Неточные совпадения
— Значит, брат Павлин. Так…
Я сам хотел поступить в монахи, да терпенья
не хватило. Вот табачишко курю, монопольку пью… А грехов — неочерпаемо!
— Так, человек десяти
не наберется. Я-то еще на послушании… Всего как три года в обители.
— А
не знаю…
Я ведь
не грамотный, да и летописи все пригорели. У нас в обители живет о. келарь, древний старичок, так он все знает и рассказывает.
— А
я хотел сказать… (Брат Павлин замялся,
не решаясь назвать Половецкого братом Михаилом). Видите-ли, у нас в обители есть брат Ираклий… Большего ума человек, но строптивец. Вот он
меня и смутил… Придется о. игумну каяться. Обманул
я его, как неверный раб…
Я и сказал, что у
меня дядя помирает, а дяди-то и
не бывало.
— Да, но все-таки…
Мне кажется, что можно бы обойтись и без грязи. Это ведь совсем нетрудно. Например, вымыть вот этот столик, нашему официанту вымыть руки, повару
не вытирать грязных рук о свою куртку.
— Чего бояться-то? Мы, напримерно, их на острову устигли, польшу эту самую. Человек с четыреста набралось конницы, а нас лазутчик провел… Ночь, дождь — ну, ни одного
не осталось живого. В темноте-то где разбирать, убил или
не убил…
Меня по голове здорово палашом хлопнули, два месяца в больнице вылежал.
— Главное, неприятель… — объяснял Егорушка. — Он, ведь,
меня не жалеет, ну, и
я его
не жалею…
— Да, трудновато… — согласился Егорушка. — Вот хоть до
меня коснись — горд
я и никому
не уступлю. Игумен бы
мне слово, а
я ему десять.
— А этого
я уж
не могу знать. Все зависит у нас от игумена… Так приезжают и живут. Только больше месяца оставаться игумен
не позволяет.
— Помилуйте, барин, да из
меня слова-то топором
не вырубишь… Так, с языка сорвалось. Ах, Павел Митрич…
— Он и игумну спуску
не дает… Особенный человек. Так смотреть, так злее его нет и человека на свете. А он добрый. Чуть что и заплачет. Когда
меня провожал — прослезился… А что
я ему? Простец, прямо человек от пня…
— Нет,
меня он
не обидел пока ничем.
— И вот всегда так… Суется
не в свое дело и везде лезет, как осенняя муха. Никакого ему касательства до странноприимницы нет, а он распоряжается. А o. келарь всегда молчит… Великий он молчальник у нас… Ну вы тут пока устраивайтесь, а
я пойду к себе. Ох, достанется
мне от о. игумена… Сейчас-то он еще в церкви, а вот когда служба кончится.
— Послушайте, вам-то какое дело? Оставьте
меня, пожалуйста, в покое… Ведь странноприимницей заведует о. келарь, а
не вы.
— Нет,
не беспокойтесь,
я не фальшивый монетчик…
— Ах, как все это нехорошо вышло! — сообщил он Половецкому. — Каялся
я игумену, а он хоть бы слово… «Твое дело, тебе и знать». Вот и вес разговор… Презирает он
меня за мое малодушие. А все Ираклий подбивал… Сам-то
не пошел, а
меня подвел. Кого угодно на грех наведет, строптивец… И надо
мной же издевается.
— Тошно
мне, игумен… ох, тошнехонько! — с каким-то детским всхлипываньем повторял Теплоухов,
не вытирая слез. — Руки на себя наложу…
—
Я…
я не знаю, что сделаю с ним!.. Это… это…
я не знаю, как это называется…
—
Я знаю, что сделали это вы, но
не понимаю, для чего вы это сделали.
— И очень даже просто…
Я могу и по философии… В писании даже сказано:
не сотвори себе кумира и всякого подобия… Очень просто.
— А ведь вы верно говорите… т. е.
мне не случалось об этом думать. У вас, вероятно, были дети?
— Да… т. е. хуже… Ах, ради Бога,
не пытайте
меня?!.. Какое вам дело до
меня?
Я ее по целым дням носил на руках, согревал ее собственным дыханием, а она уходила от
меня все дальше, дальше, в тот неведомый никому мир, где сознание уже
не освещает живую душу…
— Нет, отчего-же…
Я еще
не инок, а только на послушании, как и брат Павлин. По-моему, вы все, т. е. мирские люди —
не уважаете женщину…
—
Мне хотелось бы пожить у вас еще с месяц, если конечно, это вас
не стеснит…
— Дело ваше.
Я не гоню, а только устав… Хотя апостол Павел и сказал, что по нужде и закону пременение бывает. Мое дело сказать вам…
— Если кто может обойтись даже без рыбки — отлично.
Я уверен, что в будущем
не будут есть ни мяса, ни рыбы, потому что это несправедливо, но дело все-таки
не в этом. По-моему, это мести лесенку с нижней ступеньки…
— А
я опять так думаю, Михайло Петрович: ну, хорошо, никто
не будет есть говядину, а куда же тогда скот денется? Зачем же
я буду даром кормить бычка или свинушку?.. Куда, например, денутся лишние петушки, которые ежели сверх числа? Ну, на быке еще можно и ездить, и землю пахать, а на петухе или на свинье далеко
не уедешь.
—
Не знаю, как понравится, а только старался. Кстати
я захватил и документик с собой… Завтра пойдет к владыке. Нарочно приехал, чтобы показать вам.
— Пожалуйста, избавьте
меня, — заметил Половецкий, снимая промокший кожаный рыбацкий фартук. —
Я не страдаю любопытством…
— Однако-же… Зачем
я в таком случае ехал сюда и даже чуть
не утонул?
— Что-же,
не дурно, — похвалил спокойно Половецкий, когда чтение доноса кончилось. — Скажу даже больше:
мне нравится стиль… Кстати, могу только пожалеть почтеннейшего владыку, который будет читать ваше произведение.
— Нет, уж вы
мне позвольте… Верующих в Бога много, и таковые встречаются даже между корреспондентами. А вот господа интеллигентные люди
не желают верить в беса…
Не правится им. Да… А это невозможно. Ежели есть Бог, должен быть и бес… Очень просто.
— Да, верю.
Я уже говорил вам… Для
меня она нечто живое, даже несколько больше, потому-что она живет и
не умирает.
— Страшного, положим, ничего нет, а интересно, — продолжал Половецкий. — Благодаря телефону сделано удивительное открытие, на которое почему-то до сих пор
не обращено никакого внимания. Именно, голоса своих знакомых узнаешь, а свой голос
не можешь узнать…
Я сам проделывал этот опыт.
Найдите
мне человека, который в конце своей жизни сказал бы, что он доволен вот этой прожитой жизнью и что если бы имел возможность прожить вторую жизнь, то
не прожил бы ее иначе.
— Вы почти угадали, хотя и
не совсем. Относительно
я и сейчас очень богатый человек, но в обитель пришел
не потому, что пресытился богатой жизнью.
— Извините, это
я так, к слову сказал…
Не имею права допытываться. Павел Митрич Присыпкин в последнее время так вот как тосковал и даже плакал.
— И нисколько
не мудреный…
Я много думал об этом и пришел к своему собственному згключению.
— Ничего
я не понимаю… — кротко признавался брат Павлин. — Темный человек…
— Дело вкуса… Лично
я в Наполеоне уважаю только гениального стратега, а что касается человека, то он
мне даже очень
не нравится.
—
Я не понимаю, какая-же тут связь: Наполеон и американцы?
— А есть и связь: Наполеон хотел завоевать мир мечем, а гг. американцы своим долларом. Да-с… Что лучше? А хорошие слова все на лицо: свобода, братство, равенство… Посмотрите, что они проделывают с китайцами, — нашему покойнику Присыпкину впору.
Не понравилось, когда китаец начал жать янки своим дешевым трудом, выдержкой, выносливостью… Ха-ха!.. На словах одно, а на деле совершенно наоборот… По
мне уж лучше Наполеон, потому что в силе есть великая притягивающяя красота и бесконечная поэзия.
— Ты у
меня маленькая язычница… да?.. — думал Половецкий вслух. — Нет, нет,
я пошутил…
Не следует сердиться. Мы будем всех любить… Ведь в каждом живет хороший человек, только нужно уметь его найти. Так? бесконечная доброта — это религия будущего и доброта деятельная, а
не отвлеченная. Ты согласна со
мной? Так, так… сейчас человек хуже зверя, а будет время, когда он сделается лучше.
— А так, ваше высокоблагородие, — по солдатски вытянувшись, ответил Егорушка. — Грехи отмаливать пришел. Значит, на нашем пароходе «Брате Якове» ехал наш губернатор… Подаю ему щи, а в щах, например, таракан. Уж как его, окаянного, занесло в кастрюлю со щами — ума
не приложу!.. Ну, губернатор сейчас капитана, ногами топать, кричать, а капитан сейчас, значит,
меня в три шеи… Выслужил, значит, пенсию в полном смысле: четыре недели в месяц жалованья сейчас получаю. Вот и пришел в обитель грех свой замаливать…
— А вот уж этого, ваше высокоблагородие,
я никак даже
не могу знать. Из всей родни есть у
меня один племянник, только
не дай Бог никому такую родню. Глаз то ведь он
мне выткнул кнутовищем, когда
я выворотился со службы… Как же, он самый!..
Я значит, свое стал требовать, что осталось после упокойного родителя, расспорились, а он
меня кнутовищем да прямо в глаз…
— А ведь
я тогда обманул игумна… Ей Богу! Ведь нарочно приезжал ему каяться, а слов то и
не хватило. Нету настоящих слов — и шабаш. У
меня такая бывает смертная тоска… Слава Богу, кажется, все есть, и можно сказать, что всего есть даже через число. Нет, тоска… А тут… Да, тут вышел совсем даже особенный случай…