Неточные совпадения
— В то воскресенье
мы к Пятовым пойдем, баушка… Пойдем?.. Фене новое платье сшили, называется бордо, то есть это краска называется, баушка, бордо, а
не материя и
не мода. Понимаешь?
— Ну, Поликарп Семеныч, теперь уже прощай… Будет
нам грешить. Если
не умела по своему малодушию при муже жить, так надо теперь доучиваться одной.
— Нет, Исусовой молитвой
не буду, а так поклянусь…
Мы за всех обязаны молиться, а если ты мне добро сделаешь — так о тебе особая и молитва.
— А у Вукола вон какой домина схлопан — небось,
не от бедности! Я ехал мимо-то, так загляденье, а
не дом. Чем
мы хуже других, мамынька, ежели
нам Господь за родительские молитвы счастье посылает… Тоже и насчет Маркушки
мы все справим по-настоящему, неугасимую в скиты закажем, сорокоусты по единоверческим церквам, милостыню нищей братии, ну, и ты кануны будешь говорить. Грешный человек, а душа-то в нем христианская. Вот и будем замаливать его грехи…
— А я вот что тебе скажу, милушка… Жили
мы, благодарение Господу, в достатке, все у
нас есть, люди
нас не обегают: чего еще
нам нужно? Вот ты еще только успел привезти эту жилку в дом, как сейчас и начал вздорить… Разве это порядок? Мать я тебе или нет? Какие ты слова с матерью начал разговаривать? А все это от твоей жилки… Погляди-ко, ты остребенился на сватьев-то… Я своим умом так разумею, что твой Маркушка колдун, и больше ничего. Осиновым колом его надо отмаливать, а
не сорокоустом…
— Так, так… Конечно, бывают случаи, Татьяна Власьевна, — мягко соглашался о. Крискент, расправляя свою бородку веером. — Человек предполагает — Бог располагает. Это уж
не от
нас, а свыше.
Мы с своей стороны должны претерпевать и претерпевать… Как сказал апостол: «Претерпевый до конца, той спасен будет…» Именно!
Не так ли
мы должны поступать?
— Мне опять то в голову приходит, отец Крискент, — говорила в раздумье Татьяна Власьевна, — если это богатство действительно посылает Бог, то неужели
не нашлось людей лучше
нас?.. Мало ли бедных, милостивцев, отшельников…
— Татьяна Власьевна, Татьяна Власьевна… Так нельзя рассуждать. Разве
мы можем своим слабым умом проникать в планы и намерения Божии? Что такое человек? Персть, прах… Да. Еще раз повторяю: нужно покоряться и претерпевать, а
не мудрствовать и возвышаться прегордым умом.
— Заметьте, Татьяна Власьевна, я
не говорил: «берите жилку» и
не говорил — «откажитесь»… — ораторствовал батюшка, в последний раз с необыкновенной быстротой расстегивая и застегивая аметистовые пуговицы своего камлотового подрясника. — Ужо как-нибудь пошлите ко мне Гордея-то Евстратыча, так
мы покалякаем с ним по малости. Ну а как ваша молодайка, Дуня?
Мы уже сказали, что семья Брагиных была
не из богатых, потому что торговля «панским товаром» особенно больших выгод
не могла доставить сравнительно с другими отраслями торговли.
Известный запас новостей мучил Марфу Петровну, как мучит картежника каждый свободный рубль или как мучит
нас самая маленькая песчинка, попавшая в глаз; эта девица
не могла успокоиться и войти в свою рабочую колею до тех пор, пока
не выбалтывала где-нибудь у Савиных или Колобовых решительно все, что у нее лежало на душе.
— И вот попомните мое слово, Пелагея Миневна, — выкрикивала Марфа Петровна, страшно размахивая руками, — непременно все они возгордятся и
нас за соседей
не будут считать. Уж это верно! Потому как
мы крестьянским товаром торгуем, а они золотом, — компанию будут водить только с становым да с мировым…
— И хорошо, что
не в отца пошел, — говорила она, — с таким бойцом жить — без ребрышка ходить… А
нам не дорога его-то разгулка, а дорога домашняя потребность.
— Дурак!.. Ну-с, так как это у вас все случилось, расскажите. А предварительно
мы для разговору по единой пропустим. У меня уж такое правило, и ты
не думай кочевряжиться. Сенька двухголовый! Подать
нам графин водки и закусить балычка, или икорки, или рыжичков солененьких…
— Садись, Гордей Евстратыч, — усаживал гостя Шабалин. — Народ все знакомый, свой… А ты ловко
нас всех поддел, ежели разобрать. А? Думал-думал да и надумал… Ну, теперь, брат, признавайся во всех своих прегрешениях! Хорошо, что я
не догадался раньше, а то
не видать бы тебе твоей жилки как своих ушей.
— Гордей Евстратыч… голубчик… Христос с тобой, опомнись! — умоляла Татьяна Власьевна. — Вон соседи-то все смотрят на
нас… Ведь отродясь такого сраму
не видывали…
— То-то, Зотушка…
Мы с тобой заодно. Что ко мне в гости-то
не ходишь?
— Знаю, знаю… Да я-то
не больно ее испугался… Вот
мы ее сегодня утешим — будет
нас долго помнить! Ха-ха…
Мы сегодня второй напой делаем. Вон Гордей-то Евстратыч скоро рога в землю…
— Порфир Порфирыч, ваше высокоблагородие, — говорила Татьяна Власьевна, схватывая его благородие в тот самый момент, когда он только что хотел обнять Нюшу за талию. — Так нельзя, ваше высокоблагородие… У
нас не такие порядки, чтобы чужим мужчинам на девичью половину ходить…
— А ты, баушка, зачем Порфира Порфирыча прогнала от
нас? — приставала Нюша. — Ведь он
не съел бы
нас, баушка?
— Вот что, Марк, — заговорила серьезно Татьяна Власьевна, — все я думаю: отчего ты отказал свою жилку Гордею Евстратычу, а
не кому другому?.. Разве мало стало народу хоть у
нас на Белоглинском заводе или в других прочих местах? Все меня сумление берет… Только ты уж по совести расскажи…
— Нет, уж этому
не бывать, мамынька! — решительно заявил Гордей Евстратыч. — Потому как
нам приказчик совсем
не подходящее дело; день он в лавке, а ночью куда
мы его денем? То-то вот и есть… Мужики все на прииске, а дома снохи молодые, дочь на возрасте.
— А я
не к тому речь веду, что опасаюсь сам, — нет, разговоров, мамынька, много лишних пойдет. Теперь и без того все про
нас в трубу трубят, а тут и
не оберешься разговору…
— А ведь ты верно сказала, Марфуша. Жили
мы, никому
не мешали и теперь
не мешаем, а тут на-кася, какая притча стряслась! С чужими-то завсегда легче жить, чем со своими.
— Что вы это говорите, Татьяна Власьевна?.. У вас теперь и замениться есть кем: две снохи в доме… Мастерицы-бабочки,
не откуда-нибудь взяты! Особенно Ариша-то… Ведь Агнея Герасимовна первая у
нас затейница по всему Белоглинскому, ежели разобрать. Против нее разе только у вас состряпают, а в других прочих домах далеко
не вплоть.
— А вот соберемся как-нибудь… Спасибо, что
нас грешных
не забываете, Пелагея Миневна. Нынче как-то и
не применишься к людям… Гордость всех одолела…
— Да при лавке больше, Татьяна Власьевна. Он ведь домосед у
нас, сами знаете,
не любит больно-то расхаживать.
— Ничего
мы не получали. А я прихворнула перед Рождеством-то, а то бы раньше приехала…
— Ладно
нам, Алена Евстратьевна… Куда уж
нам за богатыми гоняться! — ответил Гордей Евстратыч. — Век прожили
не хуже других…
— Вон у
нас какая печка безобразная стоит, Гордей Евстратыч, —
не унималась Алена Евстратьевна. — Весь дом портит…
— А
мы не к нему, а к вам, Татьяна Власьевна, — говорил Плинтусов, щелкая каблуками. — Нарочно приехали поздравить вас с днем вашего тезоименитства.
— Вот
мы и поздравим старушку соборне, — кричал Вукол Логиныч, хлопая Татьяну Власьевну по плечу. — Так ведь, отец Крискент?.. Я хоть и
не вашей веры, а выпить вместе
не прочь…
— Ведь их надо будет оставить обедать, — соображала Татьяна Власьевна, считая гостей по пальцам. — Ох, горе мое, а у
нас и стряпни никакой
не заведено!..
— Нет, Гордей Евстратыч, видно,
нам не приходится водить с вами компанию… — заявил Пятов, хватаясь за шапку. — Вы богатые стали, лучше
нас найдете.
— Ничего вы
не смотрите, дармоеды! — ругался Гордей Евстратыч, шагая по конторке. — Ну какой у
нас порядок? По миру скоро все пойдем… Вот Шабалин
не по-нашему поворачивается с приисками!..
— Чтой-то, милушка, какой ты скупой стал! — мягко упрекала сына Татьяна Власьевна. — Ведь Маркушка
не чужой
нам, можно его успокоить… Да и недолго он натянет: доживет
не доживет до полой воды!
— Как же раньше-то, Гордей Евстратыч, ты ничего
не говорил про Зотушку? — удивлялась Татьяна Власьевна. — Уж
не объест же он
нас… Чужим людям подаем, а своего
не гнать же.
— Мало ли чего прежде-то было, мамынька… Дураками
мы жили, вот что! Надо за ум взяться… Ты вот за снохами-то присматривай: товару в лавке много, пожалуй, между рук
не ушел бы!
— И в самом-то деле, что это
мы больно раскошелились?.. — удивлялась Татьяна Власьевна, точно просыпаясь от какого-то долгого сна. — Ведь Шабалины
не кормят всяких пропойцев, да
не хуже других живут…
— Клятва — другое, мамынька…
Мы за него вечно будем Богу молиться, это уж верно. А насчет харчу и всякого у
нас и клятвы никакой
не было… Так я говорю, мамынька?
— Рабочих поедом съел… Все ему
не ладно, все
не так… Ругается… Намедни
нас с Пестерем обыскивал… Ей-богу!..
— Обнаковенно… ежели бы
мы захотели украсть, так
не попались бы, — согласился угрюмо Пестерь, мотая головой. — Комар носу бы
не подточил… А то обыскивать!
— Маркушка… Да разве
нам можно
не воровать… а?.. Человек
не камень, другой раз выпить захочет, ну… А-ах, милосливый Господи! Точно,
мы кое-что бирали, да только так, самую малость… ну, золотник али два… А он обыскивать… а?!. Ведь как он
нас обидел тогда… неужли на
нас уж креста нет?
— Тебе хорошо, черту… Умрешь, и вся тут, а
мы как? — соображал Кайло, раздражаясь все больше и больше. — Шайтан ты, я тебе скажу…
Не нашел никого хуже-то, окаянная душа! Он тебя и отблагодарил, нечего сказать… От этакого богачества мог бы тебе хошь десять рублей в месяц давать, а то…
— Ничего, милушка, потерпи, — отвечала Татьяна Власьевна. — В самом-то деле, ведь у
нас не золотые горы, — где взять-то для всех?.. По своей силе помогаем, а всех
не ублаготворишь. Царь богаче
нас, да и тот всем
не поможет…
— И
не говори… К нему и подойти теперь боязно. На снох дуется, Михалку с Архипом заморил на прииске, на Зотушку ворчит, со мной тоже
не много разговаривает. Скучища у
нас теперь…
— Да и гости такие, что
нам носу нельзя показать, и баушка запирает
нас всех на ключ в свою комнату. Вот тебе и гости… Недавно Порфир Порфирыч был с каким-то горным инженером, ну, пили, конечно, а потом как инженер-то принялся по всем комнатам на руках ходить!.. Чистой театр… Ей-богу! Потом какого-то адвоката привозили из городу, тоже Порфир Порфирыч, так тово уж прямо на руках вынесли из повозки, да и после добудиться
не могли: так сонного и уволокли опять в повозку.
— Что тут думать-то, мамынька? Конечно, худой жених доброму путь кажет. Спасибо за честь, а только родниться
нам с Пазухиными
не рука.
— Ох, Гордей Евстратыч, Гордей Евстратыч… Всякий лучше выбирает, да только
не всякому счастки выпадают. Может, и
мы не по себе дерево ищем…