Неточные совпадения
— Бесподобно! Мы
живем два шага от сада, вот сейчас нумер десятый, и у нас
есть свой самовар. Пожалуйста, докажите, что вы не сердитесь, и приходите к нам
пить чай.
А в двадцать четыре года жизнь так хороша, и
жить так хочется, даже и за старым мужем… может
быть, даже особенно за старым мужем…
Вдова его получала удобную квартиру и полное содержание, а маленькая Аня со второго же года
была совсем взята в барский дом, и не только
жила с княгинею, но даже и спала с нею в одной комнате.
В какой мере это портило характер Нестора Игнатьевича, или способствовало лучшей выработке одних его сторон насчет угнетения других — судить
было невозможно, потому что Долинский почти не
жил с людьми; но он сам часто вздыхал и ужасался, считая себя человеком совершенно неспособным к самостоятельной жизни.
Живя с ним, я
буду исполнять мой долг и недостаток любви заменю заботою о его развитии, но жизнь моя
будет, конечно, одно сплошное страдание.
— Идет, и да
будет тебе, яко же хощеши! Послезавтра у твоих детей десять тысяч обеспечения, супруге давай на детское воспитание, а сам
живи во славу божию; ступай в Италию, там, брат, итальяночки… уухх, одними глазами так и вскипятит иная! Я тебе скажу, наши-то женщины, братец, ведь, если по правде говорить, все-таки, ведь, дрянь.
На случай моей смерти оставляю моему изведанному другу полис страхового общества, которое уплатит моим детям десять тысяч рублей; а пока
жив,
буду высылать вам на их воспитание столько, сколько позволят мне мои средства.
Дом, в котором Анна Михайловна со своею сестрой
жила в Париже,
был из новых домов rue de l'Ouest.
В нем с улицы не
было ворот, но тотчас, перешагнув за его красиво отделанные, тяжелые двери, открывался маленький дворик, почти весь занятый большой цветочной клумбой; направо
была красивенькая клетка, в которой
жила старая concierge, [Привратница (франц)] а налево дверь и легкая спиральная лестница.
— Самое гуманное. Я знаю, что я делаю; не беспокойтесь. Я уверена, что я в полгода или бы уморила своего мужа, или бы умерла сама, а я
жить хочу —
жить,
жить и
петь.
— Я
живу сердцем, Дора, и, может
быть, очень дурно увлекаюсь, но уж такая я родилась.
Так по-прежнему скучно, тоскливо и одиноко
прожил Долинский еще полгода в Париже. В эти полгода он получил от Прохоровых два или три малозначащие письма с шутливыми приписками Ильи Макаровича Журавки. Письма эти радовали его, как доказательства, что там, на Руси, у него все-таки
есть люди, которые его помнят; но, читая эти письма, ему становилось еще грустнее, что он оторван от родины и, как изгнанник какой-нибудь, не смеет в нее возвратиться без опасения для себя больших неприятностей.
— Если б я
был холостой, — заговорил он, — уж тебе б, братишка, тут не
жить.
С тех пор Нестор Игнатьевич вел студенческую жизнь в Латинском квартале Парижа, то
есть жил бездомовником и отличался от прочих, истинных студентов только разве тем, что немножко чаще их просиживал вечера дома за книгою и реже таскался по ресторанам, кафе и балам Прадо.
— То
есть как это? Не может
жить без опеки?
Что там ни вводите, а полюбя женщину, я все-таки стану заботиться, чтобы ей
было легче, так сказать, чтоб ей
было лучше
жить, а не
буду производить над ней опыты, сколько она вытянет.
— Не надо, не надо, — говорила Даша, махая рукой, — ничего не надо. Мы
будем жить экономно в двух комнатках. Можно там найти квартиру в две комнаты и невысоко?
„Возвращаться мы еще не думаем. Я хочу еще
пожить тут. Не хлопочи о деньгах. Долинский получил за повесть, нам
есть чем
жить. В этом долге я надеюсь с ним счесться“.
— О, нет! Три или четыре раза за все лето, и то брат 'его затаскивал. У нас случилось много русских и Долинский
был так любезен, прочел у нас свою новую повесть. А то, впрочем, и он тоже нигде не бывает. Они всегда вдвоем с вашей сестрой. Вместе бродят по окрестностям, вместе читают, вместе
живут, вместе скрываются от всех глаз!.. кажется, вместе дышат одной грудью.
— Разумеется, немного пока; а погодите, я уверена, что с нашими женщинами
будет жить легче, чем со всякими другими. Ведь неплохо и теперь живется с ними? — добавила она, улыбаясь.
На другой день, по приезде в Ниццу, Долинский оставил Дашу в гостинице, а сам до изнеможения бегал, отыскивая квартиру. Задача
была немалая. Даша хотела
жить как можно дальше от людных улиц и как можно ближе к морю. Она хотела иметь комнату в нижнем этаже, с окнами в сад, невысоко и недорого.
— Не знаю. Я все боюсь чего-то. Я просто чувствую, что у меня впереди
есть какое-то ужасное несчастье. Ах, мне не надо
жить с людьми! Мне не надо встречаться с ними! Это все, что как-нибудь улыбается мне, этого всего не
будет. Я не умею
жить. Все это, что
есть в мире хорошего, это все не для меня.
„И тех, которых нет с нами. Ты также помилуй, и с ними
живи“, —
пела Жервеза после первой молитвы. — „Злых и недобрых прости, и всех научи нас друг друга любить, как правду любил Ты, за нас на кресте умирая“.
— Нет, и это не годится. Не верю я, не верю, чтобы можно
было жить без привязанности.
— Слушай же далее, — продолжала серьезно Дора, — ты сам меня любишь, и ее ты не
будешь любить, ты не можешь ее любить, пока я
живу на свете!.. Чего ж ты молчишь? Разве это сегодня только сделалось! Мы страдаем все трое—хочешь,
будем счастливы двое? Ну…
Теперь и почерк, которым
был надписан конверт, показался знакомым Анне Михайловне, и что-то кольнуло ее в сердце. А гость продолжал ухмыляться и с радостью рассказывал, что он давно
живет здесь в Петербурге, служит на конторе, и очень давно слыхал про Анну Михайловну очень много хорошего.
Вы можете там
жить хоть не с одной модисткой, а с двадцатью разом — вы развратник
были всегда и мне до вас дела нет.
Она ей не уступала без боя того, что считала своим достоянием по человеческому праву, и не боялась боевых мук и страданий; но, дорожа своими силами, разумно терпела там, где оставалось одно из двух — терпеть и надеяться, или
быть отброшенной и злобствовать, или
жить только по великодушной милости победителей.
—
Буду жить,
буду жить, не бойся.
— А у меня
будет солонина, окрошка, пироги, квас, полотки; не бойся, пожалуйста, я верно рассчитала. Ты не бойся, я на твоей шее
жить не стану. — Я бы очень хотела… детей учить, девочек; да, ведь, не дадут. Скажут, сама безнравственная. А трактирщицей, ничего себе, могу
быть — даже прилично.
— Ничего, ничего, — говорила с гримаской Дора. — Ведь, я всегда трудилась и, разумеется, опять
буду трудиться. Ничего нового! Это вы только рассуждаете, как бы женщине потрудиться, а когда же наша простая женщина не трудилась? Я же, ведь, не барышня; неужто же ты думаешь, что я шла ко всему, не думая, как
жить, или думая, по-барски, сесть на твою шею?
Ах, покиньте меня,
Разлюбите меня,
Вы, надежды, мечты золотые!
Мне уж с вами не
жить,
Мне вас не с кем делить, —
Я один, а кругом все чужие.
Много мук вызнал я,
Был и друг у меня,
Но надолго нас с ним разлучили.
Там под черной сосной,
Над шумящей волной
Друга спать навсегда положили.
Ушло и нет его, а между тем, оно
живет в душе—
былое…
Быть может, я уж
жил когда-то?
Сам я, я думаю, что я, лет тридцать как всего возникшее творенье, а может
быть… я
жил еще в Картуше, в Магомете, или в том трусе, который прибежал один из термопильского ущелья!..
Неужто я
живу только пока я
ем, ношу сюртук и сплю?
Обе эти девочки
были очень хорошенькие и очень хорошие особы, с которыми можно
было прожить целую жизнь в отношениях самых приятельских, если бы не
было очевидной опасности, что приязнь скоро перейдет в чувство более теплое и грешное.
Долинский, поселившись на Батиньоле, рассчитывал здесь найти более покоя, чем в Латинском квартале, где он мог бы
жить при своих скудных средствах, о восполнении которых нимало не намерен
был много заботиться.
Нет больше мира, потому что мир обновляется, а она должна
быть вечна; ее гигантские застежки не должны закрываться ни на одну короткую секунду, потому что и одной короткой секунды не
прожить без греха тленному миру.
— Не
будем говорить об этом. Прошлого уж не воротишь. Рассказывайте лучше, как вы
живете?
Прошло более двух лет. Анна Михайловна по-прежнему
жила и хозяйничала в Петербурге. О Долинском не
было ни слуха, ни духа.