобой… Яйца умнее курицы по нынешним временам.
— А
ты всем скажи: отец, мол, родной виноват, — добавил Михей Зотыч с прежнею улыбкой. — Отец насильно женил…
Ну, и будешь прав, да еще тебя-то пожалеют, особливо которые бабы ежели с жиру бесятся. Чужие-то люди жалостливее.
—
Ну, милый зятек, как мы будем с
тобой разговаривать? — бормотал он, размахивая рукой. — Оно тово… да… Наградил господь меня зятьками, нечего сказать. Один в тюрьме сидит, от другого жена убежала, третий… Настоящий альбом! Истинно благословил господь за родительские молитвы.
—
Ну, чего
ты боишься, сахар? Посмотри на себя в зеркало: рожа прямо на подсудимую скамью просится. Все там будем.
Ну, теперь доволен?
— Молода
ты, Харитина, — с подавленною тоской повторял Полуянов, с отеческой нежностью глядя на жену. — Какой я
тебе муж был? Так, одно зверство. Если бы
тебе настоящего мужа…
Ну, да что об этом говорить! Вот останешься одна, так тогда устраивайся уж по-новому.
— Все-таки нужно съездить к нему в острог, — уговаривала Прасковья Ивановна. — После, как знаешь, а сейчас нехорошо. Все будут пальцами на
тебя показывать. А что касается…
Ну, да за утешителями дело не станет!
—
Ну, это уж мое дело! Я уговорю доктора, а
ты к Серафиме съезди… да.
—
Ты уж меня извини, что по-деревенски ввалился без спросу, — оправдывался Замараев. — Я было заехал к тестю, да он меня так повернул…
Ну, бог с ним. Я и поехал к
тебе.
—
Ну, так проваливай! — грубо ответила Харитина. — Тоже сахар нашелся!.. А впрочем, мне все равно.
Ты где остановился-то?
— Давненько мы не видались, — заговорила она первая, удерживая руку Галактиона в своей. —
Ну, как поживаешь? Впрочем, что я
тебя спрашиваю? Мне-то какое до
тебя дело?
— Я? Пьяный? — повторил машинально Галактион, очевидно не понимая значения этих слов. — Ах, да!.. Действительно, пьян…
тобой пьян.
Ну, смотри на меня и любуйся, несчастная. Только я не пьян, а схожу с ума. Смейся надо мной, радуйся. Ведь
ты знала, что я приду, и вперед радовалась? Да, вот я и пришел.
— Ничего
ты не понимаешь — вот и ничего.
Ну, зачем я сюда пришел?
— Говори…
ну, говори все, — настаивала Харитина. — Я жена Полуянова, а
ты…
ты…
— Нет,
ты молчи, а я буду говорить.
Ты за кого это меня принимаешь, а? С кем деньги-то подослал? Писарь-то своей писарихе все расскажет, а писариха маменьке, и пошла слава, что я у
тебя на содержании. Невелика радость!
Ну, теперь
ты говори.
—
Ну ладно, не будем теперь об этом говорить, — решил Галактион, махнув рукой. — Разве с
тобой кто-нибудь сговаривал?
—
Ну,
ну, ладно… Притвори-ка дверь-то. Ладно… Так вот какое дело. Приходится везти мне эту стеариновую фабрику на своем горбу… Понимаешь? Деньжонки у меня есть…
ну, наскребу тысяч с сотню. Ежели их отдать — у самого ничего не останется. Жаль… Тоже наживал… да. Я и хочу так сделать: переведу весь капитал на жену, а сам тоже буду векселя давать, как Ечкин.
Ты ведь знаешь законы, так как это самое дело, по-твоему?
— Ах, братец
ты мой… ддаа! — мычал Вахрушка. — Ну-ка, лени ищо один стаканчик.