Неточные совпадения
— Для чего? А
вот я там, может быть, покажу, как нас с
тобой люди уважают
и помнят, — отвечал Туберозов.
— Все
ты всегда со вздором лезешь, — заметил отец протопоп дьякону
и при этом, приставив одну трость к своей груди, сказал: —
вот это будет моя.
— Мне говорил отец Алексей, что
ты даром проповеди
и хорошим умом обладаешь. Он сам в этом ничего не смыслит, а верно от людей слышал, а я уж давно умных людей не видала
и вот захотела со скуки на
тебя посмотреть.
Ты за это на старуху не сердись.
— Что ж, — перебила меня она, — тем
и лучше, что у
тебя простая жена; а где
и на муже
и на жене на обоих штаны надеты, там не бывать проку. Наилучшее дело, если баба в своей женской исподничке ходит,
и ты вот ей за то на исподницы от меня это
и отвези. Бабы любят подарки, а я дарить люблю. Бери же
и поезжай с богом.
Вот и ты, поп Савелий, не бездомовник!
И у
тебя своя хатина будет; но увы! должен добавить, что будет она случаем.
Вот ты, поп, уже
и потребовался. Воевал
ты с расколом — не сладил; воевал с поляками — не сладил, теперь ладь с этою дуростью, ибо это уже плод от чресл твоих возрастает. Сладишь ли?.. Погадай на пальцах.
„А где же его душа в это время, ибо вы говорили-де, что у скота души нет?“ Отец Захария смутился
и ответил только то, что: „а ну погоди, я
вот еще
и про это твоему отцу скажу: он
тебя опять выпорет“.
Приехали на Святки семинаристы,
и сын отца Захарии, дающий приватные уроки в добрых домах, привез совершенно невероятную
и дикую новость: какой-то отставной солдат, притаясь в уголке Покровской церкви, снял венец с чудотворной иконы Иоанна Воина
и, будучи взят с тем венцом в доме своем, объяснил, что он этого венца не крал, а что, жалуясь на необеспеченность отставного русского воина, молил сего святого воинственника пособить ему в его бедности, а святой, якобы вняв сему, проговорил: „Я их за это накажу в будущем веке, а
тебе на
вот покуда это“,
и с сими участливыми словами снял будто бы своею рукой с головы оный драгоценный венец
и промолвил: „Возьми“.
— Правда, истинная правда, — отвечал, вздохнув, ротмистр. —
Вот мы с лекарем маленькую новость сделали: дали Варнаве мертвого человека сварить, а
и то сколько пошло из этого вздора! Кстати, дьякон:
ты, брат, не забудь, что
ты обещал отобрать у Варнавки эти кости!
— То есть как
тебе сказать украдены? Я не знаю, украдены они или нет, а только я их принес домой
и все как надо высыпал на дворе в тележку, чтобы схоронить, а теперь утром глянул: их опять нет,
и всего
вот этот один хвостик остался.
— Нет,
ты, брат, не финти, а сознавайся! Я наверно говорил, я говорил: «не касайся обряда»,
вот все! А почему я так говорил? Потому что это наша жизненность, наше существо,
и ты его не касайся. Понял
ты это теперь?
Марфа Андревна до сего времени, идучи с отцом Алексеем, всё о покосах изволили разговаривать
и внимания на меня будто не обращали, а тут вдруг ступили ножками на крыльцо, оборачиваются ко мне
и изволят говорить такое слово: «
Вот тебе, слуга мой, отпускная: пусти своих стариков
и брата с детьми на волю!»
и положили мне за жилет эту отпускную…
— Да-с, — продолжал, вытерев себе ротик, карло. — А пришел-то я в себя уж через девять дней, потому что горячка у меня сделалась,
и то-с осматриваюсь
и вижу, госпожа сидит у моего изголовья
и говорит: «Ох, прости
ты меня, Христа ради, Николаша: чуть я
тебя, сумасшедшая, не убила!» Так
вот она какой великан-то была, госпожа Плодомасова!
— Ну
вот поди же
ты со мною! Дубликаты позабыл,
вот из-за чего
и спорил, — отвечал дьякон.
— Что еще за республика! — сказал он, — за это только горячо достаться может. А
вот у меня есть с собою всего правительства фотографические карточки, не хочешь ли, я их
тебе подарю,
и мы их развесим на стенку?
— Я?.. то есть
ты спрашиваешь, лично был ли я с ним знаком? Нет; меня бог миловал, — а наши кое-кто наслаждались его беседой. Ничего; хвалят
и превозносят. Он одну нашу барыню даже в Христову веру привел
и Некрасова музу вдохновил. Давай-ка я его поскорее повешу! Ну,
вот теперь
и всё как следует на месте.
— Ни капли я не наглец,
и ничего я не забываю, а Термосесов умен, прост, естественен
и практик от природы,
вот и все. Термосесов просто рассуждает: если
ты умная женщина, то
ты понимаешь, к чему разговариваешь с мужчиной на такой короткой ноге, как
ты со мною говорила; а если
ты сама не знаешь, зачем
ты себя так держишь, так
ты, выходит, глупа,
и тобою дорожить не стоит.
— Ну, полно врать вздор! как не любишь? Нет, а
ты вот что: я
тебя чувствую,
и понимаю,
и открою
тебе, кто я такой, но только это надо наедине.
— Ага!
вот этак-то лучше! Смирись, благородный князь,
и не кичись своею белизной, а то так
тебя разрисую, что выйдешь
ты серо-буро-соловый, в полтени голубой с крапинами! Не забывай, что я
тебе, брат, послан в наказанье; я терн в листах твоего венца. Носи меня с почтеньем!
— Да
вот подите ж! как в песенке поется: «
И тебя возненавидеть
и хочу, да не могу». Не могу-с, я не могу по одним подозрениям переменять свое мнение о человеке, но… если бы мне представили доказательства!.. если б я мог слышать, что он говорит обо мне за глаза, или видеть его письмо!.. О, тогда я весь век мой не забыл бы услуг этой дружбы.
Я не арихметчик
и этих годов в точности не понимаю, а
ты возьми да в книгах почитай, кто таков был Григорий Отрепьев до своего воцарения заместо Димитрия,
вот ты тогда
и увидишь, чего дьяконы-то стоют?» — «Ну, то, говорит, Отрепьев; а
тебе далеко, говорит, до Отрепьева».
—
Вот видишь, а
ты опять никаких
и стихов не знаешь, — укорил Варнаву дьякон Ахилла; а Повердовня в эти минуты опять вспрыгнул уже
и произнес, обращаясь к хозяйке дома...
—
Ты шутишь,
и я шучу: я видела, это наша бумажка; все маленькое… а
вот зажмурюсь,
и сейчас все станет большое, пребольшое большое. Все возрастают:
и ты,
и Николай Афанасьич, дружок,
и дьяконочек Ахилла…
и отец Захария… Славно мне, славно, не будите меня!
— Ну-с,
вот и приезжает он, отец Ахилла, таким манером ко мне в Плодомасово верхом,
и становится на коне супротив наших с сестрицей окошек,
и зычно кричит: «Николаша! а Николаша!» Я думаю: господи, что такое? Высунулся в форточку, да
и говорю: «Уж не с отцом ли Савелием еще что худшее, отец дьякон, приключилось?» — «Нет, говорят, не то, а я нужное дело к
тебе, Николаша, имею. Я к
тебе за советом приехал».
«Фу
ты, что это такое!» — подумал себе дьякон
и, проведя рукой по лицу, заметил, что ладонь его, двигаясь по коже лица, шуршит
и цепляется, будто сукно по фланели.
Вот минута забвения, в крови быстро прожгла огневая струя
и, стукнув в темя, отуманила память. Дьякон позабыл, зачем он здесь
и зачем тут этот Данилка стоит общипанным цыпленком
и беззаботно рассказывает, как он пугал людей, как он щечился от них всякою всячиной
и как, наконец, нежданно-негаданно попался отцу дьякону.