Неточные совпадения
— И я, maman, сама стыжусь беспрестанных размолвок и страдаю от них больше, чем он. Верьте, что я
тысячу раз сама охотнее просила бы у него извинения… я сделала бы все, чего бы он только захотел, если б я… была виновата!
— А уж я другому наверно бы не отдал портфеля с полусотней
тысяч денежных бумаг.
— Нет, а ты не шути! — настойчиво сказал Горданов и, наклонясь к уху собеседника, прошептал: — я знаю, кто о тебе думает, и не самовольно обещаю тебе любовь такой женщины, пред которою у всякого зарябит в глазах. Это вот какая женщина, пред которою и сестра твоя, и твоя генеральша — померкнут как светляки при свете солнца, и которая… сумеет полюбить так… как сорок
тысяч жен любить не могут! — заключил он, быстро кинув руку Висленева.
— Да, это именно слава богу; в нем сорок
тысяч денег, и не моих еще вдобавок, а гордановских.
С улицы могут заметить, что у тебя светилось до зари, и пойдет
тысяча заключений, из которых невиннейшее может повести к подозрению, что ты разбирал и просушивал фальшивые ассигнации.
Ах, да! завтра же сделай визит губернаторше, и на днях же найдем случай пожертвовать две
тысячи рублей в пользу ее детских приютов.
— Да вот как. Во многих местах десятки
тысяч людей, которые непременно должны умереть в силу обстоятельств с голоду, всякий день сыты. Петербург кормит таких двадцать
тысяч и все «по сущности христианства». А уберите вы эту «сущность» на три дня из этой сторонушки, вот вам и голодная смерть, а ваши философы этого не видали и не разъяснили.
Не признающей брака Казимире вдруг стала угрожать родительская власть, и потому, когда Казимира сказала: «Князь, сделайте дружбу, женитесь на мне и дайте мне свободу», — князь не задумался ни на одну минуту, а Казимира Швернотская сделалась княгиней Казимирой Антоновной Вахтерминской, что уже само по себе нечто значило, но если к этому прибавить красоту, ум, расчетливость, бесстыдство, ловкость и наглость, с которою Казимира на первых же порах сумела истребовать с князя обязательство на значительное годовое содержание и вексель во сто
тысяч, «за то, чтобы жить, не марая его имени», то, конечно, надо сказать, что княгиня устроилась недурно.
— Были? Вы «бедная пастушка, ваш мир лишь этот луг» и вам простительно не знать, что такое нынче называется порядочные деньги. Вы ведь, небось, думаете, что «порядочные деньги» это значит сто рублей, а
тысяча так уж это на ваш взгляд несметная казна.
— По-моему, это, например,
тысяч двести или триста.
— Ну, все равно, но дело в том, что ведь ему сотню
тысяч негде было взять, чтобы развертывать большие дела. Это вы, дитя мое, легкомысленностью увлекаетесь.
— Что ж это, стало быть, у него, по-вашему, теперь до полутораста
тысяч?
— Так откуда же у нее деньги? Двести
тысяч, что ли, она выиграла?
— Зачем воровка, она до сих пор честная женщина: отец ее был взяточник и, награбивши сто
тысяч, хотел все отдать сыну, а Алине назначил в приданое пять
тысяч.
— У Кишенского!.. Все пятьдесят
тысяч у Кишенского! — воскликнул Горданов, раскрыв глаза так, как будто он проглотил ложку серной кислоты и у него от нее внутри все загорелось.
— Конечно, знаю, только что же значит бездоказательная молва, когда старик признан сумасшедшим, и все его показание о пропаже пятидесяти
тысяч принимается, как бред сумасшедшего.
— Да-а-с, сумасшедший, а вы что же меня допрашиваете! Мы ведь здесь с вами двое с глаза на глаз, без свидетелей, так вы немного с меня возьмете, если я вам скажу, что я этому не верю и что верить здесь нечему, потому что пятьдесят
тысяч были, они действительно украдены, и они в руках Кишенского, и из них уже вышло не пятьдесят
тысяч, а сто пятьдесят, и что же вы, наконец, из всего этого возьмете?
— Нет, нет, я не сошел с ума, а я берусь за ум и вас навожу на ум, — заговорил Горданов, чувствуя, что вокруг него все завертелось и с головы его нахлестывают шумящие волны какого-то хаоса. — Нет; у вас будет пятьдесят
тысяч, они вам дадут пятьдесят
тысяч, охотно дадут, и ребятишек не будет… и я женюсь на вас… и дам вам на бумаге… и буду вас любить… любить…
— А что же такое? Она вам пять
тысяч даст.
— Друг мой, у меня у самого есть пять
тысяч.
Висленев, грызя сухарь, распечатал конверт и прочел: «Примите к сведению, еще одна подлость: Костька Оболдуев, при всем своем либерализме, он женился на Форофонтьевой и взял за нею в приданое восемьдесят
тысяч. Пишу вам об этом со слов Роговцова, который заходил ко мне ночью нарочно по этому делу. Утром иду требовать взнос на общее дело и бедным полякам. Завтра поговорим. Анна Скокова».
— Нет-с, вы позвольте, она уже теперь не купчиху предлагает, а княжескую фаворитку, танцовщицу… — Меридианов сильно сжал Висленева за руку и добавил, — только перевенчаться и не видать ее, и за то одно пятнадцать
тысяч? Это не худая статья, сэр, клянусь святым Патриком, не худая!
— Не могу, отец, рад бы, да не могу, рылом не вышел, я из простых свиней, из кутейников, а нужен из цуцких, столбовой дворянин, как вы. Не дремлите, государь мой, берите пятнадцать
тысяч, пока нигилисточки даром не окрутили. На пятнадцать
тысяч можно газету завести, да еще какую… у-у-х!
— Да ищи того суда, как Франклина в море: по суду-то на сто рублей оштрафуют, а без суда на пять
тысяч накажут, как пить дадут. Нет, если бы это написать, да за границей напечатать.
— А Федорихе что же сказать; нужны вам пятнадцать
тысяч или не нужны?
Ему уже нечего будет сокрушаться и говорить: „здравствуй, беспомощная старость, догорай, бесполезная жизнь!“ Но нечего бояться этого и мне, — нет, мой план гениален; мой расчет верен, и будь только за что зацепиться и на чем расправить крылья, я не этою мещанскою обстановкой стану себя тешить, — я стану считать рубли не сотнями
тысяч, а миллионами… миллионами… и я пойду, вознесусь, попру… и…»
— Извольте-с. У меня есть мысль, соображение или, лучше сказать, совершенно верный, математически рассчитанный и точный, зрело обдуманный план в полгода времени сделать из двадцати пяти
тысяч рублей серебром громадное состояние в несколько десятков миллионов.
— Я знаю, и мне для меня от вас пока ничего не нужно. Но план мой верен: вы знаете, что я служил в западном крае и, кажется, служил не дурно: я получал больше двух
тысяч содержания, чего с меня, одинокого человека, было, конечно, весьма довольно; ужиться я по моему характеру могу решительно со всяким начальством, каких бы воззрений и систем оно ни держалось.
— Вы меня не спрашиваете, в чем заключается мой план, заметьте, несомненный план приобретения громаднейшего состояния, и я знаю, почему вы меня о нем не спрашиваете: вы не спрашиваете не потому, чтоб он вас не интересовал, а потому, что вы знаете, что я вам его не скажу, то есть не скажу в той полноте, в которой бы мой верный план, изобретение человека, нуждающегося в двадцати пяти
тысячах, сделался вашим планом, — планом человека, обладающего всеми средствами, нужными для того, чтобы через полгода, не более как через полгода, владеть состоянием, которым можно удивить Европу.
— А я не скажу вам этого потому, что вы мне двадцати пяти
тысяч в полное мое распоряжение не доверите.
— Поэтому я хочу сделать себе нужные мне двадцать пять
тысяч сам, при вашем, однако, посредстве, но при таком посредстве, которое вам будет не менее выгодно, чем мне.
— Вот видите: стало быть, не все идет по-старому, как вы желали мне давеча доказать… Вы доведены обстоятельствами до готовности пожертвовать на это дело десятью
тысячами.
— Однако… разумеется… около этого что-нибудь…
тысяч пять-семь, расходовать можно.
— Пожалуйста, будьте покойны: будемте говорить о цене, а товар я вам сдам честно. Десять
тысяч рублей за мужа, молодого, благовоспитанного, честного, глупого, либерального и такого покладистого, что из него хоть веревки вей, это, по чести сказать, не дорого. Берете вы или нет? Дешевле я не уступлю, а вы другого такого не найдете.
— Вы понимаете дело, Тихон Ларионович, и за это я вам сразу пятьсот рублей сбавляю: угодно вам девять
тысяч пятьсот рублей?
— Дорого! Девять
тысяч пятьсот рублей за человека с образованием и с самолюбием!
— Я, может быть,
тысяч за семь не постою.
— Девять
тысяч пятьсот рублей?
— Извините; это, значит, опять надо торговаться, а я позволю себе вам, сударыня, признаться, что до изнеможения устал с этим торгом. В старину отцы наши на
тысячи душ короче торговались, чем мы на одного человека.
— Да; отцы-то ваши за душу платили сто, да полтораста рублей, а тут девять
тысяч! — заметил Кишенский.
Я согласен вам, и собственно вам, а не ему (он указал с улыбкой на Кишенского), уступить еще пятьсот рублей, то есть я возьму, со всеми хлопотами, девять
тысяч и уже меньше ничего, но зато я предлагаю вам другие выгоды.
— Да, а ведь я вам даю человека вполне честного и с гонором; это человек великодушный, который сам своей сестре уступил свою часть в десять
тысяч рублей, стало быть вы тут загарантированы от всякой кляузы.
Если вы согласны дать мне девять
тысяч рублей, я вам сейчас же представлю ясные доказательства, что вы через неделю, много через десять дней, можете быть обвенчаны с самым удобнейшим для вас человеком и, вдобавок, приобретете от этого брака хотя не очень большие, но все-таки относительно довольно значительные денежные выгоды, которые во всяком случае далеко с избытком вознаградят вас за то, что вы мне за этого господина заплатите.
Я согласен, что это дело небывалое, но вы сейчас увидите, что все это как нельзя более просто и возможно: субъект, которого я вам предлагаю, зарабатывает в год около двух
тысяч рублей, но он немножко привередлив, — разумеется, пока он одинок, а со временем, когда он будет женат и, находясь в ваших руках, будет считаться отцом ваших малюток, то вы его можете подогнать…
Вы, не живя с ним, можете потребовать от него по закону приличного содержания для вас и для ваших детей; тут и Тихон Ларионович может подшпорить его в газете; он человек чуткий, — гласности испугается, а тогда определить его на службу, или пристроить его к какому-нибудь делу, и он вам быстро выплатит заплаченные за него девять
тысяч.
— Когда наступит время расчета, — продолжал Горданов, — я у вас наличных денег не потребую; а вы, почтенный Тихон Ларионович, дадите мне только записку, что мною у вас куплены такие-то и такие-то бумаги, на сумму девяти
тысяч рублей, и сделайте меня негласным компанионом по вашей ссудной кассе, на соответственную моему капиталу часть, и затем мы станем работать сообща.
Планы мои всегда точны, ясны, убедительны и неопровержимы, и если вы согласны дать мне за вашу свадьбу с моим субъектом девять
тысяч рублей, то этот план я вам сейчас открою.
— Извольте, господин Горданов, я согласна: вы получите восемь
тысяч пятьсот.
— И еще пятьсот; я вам сказал последнюю цену: девять
тысяч рублей.