Неточные совпадения
Кругом
все было покрыто белой снежной пеленой, исчерченной вдоль
и поперек желтыми промысловыми дорожками.
Кишкин достал берестяную тавлинку, сделал жестокую понюшку
и еще раз оглядел шахты. Ах, много тут денежек компания закопала — тысяч триста, а то
и побольше. Тепленькое местечко досталось: за триста-то тысяч
и десяти фунтов золота со
всех шахт не взяли. Да, веселенькая игрушка, нечего сказать… Впрочем, у денег глаз нет: закапывай, если лишних много.
Он иногда
и ночевал здесь, в землянке, которая была выкопана в насыпи плотины, — с этой высоты старику видно было
все на целую версту.
— Вырешили ее вконец… Первого мая срок:
всем она будет открыта. Кто хочет, тот
и работает. Конечно, нужно заявки сделать
и протчее. Я сам был в горном правлении
и читал бумагу.
— Балчуговские сами по себе: ведь у них площадь в пятьдесят квадратных верст. На сто лет хватит… Жирно будет, ежели бы им еще
и Кедровскую дачу захватить: там четыреста тысяч десятин… А какие места: по Суходойке-реке, по Ипатихе, по Малиновке — везде золото.
Все россыпи от Каленой горы пошли, значит, в ней жилы объявляются… Там еще казенные разведки были под Маяковой сланью, на Филькиной гари, на Колпаковом поле, у Кедрового ключика. Одним словом, Палестина необъятная…
— Известно, золота в Кедровской даче неочерпаемо, а только ты опять зря болтаешь: кедровское золото мудреное — кругом болота, вода долит, а внизу камень. Надо еще взять кедровское-то золото. Не об этом речь. А дело такое, что в Кедровскую дачу кинутся промышленники из города
и с Балчуговских промыслов народ будут сбивать. Теперь у нас
весь народ как в чашке каша, а тогда
и расползутся… Их только помани. Народ отпетый.
— А ведь ты верно, — уныло согласился Зыков. — Потащат наше золото старателишки. Это уж как пить дадут. Ты их только помани… Теперь за ними не уследишь днем с огнем, а тогда
и подавно! Только, я думаю, — прибавил он, — врешь ты
все…
Ревизор приехал, а мы дно раскопали да старые свалки сверху песочком посыпали —
и сошло
все.
Собственно, Зыков мог заставить рабочих сделать крепи, но
все они были такие оборванные
и голодные, что даже у него рука не поднималась.
Зимнее время на промыслах
всех подтягивает: работ нет, а есть нужно, как
и летом.
Вашгерды были заперты на замок
и, кроме того, запечатаны восковыми печатями, —
все это делалось в тех видах, чтобы старатели не воровали компанейского золота.
— Скажи, а мы вот такими строгалями, как ты,
и будем дудки крепить, — ответил за
всех Матюшка. — Отваливай, Михей Павлыч, да кланяйся своим, как наших увидишь.
— Вот
и отлично! — обрадовался Кишкин. — Мне бы с ними надо со
всеми переговорить.
— Неужто правда, андел мой? А? Ах, божже мой… да, кажется, только бы вот дыхануть одинова дали, а то ведь эта наша конпания — могила. Заживо
все помираем… Ах, друг ты мой, какое ты словечко выговорил! Сам, говоришь,
и бумагу читал? Правильная совсем бумага? С орлом?..
— Да я… как гвоздь в стену заколотил: вот я какой человек. А что касаемо казенных работ, Андрон Евстратыч, так будь без сумления: хоша к самому министру веди —
все как на ладонке покажем. Уж это верно… У меня двух слов не бывает.
И других сговорю. Кажется, глупый народ,
всего боится
и своей пользы не понимает, а я
всех подобью:
и Луженого,
и Лучка,
и Турку. Ах, какое ты слово сказал… Вот наш-то змей Родивон узнает, то-то на стену полезет.
Вторая жена была взята в своей же Нагорной стороне; она была уже дочерью каторжанки. Зыков лет на двадцать был старше ее, но она сейчас уже выглядела развалиной, а он
все еще был молодцом. Старик почему-то недолюбливал этой второй жены
и при каждом удобном случае вспоминал про первую: «Это еще при Марфе Тимофеевне было», или «Покойница Марфа Тимофеевна была большая охотница до заказных блинов». В первое время вторая жена, Устинья Марковна, очень обижалась этими воспоминаниями
и раз отрезала мужу...
Зыков
весь побелел, затрясся
и чуть не убил жену — да
и убил бы, если бы не помешали.
Он выходил домой в субботу вечером, когда шабашили
все работы
и когда нужно было идти в баню.
Вся семья подтягивалась, а семья была не маленькая: сын Яков с женой
и детьми, две незамужних дочери
и зять, взятый в дом.
У себя дома Яша Малый не мог распорядиться даже собственными детьми, потому что
все зависело от дедушки, а дедушка относился к сыну с большим подозрением, как
и к Устинье Марковне.
Из
всей семьи Родион Потапыч любил только младшую дочь Федосью, которой уже было под двадцать, что по-балчуговски считалось уже девичьей старостью: как стукнет двадцать годков, так
и перестарок.
С первой дочерью Марьей, которая была на пять лет старше Федосьи, так
и случилось: до двадцати лет
все женихи сватались, а Родион Потапыч
все разбирал женихов: этот нехорош, другой нехорош, третий
и совсем плох.
Устинья Марковна под строжайшим секретом от мужа раза два в год навещала Татьяну, хотя это
и самой ей было в тягость, потому что плохо жилось непокорной дочери, — муж попался «карахтерный», под пьяную руку совсем буян, да
и зашибал он водкой
все чаще
и чаще.
У Татьяны почти каждый год рождался ребенок, но, на ее счастье, дети больше умирали,
и в живых оставалось
всего шесть человек, причем дочь старшая, Окся, заневестилась давно.
Работал Прокопий на золотопромывальной фабрике в доводчиках
и получал
всего двенадцать рублей.
Главным несчастьем
всей своей жизни Устинья Марковна считала то, что у нее родились
все девки
и ни одного сына.
Вон «варначка» Марфа Тимофеевна родила
всего одного, да
и тот сын…
Федосья убежала в зажиточную сравнительно семью; но, кроме самовольства, здесь было еще уклонение в раскол, потому что брак был сводный.
Все это так поразило Устинью Марковну, что она, вместо того чтобы дать сейчас же знать мужу на Фотьянку, задумала вернуть Федосью домашними средствами, чтобы не делать лишней огласки
и чтобы не огорчить старика вконец. Устинья Марковна сама отправилась в Тайболу, но ее даже не допустили к дочери, несмотря ни на ее слезы, ни на угрозы.
— Вот ужо воротится отец с промыслов
и голову снимет!.. Разразит он
всех… Ох, смертынька пришла!..
Прокопий, по обыкновению, больше отмалчивался. У него всегда выходило как-то так, что
и да
и нет. Это поведение взорвало Яшу. Что, в самом-то деле, за
все про
все отдувайся он один, а сами, чуть что, —
и в кусты. Он напал на зятя с особенной энергией.
Это была хитрая уловка со стороны тишайшего зятя, знавшего самое слабое место Яши. Он, конечно, сейчас же вскипел, обругал
всех и довольно откровенно заявил...
Напустив на себя храбрости, Яша к вечеру заметно остыл
и только почесывал затылок. Он сходил в кабак, потолкался на народе
и пришел домой только к ужину. Храбрости оставалось совсем немного, так что
и ночь Яша спал очень скверно,
и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в доме раньше
всех и видела, как Яша начинает трусить. Роковой день наступал. Она ничего не говорила, а только тяжело вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
В критических случаях Яша принимал самый торжественный вид, а сейчас трудность миссии сопряжена была с вопросом о собственной безопасности. Ввиду
всего этого Яша заседлал лошадь
и отправился на подвиг верхом. Устинья Марковна выскочила за ворота
и благословила его вслед.
До Тайболы считали верст пять,
и дорога
все время шла столетним сосновым бором, сохранившимся здесь еще от «казенной каторги», как говорил Мыльников, потому что золотые промысла раскинулись по ту сторону Балчуговского завода.
Мыльников знал почти
всех, кто встречался,
и не упускал случая побалагурить.
— Ну, Яшенька,
и зададим мы кержакам горячего до слез!.. — хвастливо повторял он, ерзая по лошадиной спине. —
Всю ихнюю стариковскую веру вверх дном поставим… Уважим в лучшем виде! Хорошо, что ты на меня натакался, Яша, а то одному-то тебе где бы сладить… Э-э, мотри: ведь это наш Шишка пехтурой в город копотит! Он…
— Бог не без милости, Яша, — утешал Кишкин. — Уж такое их девичье положенье: сколь девку ни корми, а
все чужая… Вот что, други, надо мне с вами переговорить по тайности: большое есть дело. Я тоже до Тайболы, а оттуда домой
и к тебе, Тарас, по пути заверну.
На самом берегу стояла
и скорняжная — каменное низкое здание, распространявшее зловоние на
весь квартал.
— Что же вера?
Все одному Богу молимся,
все грешны да Божьи…
И опять не первая Федосья Родионовна по древнему благочестию выдалась: у Мятелевых жена православная по городу взята, у Никоновых ваша же балчуговская… Да мало ли!.. А между прочим, что это мы разговариваем, как на окружном суде… Маменька, Феня, обряжайте закусочку да чего-нибудь потеплее для родственников. Честь лучше бесчестья завсегда!.. Так ведь, Тарас?
Яша тяжело вздохнул, принимая первую рюмку, точно он продавал себя. Эх,
и достанется же от родителя!.. Ну, да
все равно: семь бед — один ответ…
И Фени жаль,
и родительской грозы не избежать. Зато Мыльников торжествовал, попав на даровое угощение… Любил он выпить в хорошей компании…
С каждой новой рюмкой гости делались
все разговорчивее. У Яши начали сладко слипаться глаза,
и он чувствовал себя уже совсем хорошо.
Ермошка любил, когда его ругали, а чтобы потешиться, подстегнул лошадь веселых родственников,
и они чуть не свалились вместе с седлом. Этот маленький эпизод несколько освежил их,
и они опять запели во
все горло про сибирского генерала. Только подъезжая к Балчуговскому заводу, Яша начал приходить в себя: хмель сразу вышибло. Он
все чаще
и чаще стал пробовать свой затылок…
Вот загудел
и свисток на фабрике. Под окнами затопали торопливо шагавшие с фабрики рабочие —
все торопились по домам, чтобы поскорее попасть в баню. Вот
и зять Прокопий пришел.
— Да вы… вы одурели тут
все без меня? — хрипло крикнул он,
все еще не веря собственным ушам. — Да я вас!.. Яшка, вон!.. Чтобы
и духу твоего не осталось!
Мыльников презрительно фыркнул на малодушного Яшу
и смело отворил дверь в переднюю избу. Там шел суд. Родион Потапыч сидел по-прежнему на диване, а Устинья Марковна, стоя на коленях, во
всех подробностях рассказывала, как
все вышло. Когда она начинала всхлипывать, старик грозно сдвигал брови
и топал на нее ногой. Появление Мыльникова нарушило это супружеское объяснение.
Слышь,
и тебя в главные свидетели запятил,
и фотьянских штегеров,
и балчуговских,
всех в один узел хочет завязать.
Прямо так
и говорит: «
Всех в Сибирь упеку».
Мыльников с важностью присел к столу
и рассказал
все по порядку: как они поехали в Тайболу, как по дороге нагнали Кишкина, как потом Кишкин дожидался их у его избушки.
— Пора мне
и свой угол завести, — продолжал Яша. — Вот по весне выйдет на волю Кедровская дача, так надо не упустить случая…
Все кинутся туда, ну
и мы сговорились.
Устинья Марковна так
и замерла на месте. Она
всего ожидала от рассерженного мужа, но только не проклятия. В первую минуту она даже не сообразила, что случилось, а когда Родион Потапыч надел шубу
и пошел из избы, бросилась за ним.