Неточные совпадения
Деревенский человек, как
бы ни мала была степень его созерцательности, как
бы ни велики были гнетущие его нужды и заботы, всегда чуток к тому,
что происходит в природе.
— Не может этого быть, потому
что это было
бы глупо, а Агния дурить не охотница.
Но как
бы там ни было, а только Помаду в меревском дворе так, ни за
что ни про
что, а никто не любил. До такой степени не любили его,
что, когда он, протащившись мокрый по двору, простонал у двери: «отворите, бога ради, скорее», столяр Алексей, слышавший этот стон с первого раза, заставил его простонать еще десять раз, прежде
чем протянул с примостка руку и отсунул клямку.
Но зато все в ней было так чисто, так уютно,
что никому даже в голову не пришло
бы желать себе лучшего жилища.
Народ говорит,
что и у воробья, и у того есть амбиция, а человек, какой
бы он ни был, если только мало-мальски самостоятелен, все-таки не хочет быть поставлен ниже всех.
Бывало,
что ни читаешь, все это находишь так в порядке вещей и сам понимаешь, и с другим станешь говорить, и другой одинаково понимает, а теперь иной раз читаешь этакую там статейку или практическую заметку какую и чувствуешь и сознаешь,
что давно
бы должна быть такая заметка, а как-то, бог его знает…
— Без водки, —
чего ж было не договаривать! Я точно, Евгения Петровна, люблю закусывать и счел
бы позором скрыть от вас этот маленький порок из обширной коллекции моих пороков.
— Она хозяйничает; у нее все так хорошо, так тихо,
что не вышел
бы из дома, — сочла нужным сказать Лиза.
— Я не знаю, вздумалось ли
бы мне пошалить таким образом, а если
бы вздумалось, то я поехала
бы. Мне кажется, — добавила Женни, —
что мой отец не придал
бы этому никакого серьезного значения, и поэтому я нимало не охуждала
бы себя за шалость, которую позволила себе Лиза.
— Не бил, а так вот пилил
бы. Да ведь тебе
что ж это. Тебе это ничего. Ты будешь пешкою у мужа, и тебе это все равно будет, — будешь очень счастлива.
— Ну и
что ж, ничего
бы не было, если
бы и видели.
— То-то, вы кушайте по-нашему, по-русски, вплотную. У нас ведь не то
что в институте: «Дети! дети!
чего вам? Картооофелллю, картооофффелллю» — пропищал, как-то весь сократившись, Бахарев, как
бы подражая в этом рассказе какой-то директрисе, которая каждое утро спрашивала своих воспитанниц: «Дети,
чего вам?» А дети ей всякое утро отвечали хором: «Картофелю».
— Другое дело, если
бы оставила ты свое доброе родным, или не родным, да людям, которые понимали
бы,
что ты это делаешь от благородства, и сами
бы поучались быть поближе к добру-то и к Богу.
— К мужу отправить. Отрезанный ломоть к хлебу не пристает. Раз
бы да другой увидала,
что нельзя глупить, так и обдумалась
бы; она ведь не дура. А то маменька с папенькой сами потворствуют, бабенка и дурит, а потом и в привычку войдет.
— Я, право, сестра, сам
бы давно ее спровадил, да ведь знаешь мой характер дурацкий, сцен этих смерть боюсь. Ведь из себя выйду, черт знает
что наделаю.
—
Чего? да разве ты не во всех в них влюблен? Как есть во всех. Такой уж ты, брат, сердечкин, и я тебя не осуждаю. Тебе хочется любить, ты вот распяться
бы хотел за женщину, а никак это у тебя не выходит. Никто ни твоей любви, ни твоих жертв не принимает, вот ты и ищешь все своих идеалов. Какое тут, черт, уважение. Разве, уважая Лизу Бахареву, можно уважать Зинку, или уважая поповну, рядом с ней можно уважать Гловацкую?
«А любовь-то, в самом деле, не на уважении держится… Так на
чем же? Он свою жену любит. Вздор! Он ее… жалеет. Где любить такую эгоистичную, бессердечную женщину. Он материалист, даже… черт его знает, слова не придумаешь, чтό он такое… все отрицает… Впрочем, черт
бы меня взял совсем, если я что-нибудь понимаю… А скука-то, скука-то! Хоть
бы и удавиться так в ту же пору».
В комнате не было ни чемодана, ни дорожного сака и вообще ничего такого,
что свидетельствовало
бы о прибытии человека за сорок верст по русским дорогам. В одном углу на оттоманке валялась городская лисья шуба, крытая черным атласом, ватный капор и большой ковровый платок; да тут же на полу стояли черные бархатные сапожки, а больше ничего.
—
Что это, головы-то не вынесть? Ну, об этом еще подумаем завтра. Зачем голове даром пропадать? А теперь… куда
бы это поместить Лизавету Егоровну? Помада! Ты здесь весь двор знаешь?
Когда люди входили в дом Петра Лукича Гловацкого, они чувствовали,
что здесь живет совет и любовь, а когда эти люди знакомились с самими хозяевами, то уже они не только чувствовали витающее здесь согласие, но как
бы созерцали олицетворение этого совета и любви в старике и его жене. Теперь люди чувствовали то же самое, видя Петра Лукича с его дочерью. Женни, украшая собою тихую, предзакатную вечерню старика, умела всех приобщить к своему чистому празднеству, ввести в свою безмятежную сферу.
А следить за косвенным влиянием среды на выработку нравов и характеров, значило
бы заходить несколько далее,
чем требует наш план и положение наших героев и героинь, не стремившихся спеться с окружающею их средою, а сосредоточивавших свою жизнь в том ограниченном кружочке, которым мы занимались до сих пор, не удаляясь надолго от домов Бахарева и Гловацкого.
—
Что это, матушка! опять за свои книжечки по ночам берешься? Видно таки хочется ослепнуть, — заворчала на Лизу старуха, окончив свою долгую вечернюю молитву. — Спать не хочешь, — продолжала она, — так хоть
бы подруги-то постыдилась! В кои-то веки она к тебе приехала, а ты при ней чтением занимаешься.
Доктор брал десятую часть того,
что он мог
бы взять на своем месте, и не шел в стачки там, где другим было нужно покрыть его медицинскою подписью свою юридически-административную неправду.
Один чиновный чудак повел семью голодать на литературном запощеванье и изобразил «Полицию вне полиции»; надворный советник Щедрин начал рассказывать такие вещи,
что снова прошел слух, будто
бы народился антихрист и «действует в советницком чине».
Иголка все щелкала и щелкала в руках Женни, когда она, размышляя о докторе, решала,
что ей более всего жаль его,
что такого человека воскресить и приподнять для более трезвой жизни было
бы отличной целью для женщины.
«Лиза чту! — размышляла Женни, заправив соус и снова сев под своим окошком, — Лизе все
бы это ни на
что не годилось, и ничто ее не остановило
бы. Она только напрасно думала когда-то,
что моя жизнь на что-нибудь ей пригодилась
бы».
«Эта жизнь ничем ее не удовлетворила
бы и ни от
чего ее не избавила
бы», — подумала Женни, глядя после своей поездки к Лизе на просвирнику гусыню, тянувшую из поседелого печатника последнего растительного гренадера.
— А им очень нужно ваше искусство и его условия. Вы говорите,
что пришлось
бы допустить побои на сцене,
что ж, если таково дело, так и допускайте. Только если увидят,
что актер не больно бьет, так расхохочутся, А о борьбе-то не беспокойтесь; борьба есть, только рассказать мы про ту борьбу не сумеем.
Я не виноват,
что происшествие, которое какой-нибудь Сарду из своего мозга не выколупал
бы, на моих глазах разыгралось.
— Вот это всего вернее. Кто умеет жить, тот уставится во всякой рамке, а если б побольше было умелых, так и неумелые поняли
бы,
что им делать.
Но в эту эпоху ни Репетилов не хвастался
бы тем,
что «шумим, братец, шумим», ни Иван Александрович Хлестаков не рассказывал
бы о тридцати тысячах скачущих курьерах и неудержимой чиновничьей дрожке, начинающейся непосредственно с его появлением в департамент.
Лиза все сидела, как истукан. Можно было поручиться,
что она не видала ни одного предмета, бывшего перед ее глазами, и если
бы судорожное подергиванье бровей по временам не нарушало мертвой неподвижности ее безжизненно бледного лица, то можно было
бы подумать,
что ее хватил столбняк или она так застыла.
— И кто
бы мог думать?.. — проговорила про себя Женни после некоторой паузы. — Кто
бы мог думать,
что все пойдет так как-то… Странно как идет нынче жизнь!
Но только во всем,
что произошло около нас с тех пор, как вы дома, я не вижу ничего,
что было
бы из ряда вон.
— Не хотят уступить друг другу. Ему
бы уж поравнодушней смотреть на нее,
что ли?
— Но разве я не заботился
бы с вами о вашем отце и. о вас? Ваш отец давно знает меня, вы тоже знаете,
что я люблю вас.
— Евгения Петровна! — начал опять еще покорнее Вязмитинов. — Я ведь ничего не прошу: я только хотел
бы услышать из ваших уст одно, одно слово,
что вы не оттолкнете моего чувства.
— Да, любопытен
бы я был, как выражается Саренко, видеть,
что там теперь сотворится в Москве? — произнес с улыбкою Вязмитинов.
Автор «Капризов и Раздумья» позволяет себе настаивать на том,
что на земле нет ни одного далекого места, которое не было
бы откуда-нибудь близко.
Можно полагать,
что вывод этот не лишен своей доли основательности, потому
что если
бы его можно было опровергнуть на основании общих данных, то уж это давно не преминули
бы сделать наши ученые.
В одно погожее августовское утро по улицам, прилегающим к самому Лефортовскому дворцу, шел наш знакомый доктор Розанов. По медленности, с которою он рассматривал оригинальный фасад старого дворца и читал некоторые надписи на воротах домов, можно
бы подумать,
что он гуляет от нечего делать или ищет квартиры.
— Да, так, конечно, пока
что будет, устроиваться нельзя, — заметила жена Нечая и сейчас же добавила: — Евграф Федорович! да
что вы к нам-то их, пока
что будет, не пригласите? Пока
что будет, пожили
бы у нас, — обратилась она приветливо к Розанову.
— И не кажи лучше. Сказываю тебе: живу, як горох при дорози: кто йда, то и скубне. Э! Бодай она неладна була, ся жисть проклятая, як о ней думать. От пожалел еще господь,
что жену дал добрую; а то
бы просто хоть повеситься.
Дарью Афанасьевну очень огорчала такая каторжная жизнь мужа. Она часто любила помечтать, как
бы им выбиться из этой проклятой должности, а сам Нечай даже ни о
чем не мечтал. Он вез как ломовая лошадь, которая, шатаясь и дрожа, вытягивает воз из одного весеннего зажора, для того чтобы попасть с ним в другой, потому
что свернуть в сторону некуда.
— А
что, — начал тихо Арапов, крепко сжимая руку Розанова, —
что, если
бы все это осветить другим светом? Если
бы все это в темную ночь залить огнем? Набат, кровь, зарево!..
Казалось,
что в такую пору ни один смертный не решился
бы переплыть обыкновенно спокойное озеро Четырех Кантонов, но оно было переплыто.
Я не хочу тебя обязывать словом, но мне было
бы очень отрадно умирать, надеясь,
что ты, Вася, не забудешь моей просьбы.
— А! Так
бы вы и сказали: я
бы с вами и спорить не стал, — отозвался Бычков. — Народ с служащими русскими не говорит, а вы послушайте,
что народ говорит с нами. Вот расспросите Белоярцева или Завулонова: они ходили по России, говорили с народом и знают,
что народ думает.
Вообще было много оснований с большою обстоятельностью утверждать,
что политичность Рогнеды Романовны, всех ее сестер и самой маркизы много выигрывала от того,
что они не знали ничего такого,
что стоило
бы скрывать особенно ловкими приемами, но умели жить как-то так,
что как-то всем о них хотелось расспросить.
По справедливости, этот сан гораздо более шел к Ариадне Романовне,
чем к маркизе, он более шел
бы даже к Серафиме Романовне, но они его не получили.