Неточные совпадения
—
Ну, едва
тебя Бог простил с запором-то… — проговорил Михалко, въезжая в ворота верхом.
— Знамо дело, не так же ее бросить… Не нашли с отцом-то другого времени, окромя распутицы, — ворчал добродушно Зотушка, щупая лошадь под потником. — Эх, как пересобачил…
Ну, я ее тут вывожу, а
ты ступай скорей в избу, там чай пьют, надо полагать. В самый раз попал.
—
Ну, Бог
тебя благословит, милушка. А послал бы
ты лучше Архипа, чем самому трястись по этакой грязище.
—
Ну что, плохо
тебе? — спрашивал Брагин, напрасно отыскивая глазами что-нибудь, на что можно было бы сесть.
— Ведь пятнадцать лет ее берег, Гордей Евстратыч… да… пуще глазу своего берег…
Ну, да что об этом толковать!.. Вот что я
тебе скажу… Человека я порешил… штегеря, давно это было… Вот он, штегерь-то, и стоит теперь над моей душой… да… думал отмолить, а тут смерть пришла…
ну, я
тебя и вспомнил… Видел жилку? Но богачество… озолочу
тебя, только по гроб своей жизни отмаливай мой грех… и старуху свою заставь… в скиты посылай…
— Нет, Гордей Евстратыч… Ох, тошнехонько!.. нет, не обману… Не для
тебя соблюдал местечко, а для себя…
Ну, так поклянешься?
—
Ну, слушай, Гордей Евстратыч… Робили мы, пятнадцать годов тому назад, у купцов Девяткиных… шахту били… много они денег просадили на нее… я ходил у них за штегеря… на восемнадцатом аршине напали на жилку… а я сказал, что дальше незачем рыть… От всех скрыл…
ну, поверили, шахту и бросили… Из нее я
тебе жилку с Михалком послал…
— А у Вукола вон какой домина схлопан — небось, не от бедности! Я ехал мимо-то, так загляденье, а не дом. Чем мы хуже других, мамынька, ежели нам Господь за родительские молитвы счастье посылает… Тоже и насчет Маркушки мы все справим по-настоящему, неугасимую в скиты закажем, сорокоусты по единоверческим церквам, милостыню нищей братии,
ну, и
ты кануны будешь говорить. Грешный человек, а душа-то в нем христианская. Вот и будем замаливать его грехи…
— А Лапшин, Порфир Порфирыч…
ты не гляди на него, что в десять-то лет трезвым часу не бывал, — он все оборудует левой ногой… уж я знаю эту канитель… Эх, как бы я здоров-то был, Гордей Евстратыч, я бы
тебя везде провел.
Ну, да и без меня пройдешь с золотом-то… только одно помни: ни в чем не перечь этим самым анжинерам, а то, как лягушку, раздавят…
—
Ну, обнаковенно. У него зараза: платки девкам в хоровод бросать… Прокурат он, Порфир-то Порфирыч, любит покуражиться; а так — добреющая душа, — хоть выспись на нем… Он помощником левизора считается, а от него все идет по этим приискам… Недаром Шабалин-то льнет к нему… Так уж
ты прямо к Порфиру Порфирычу, объявишь, что и как; а он
тебя уж научит всему…
— Ой, врешь, по роже твоей вижу, что врешь… Ведь
ты обмануть меня хочешь? А потом хвастаться будешь: левизора, дескать, облапошил…
Ну, голубчик, распоясывайся, что и как. Я человек простой, рубаха-парень. Семен!
— Дурак!.. Ну-с, так как это у вас все случилось, расскажите. А предварительно мы для разговору по единой пропустим. У меня уж такое правило, и
ты не думай кочевряжиться. Сенька двухголовый! Подать нам графин водки и закусить балычка, или икорки, или рыжичков солененьких…
—
Ну, отлично. Я люблю молоденьких, которые поласковее… Знаешь по себе, что всякая живая душа калачика хочет!..
Ты хотя и вдовец, а все-таки живой человек…
— Враки… Пей!.. Вон Вуколко ваш, так тот сам напрашивается.
Ну, так жилку нашел порядочную, Гордей Евстратыч? Отлично… Мы устроим
тебя с твоей жилкой в лучшем виде, копай себе на здоровье, если лишние деньги есть.
—
Ну, я приеду к вам в Белоглинский, — говорил на другой день Лапшин, — тогда все твое дело устрою; а
ты, смотри, хорошенько угощай…
— Наконец-то!.. — закричал Шабалин, поднимаясь навстречу остановившемуся в дверях гостю. —
Ну, Гордей Евстратыч, признаюсь, выкинул
ты отчаянную штуку… Вот от кого не ожидал-то! Господа, рекомендую: будущий наш золотопромышленник, Гордей Евстратыч Брагин.
— Садись, Гордей Евстратыч, — усаживал гостя Шабалин. — Народ все знакомый, свой… А
ты ловко нас всех поддел, ежели разобрать. А? Думал-думал да и надумал…
Ну, теперь, брат, признавайся во всех своих прегрешениях! Хорошо, что я не догадался раньше, а то не видать бы
тебе твоей жилки как своих ушей.
—
Ну, ведь есть у вас в доме кто-нибудь помоложе
тебя, бабушка?..
— А что я сказывал Гордею Евстратычу, то и
тебе скажу… Больше ничего не знаю. Плохо тогда мне пришлось, больно плохо; а тут Михалко в Полдневскую приехал,
ну, ко мне зашел… Думал, думал, чем пропадать жилке задарма — пусть уж ей владеет хоть хороший человек.
— Ого!.. Так вы вот как?!.
Ну, это все пустяки. Я первая
тебя не отдам за Алешку — и все тут… Выдумала! Мало ли этаких пестерей на белом свете найдется, всех не пережалеешь… Погоди, вот ужо налетит ясный сокол и прогонит твою мокрую ворону.
—
Ну уж это
ты напрасно… Печку не уберу! Лучше другой дом выстрою. Дай срок, вот золота летом намоем, тогда такую музыку заведем…
— Верно, мамынька, — подтверждал Гордей Евстратыч. —
Ты рассуди только то, что открой Маркушка кому другому жилку, да разве ему какая бы польза от этого была?..
Ну а мы свое дело сделали…
— Да и гости такие, что нам носу нельзя показать, и баушка запирает нас всех на ключ в свою комнату. Вот
тебе и гости… Недавно Порфир Порфирыч был с каким-то горным инженером,
ну, пили, конечно, а потом как инженер-то принялся по всем комнатам на руках ходить!.. Чистой театр… Ей-богу! Потом какого-то адвоката привозили из городу, тоже Порфир Порфирыч, так тово уж прямо на руках вынесли из повозки, да и после добудиться не могли: так сонного и уволокли опять в повозку.
—
Ну, так как
ты думаешь, Гордей Евстратыч? — спрашивала Татьяна Власьевна, когда они чинно уселись по местам.
—
Ну, а
ты, Зотушка, как думаешь? — спросила Татьяна Власьевна, чтобы перевести разговор.
— Он мне хуже в десять раз чужого, мамынька… Я десять человек чужих буду кормить, так по край мере от них доброе слово услышу. Зотей твой потвор всегда был,
ну,
ты ему и потачишь…
— Ниже, ниже, милушка, кланяйся матери-то… Кабы покойник-отец был жив, да он бы
тебя за такие скорые речи в живых не оставил.
Ну, ин, Бог простит…
— А я к вам, Федосья Ниловна, — заговорил Зотушка. — Нил-то Поликарпыч дома? Нету?..
Ну, еще успеем увидаться, моя касаточка. Ах, я и не успел
тебе захватить поклончика от Нюши…
—
Ну, Нюша, будет дурить, — говорил ей Гордей Евстратыч под веселую руку. — Хочу
тебя уважить: как поеду в город — заказывай себе шелковое платье с хвостом… Как дамы носят.
— Так, так, Марфа Петровна. Справедливые слова
ты говоришь… Будь бы еще чужие —
ну, на всякий роток не накинешь платок, а то ведь свои — вот что обидно.
—
Ну как знаешь, милушка… А только
ты поговорил бы с Аришей-то, больно она убивается. Расстраивают ее,
ну, она и скружилась…
—
Ну, Ариша, так вот в чем дело-то, — заговорил Гордей Евстратыч, тяжело переводя дух. — Мамынька мне все рассказала, что у нас делается в дому. Ежели бы раньше не таили ничего, тогда бы ничего и не было… Так ведь? Вот я с
тобой и хочу поговорить, потому как я
тебя всегда любил… Да-а. Одно
тебе скажу: никого
ты не слушай, окромя меня, и все будет лучше писаного. А что там про мужа болтают — все это вздор… Напрасно только расстраивают.
— Хорошо…
Ну, что муж
тебя опростоволосил, так это опять — на всякий чох не наздравствуешься…
Ты бы мне обсказала все, так Михалко-то пикнуть бы не смел…
Ты всегда мне говори все… Вот я в Нижний поеду и привезу
тебе оттуда такой гостинец… Будешь меня слушаться?
—
Ну, уважила
ты нас всех, Феня, — говорил на прощанье Гордей Евстратыч. — Пожалуй, я этак часто поважусь к вам в гости ездить…
—
Ну, уж я-то не заплачу,
ты это напрасно говоришь…
— Ах, какой
ты несговорный, Зотушка.
Ну стоит на тетку Алену сердиться?
Ты знаешь, какая она, значит, и толковать о ней нечего…
— Так и отдать ее Алешке? — докончил Гордей Евстратыч и тихо так засмеялся. — Так вот зачем
ты меня завела в свою горницу… Гм… Ежели бы это кто мне другой сказал, а не
ты, так я…
Ну, да что об этом говорить. Может, еще что на уме держишь, так уж говори разом, и я
тебе разом ответ дам.
—
Ну, так я сразу всю причину и нашел, — продолжал Гордей Евстратыч, соображая что-то про себя. — Я уж
тебе все до конца доскажу…
—
Ну, так я попрямее
тебе скажу: жены Гордею Евстратычу недостает!.. Кабы была у него молодая жена, все шло бы как по маслу… Я и невесту себе присмотрел, только вот с
тобой все хотел переговорить. Все сумлевался: может, думаю, стар для нее покажусь… А уж как она мне по сердцу пришлась!.. Эх, на руках бы ее носил… озолотил бы… В шелку да в бархате стал бы водить.
— Велика беда… — говорила модница в утешение Фене. — Ведь
ты не связана! Силком
тебя никто не выдает… Братец тогда навеселе были,
ну и
ты тоже завела его к себе в спальню с разговорами, а братец хоть и старик, а еще за молодого ответит. Вон в нем как кровь-то заходила… Молодому-то еще далеко до него!.. Эти мужчины пребедовые, им только чуточку позволь… Они всегда нашей женской слабостью пользуются.
Ну, о чем же
ты кручинишься-то? Было да сплыло, и весь сказ…
— Ну-ну… Вот это самое!.. Ах
ты, касаточка… голубушка!.. А я
тебе гостинца из города на всякий случай захватил. Это за старое должок…
— Так… Ведь он уговаривал Феню,
ну и
тебя уговорит. Я не таюсь ни от кого, мамынька…
—
Ну, теперь
ты оставь нас одних, — проговорила Татьяна Власьевна Нюше, когда девушки вошли в ее комнату. — Феня, голубка моя, садись вот сюда… ближе… Плохо слышу… ох, смерть моя…
—
Ну, горе не велико… — утешала Варвара Тихоновна. — Нашел о чем сокрушаться! Не стало этого добра… Все равно, женился бы на Фене, стала бы
тебя она обманывать.
— Эх, Варвара Тихоновна, Варвара Тихоновна… разве
ты можешь что-нибудь понимать?..
Ну, какое у
тебя понятие? Ежели у меня сердце кровью обливается… обидели меня, а взять не с кого…
—
Ну и пойди туда. Чего корячишься? — говорил Шабалин, подхватывая Зотушку под руку. — Вот я
тебе покажу, как не принимаешь… Такой состав у меня есть, что рога в землю с двух рюмок.
—
Ну,
ну… Экая
ты, бабушка, упрямая! А я еще упрямее
тебя… Отчего
ты не покажешь нам невесток своих и внучку? Знаю, что красавицы… Вот мы с красавицами и будем обедать. Я толстеньких люблю, бабушка… А Дуня у вас как огурчик. Я с ней хороводы водил на Святках… И Ариша ничего.
— Ах
ты, мой бутончик!.. пупочка… — говорил Порфир Порфирыч, целуя руки у Дуни. — Вот так красавица!.. Ну-ка, повернись-ка маленько…
Ну!.. Пышная бабенка, черт возьми! Аришенька, матушка, здравствуй!.. Что это
ты нахохлилась, как курица перед ненастьем?
—
Ну, мне на свои-то глаза свидетелей не надо, — отрезал Гордей Евстратыч и прибавил: — Все люди как люди, Порфир Порфирыч, только
тебя, как кривое полено, в поленницу никак не укладешь…