Неточные совпадения
—
Ну,
ты уж хоть у тетеньки-то этого своего черного-то не поминай! Приучили
тебя экую гадость вспоминать!
—
Ну, отпрягши-то, приходи ко мне на кухню; я
тебя велю чайком попоить; вечером сходи в город в баню с дорожки; а завтра пироги будут. Прощай пока, управляйся, а потом придешь рассказать, как ехалось. Татьяну видел в Москве?
— Да. Это я
тебе все берегла: возьми ее теперь.
Ну, идите чай пить.
—
Ну,
ты же будешь виновата. Значит, не умела держать себя.
—
Ну расскажи, какие
ты знаешь травы редкие-то, что в сене их нет?
—
Ну вот
тебе хошь бы первая теперь трава есть, называется коптырь-трава, растет она корешком вверх. Помада засмеялся и охнул.
Вот тоже доктор у нас есть, Розанов, человек со странностями и даже не без резкостей, но и у этого самые резкости-то как-то затрудняюсь, право, как бы
тебе выразить это…
ну, только именно резки, только выказывают прямоту и горячность его натуры, а вовсе не стремятся смять, уничтожить, стереть человека.
— А! видишь, я
тебе, гадкая Женька, делаю визит первая. Не говори, что я аристократка, —
ну, поцелуй меня еще, еще. Ангел
ты мой! Как я о
тебе соскучилась — сил моих не было ждать, пока
ты приедешь. У нас гостей полон дом, скука смертельная, просилась, просилась к
тебе — не пускают. Папа приехал с поля, я села в его кабриолет покататься, да вот и прикатила к
тебе.
—
Ну да. Какая
ты чудиха! Там ведь с ума посходят.
—
Ты!
Ну, для
тебя давай, буду есть. Девушки взяли стулья и сели к столу.
—
Ну, что, Женни, как
тебе новые знакомые показались? — спросил Гловацкий, целуя дочернину руку.
—
Ну, бог знает что, Лиза!
Ты не выдумывай себе, пожалуйста, горя больше, чем оно есть.
— Чего ж
ты сердишься, Лиза? Я ведь не виновата, что у меня такая натура. Я ледышка, как вы называли меня в институте,
ну и что ж мне делать, что я такая ледышка. Может быть, это и лучше.
—
Ну, так
ты и желаешь, чтобы, для разнообразия в моей жизни, меня бил мой муж?
—
Ты даже, — хорошо. Постой-ка, батюшка!
Ты, вон
тебе шестой десяток, да на хорошеньких-то зеваешь, а ее мужу тридцать лет! тут без греха грех. — Да грех-то еще грехом, а то и сердечишко заговорит. От капризных-то мужей ведь умеют подбирать:
тебе, мол, милая, он не годится,
ну, дескать, мне подай. Вы об этом подумали с нежной маменькой-то или нет, — а?
—
Ну,
ты сам можешь делать что
тебе угодно, а это прошу сделать от меня. А не хочешь, я и сама пошлю на почту, — добавила она, протягивая руку к лежащим деньгам.
—
Ну, батюшка, так что ж
ты хочешь разве, чтоб на твоем вечере скандал был?
—
Ну, у
тебя все провираются.
—
Ну, можно ли любить женщину, которую
ты не уважаешь, которой не веришь?
— Сердишься!
ну, значит,
ты неправ. А
ты не сердись-ка,
ты дай вот я с
тебя показание сниму и сейчас докажу
тебе, что
ты неправ. Хочешь ли и можешь ли отвечать?
—
Ну, а я
тебе скажу, что и он ее любит и она его любит. А теперь
ты мне скажи, дерутся они или нет?
—
Ну,
ты, Помада, грей вино, да хлопочи о помещении для Лизаветы Егоровны. Вам теперь прежде всего нужно тепло да покой, а там увидим, что будет. Только здесь, в нетопленом доме, вам ночевать нельзя.
— Что это, головы-то не вынесть?
Ну, об этом еще подумаем завтра. Зачем голове даром пропадать? А теперь… куда бы это поместить Лизавету Егоровну? Помада!
Ты здесь весь двор знаешь?
—
Ну да, я виноват. Я это так шел, чтоб не слышно.
Ну, а как
ты думаешь, что бы это такое значило?
—
Ну, словом, точно лошадь
тебя описывает, и вдобавок, та, говорит, совсем не то, что эта; та (то есть ты-то) совсем глупенькая…
Ну, уж
ты льстец,
ты наговоришь, — весело шутила задобренная камергерша.
—
Ну, которой же
ты больше боишься?
—
Ну, а которой больше-то? Все же
ты которой-нибудь больше боишься.
—
Ну, а в которую
ты сильнее влюблен? — спросил он шепотом.
—
Ну, бог с
тобой, если не могла.
—
Ну, будь здорова. А к нам побываешь? Побывай: я лошадей
тебе оставлю. Будь же здорова; Христос с
тобою.
«
Ну, смотри, — говорит барыня, — если
ты мне лжешь и я убеждусь, что
ты меня обманываешь, я себя не пощажу, но я
тебя накажу так, что у
тебя в жизни минуты покойной не будет».
—
Ну да,
ну да, разумеется. Неужто
ты не понимаешь?
—
Ну, вот
тебе и письмо, — посылай. Посмотрим, что выйдет, — говорила игуменья, подавая брату совсем готовый конверт.
—
Ну, так чего же
ты мне об этом говоришь? Папа в Зининой комнате, — иди и доложи.
— Ну-у уж
ты — вторая тетушка Агнеса Николаевна! Где она, Розанова-то?
— Гм!
Ну, а когда
ты более поньмаес?
—
Ну, о то ж само и тут. А
ты думаешь, что як воны що скажут, так вже и бог зна що поробыться! Черт ма! Ничего не буде з московьскими панычами. Як ту письню спивают у них: «Ножки тонки, бочка звонки, хвостик закорючкой». Хиба
ты их за людей зважаешь? Хиба от цэ люди? Цэ крученые панычи, та и годи.
— О! В самом деле переехал!
Ну так
ты, Митька, теперь холостой, — садись, брат. Наш еси, воспляшем с нами.
— О! исправди не слушать их? — лукаво улыбаясь, спросил Канунников. —
Ну, будь по-твоему: будь они неладны, не стану их слушать. Спасибо, научил. Так я, брат, и хлеба-соли им теперь не дам, а
тебя с товарищем попотчую. Послезавтра моя баба именины справляет; приезжайте вечером пирога поесть.
—
Ну вот. Вы, милостивый государь, с нами познакомьтесь. Мы хоша и мужики пишемся,
ну мы людей понимаем, какой сорт к чему относится. Мы
тебя не обидим… только нас не обидь, — опять усмехнувшись, докончил Канунников.
— Барин! барин! что
ты это поешь-то? Какие такие в нашем звании кормилицы полагаются? Это у вас кормилицы. В законе сказано: «сосцы матэрэ моэя, ими же воспита мя».
Ну, что ж
ты можешь против закона?
—
Ну так, пускай есть науки, а что по тем наукам значится? — говорил пожилой человек господину, имеющему одежду вкратце и штаны навыпуск. —
Ты вот книжки еретические читаешь, а изъясни
ты нам, какого зверя в Ноевом ковчеге не было?
—
Ну, спасибо, спасибо, что покучились, — говорил Канунников, тряся Розанову обе руки. — А еще спасибо, что бабам стомаху-то разобрал, — добавил он, смеючись. — У нас из-за этой стомахи столько, скажу
тебе, споров было, что беда, а тут, наконец того, дело совсем другое выходит.
—
Ну, на
тебе еще на извозчика и валяй домой, а я тоже сейчас буду.
— Эх-ма-хма! — протянул, немного помолчав и глубоко вздохнув, Стрепетов. — Какие-то социалисты да клубисты! Бедная
ты, наша матушка Русь. С такими опекунами да помощниками не скоро
ты свою муштру отмуштруешь.
Ну, а эти мокроногие у вас при каких же должностях?
— Не сказали; я спрашивала — не сказали. Ревизию, говорят, имеем предписание произвести.
Ну, да уж зато, скажу
тебе, Арапка, и смеху ж было! Только спустились двое хожалых в погреб, смотрим, летят оба. «Ай! ай! там Черт, говорят, сидит». Смотрю, у одного все штаны так и располосованы. Впотьмах-то, дурак, на твоего барсука налез. Много хохотали после.
—
Ну, что
ты за меня ручаешься.