Неточные совпадения
В угольной из этих лавочек, или, лучше, в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так
что издали можно
бы подумать,
что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою.
Нельзя утаить,
что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то,
что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто
бы говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на
что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности.
Характера он был больше молчаливого,
чем разговорчивого; имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему было совершенно все равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, — он всё читал с равным вниманием; если
бы ему подвернули химию, он и от нее
бы не отказался.
Проехавши пятнадцатую версту, он вспомнил,
что здесь, по словам Манилова, должна быть его деревня, но и шестнадцатая верста пролетела мимо, а деревни все не было видно, и если
бы не два мужика, попавшиеся навстречу, то вряд ли
бы довелось им потрафить на лад.
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется,
что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как
бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было.
И весьма часто, сидя на диване, вдруг, совершенно неизвестно из каких причин, один, оставивши свою трубку, а другая работу, если только она держалась на ту пору в руках, они напечатлевали друг другу такой томный и длинный поцелуй,
что в продолжение его можно
бы легко выкурить маленькую соломенную сигарку.
Конечно, можно
бы заметить,
что в доме есть много других занятий, кроме продолжительных поцелуев и сюрпризов, и много
бы можно сделать разных запросов.
— Здесь он еще что-то хотел выразить, но, заметивши,
что несколько зарапортовался, ковырнул только рукою в воздухе и продолжал: — Тогда, конечно, деревня и уединение имели
бы очень много приятностей.
Великий упрек был
бы историку предлагаемых событий, если
бы он упустил сказать,
что удовольствие одолело гостя после таких слов, произнесенных Маниловым.
Побужденный признательностью, он наговорил тут же столько благодарностей,
что тот смешался, весь покраснел, производил головою отрицательный жест и наконец уже выразился,
что это сущее ничего,
что он, точно, хотел
бы доказать чем-нибудь сердечное влечение, магнетизм души, а умершие души в некотором роде совершенная дрянь.
Манилов был совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу руку и долго смотрели молча один другому в глаза, в которых видны были навернувшиеся слезы. Манилов никак не хотел выпустить руки нашего героя и продолжал жать ее так горячо,
что тот уже не знал, как ее выручить. Наконец, выдернувши ее потихоньку, он сказал,
что не худо
бы купчую совершить поскорее и хорошо
бы, если
бы он сам понаведался в город. Потом взял шляпу и стал откланиваться.
Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как
бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, [Бельведер — буквально: прекрасный вид; здесь: башня на здании.]
что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах.
Потом,
что они вместе с Чичиковым приехали в какое-то общество в хороших каретах, где обворожают всех приятностию обращения, и
что будто
бы государь, узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее, наконец, бог знает
что такое,
чего уже он и сам никак не мог разобрать.
Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто
бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому
что был приобретен от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так
что даже в глазах их было заметно получаемое ими от того удовольствие.
Если
бы Чичиков прислушался, то узнал
бы много подробностей, относившихся лично к нему; но мысли его так были заняты своим предметом,
что один только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть вокруг себя; все небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая дорога опрыскалась каплями дождя.
Селифан лошадей, однако ж, остановил, впрочем, они остановились
бы и сами, потому
что были сильно изнурены.
Он послал Селифана отыскивать ворота,
что, без сомнения, продолжалось
бы долго, если
бы на Руси не было вместо швейцаров лихих собак, которые доложили о нем так звонко,
что он поднес пальцы к ушам своим.
Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так
что гость было испугался; шум походил на то, как
бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он успокоился, ибо смекнул,
что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовало хрипенье, и, наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа таким звуком, как
бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после
чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и налево.
Солнце сквозь окно блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на стенах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как
бы усесться на самый глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках в самый нос,
что заставило его крепко чихнуть, — обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения.
Он стал припоминать себе: кто
бы это был, и наконец вспомнил,
что это была хозяйка.
— А, так вы покупщик! Как же жаль, право,
что я продала мед купцам так дешево, а вот ты
бы, отец мой, у меня, верно, его купил.
— Бог приберег от такой беды, пожар
бы еще хуже; сам сгорел, отец мой. Внутри у него как-то загорелось, чересчур выпил, только синий огонек пошел от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь, а такой был преискусный кузнец! и теперь мне выехать не на
чем: некому лошадей подковать.
Чичиков увидел,
что старуха хватила далеко и
что необходимо ей нужно растолковать, в
чем дело. В немногих словах объяснил он ей,
что перевод или покупка будет значиться только на бумаге и души будут прописаны как
бы живые.
— Еще
бы! Это
бы скорей походило на диво, если
бы вы их кому-нибудь продали. Или вы думаете,
что в них есть в самом деле какой-нибудь прок?
— Да
чего ж ты рассердился так горячо? Знай я прежде,
что ты такой сердитый, да я
бы совсем тебе и не прекословила.
— Нет, матушка не обижу, — говорил он, а между тем отирал рукою пот, который в три ручья катился по лицу его. Он расспросил ее, не имеет ли она в городе какого-нибудь поверенного или знакомого, которого
бы могла уполномочить на совершение крепости и всего,
что следует.
— Я уж знала это: там все хорошая работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! — продолжала она, заглянувши к нему в шкатулку. И в самом деле, гербовой бумаги было там немало. — Хоть
бы мне листок подарил! а у меня такой недостаток; случится в суд просьбу подать, а и не на
чем.
Без девчонки было
бы трудно сделать и это, потому
что дороги расползались во все стороны, как пойманные раки, когда их высыплют из мешка, и Селифану довелось
бы поколесить уже не по своей вине.
Не один господин большой руки пожертвовал
бы сию же минуту половину душ крестьян и половину имений, заложенных и незаложенных, со всеми улучшениями на иностранную и русскую ногу, с тем только, чтобы иметь такой желудок, какой имеет господин средней руки; но то беда,
что ни за какие деньги, нижé имения, с улучшениями и без улучшений, нельзя приобресть такого желудка, какой бывает у господина средней руки.
В продолжение немногих минут они вероятно
бы разговорились и хорошо познакомились между собою, потому
что уже начало было сделано, и оба почти в одно и то же время изъявили удовольствие,
что пыль по дороге была совершенно прибита вчерашним дождем и теперь ехать и прохладно и приятно, как вошел чернявый его товарищ, сбросив с головы на стол картуз свой, молодцевато взъерошив рукой свои черные густые волосы.
— А ведь будь только двадцать рублей в кармане, — продолжал Ноздрев, — именно не больше как двадцать, я отыграл
бы всё, то есть кроме того,
что отыграл
бы, вот как честный человек, тридцать тысяч сейчас положил
бы в бумажник.
Я знаю,
что ты
бы не расстался с поручиком Кувшинниковым.
Видно,
что повар руководствовался более каким-то вдохновеньем и клал первое,
что попадалось под руку: стоял ли возле него перец — он сыпал перец, капуста ли попалась — совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох — словом, катай-валяй, было
бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выдет.
Заметив и сам,
что находился не в надежном состоянии, он стал наконец отпрашиваться домой, но таким ленивым и вялым голосом, как будто
бы, по русскому выражению, натаскивал клещами на лошадь хомут.
— Да, брат, поеду, извини,
что не могу остаться. Душой рад
бы был, но не могу.
Но Чичиков прикинулся, как будто и не слышал, о
чем речь, и сказал, как
бы вдруг припомнив...
— Помилуй, брат,
что ж у тебя за жидовское побуждение! Ты
бы должен просто отдать мне их.
Эта предосторожность была весьма у места, потому
что Ноздрев размахнулся рукой… и очень
бы могло статься,
что одна из приятных и полных щек нашего героя покрылась
бы несмываемым бесчестием; но, счастливо отведши удар, он схватил Ноздрева за обе задорные его руки и держал его крепко.
Хотя бричка мчалась во всю пропалую и деревня Ноздрева давно унеслась из вида, закрывшись полями, отлогостями и пригорками, но он все еще поглядывал назад со страхом, как
бы ожидая,
что вот-вот налетит погоня.
«
Что ни говори, — сказал он сам себе, — а не подоспей капитан-исправник, мне
бы, может быть, не далось
бы более и на свет божий взглянуть!
«Экой скверный барин! — думал про себя Селифан. — Я еще не видал такого барина. То есть плюнуть
бы ему за это! Ты лучше человеку не дай есть, а коня ты должен накормить, потому
что конь любит овес. Это его продовольство:
что, примером, нам кошт, то для него овес, он его продовольство».
Наконец кучер, потерявши терпение, прогнал и дядю Митяя и дядю Миняя, и хорошо сделал, потому
что от лошадей пошел такой пар, как будто
бы они отхватали не переводя духа станцию.
Везде, где
бы ни было в жизни, среди ли черствых, шероховато-бедных и неопрятно-плеснеющих низменных рядов ее или среди однообразно-хладных и скучно-опрятных сословий высших, везде хоть раз встретится на пути человеку явленье, не похожее на все то,
что случалось ему видеть дотоле, которое хоть раз пробудит в нем чувство, не похожее на те, которые суждено ему чувствовать всю жизнь.
Долго
бы стоял он бесчувственно на одном месте, вперивши бессмысленно очи в даль, позабыв и дорогу, и все ожидающие впереди выговоры, и распеканья за промедление, позабыв и себя, и службу, и мир, и все,
что ни есть в мире.
Откуда возьмется и надутость и чопорность, станет ворочаться по вытверженным наставлениям, станет ломать голову и придумывать, с кем и как, и сколько нужно говорить, как на кого смотреть, всякую минуту будет бояться, чтобы не сказать больше,
чем нужно, запутается наконец сама, и кончится тем,
что станет наконец врать всю жизнь, и выдет просто черт знает
что!» Здесь он несколько времени помолчал и потом прибавил: «А любопытно
бы знать, чьих она?
что, как ее отец? богатый ли помещик почтенного нрава или просто благомыслящий человек с капиталом, приобретенным на службе?
Сказал
бы и другое слово, да вот только
что за столом неприлично.
Собакевич все слушал, наклонивши голову, — и
что, однако же, при всей справедливости этой меры она бывает отчасти тягостна для многих владельцев, обязывая их взносить подати так, как
бы за живой предмет, и
что он, чувствуя уважение личное к нему, готов
бы даже отчасти принять на себя эту действительно тяжелую обязанность.
Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши голову, и хоть
бы что-нибудь похожее на выражение показалось на лице его. Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою,
что все,
что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности.
—
Что ж, разве это для вас дорого? — произнес Собакевич и потом прибавил: — А какая
бы, однако ж, ваша цена?
— А Пробка Степан, плотник? я голову прозакладую, если вы где сыщете такого мужика. Ведь
что за силища была! Служи он в гвардии, ему
бы бог знает
что дали, трех аршин с вершком ростом!