Неточные совпадения
— А я
говорю только то, что бывает, — оправдывался майор, — братья всегда привозят женихов, как
мужья сами вводят любовников…
Я могла выдать только одно, что они дуры, но это и без того всем известно; а она, благодаря тебе, выдала мою тайну — прислала
мужу мои собственноручные письма к тебе, против которых мне, разумеется,
говорить было нечего, а осталось или гордо удалиться, или… смириться и взяться за неветшающее женское орудие — за слезы и моления.
Вот один уже заметное лицо на государственной службе; другой — капиталист; третий — известный благотворитель, живущий припеваючи на счет филантропических обществ; четвертый — спирит и сообщает депеши из-за могилы от Данта и Поэ; пятый — концессионер, наживающийся на казенный счет; шестой — адвокат и блистательно
говорил в защиту прав
мужа, насильно требующего к себе свою жену; седьмой литераторствует и одною рукой пишет панегирики власти, а другою — порицает ее.
— Пожалуйста, будьте покойны: будемте
говорить о цене, а товар я вам сдам честно. Десять тысяч рублей за
мужа, молодого, благовоспитанного, честного, глупого, либерального и такого покладистого, что из него хоть веревки вей, это, по чести сказать, не дорого. Берете вы или нет? Дешевле я не уступлю, а вы другого такого не найдете.
Долго воспоминая свадьбу Висленева, священник, покусывая концы своей бороды, качал в недоумении головой и, вздыхая,
говорил: «все хорошо, если это так пройдет», но веселый дьякон и смешливый дьячок, как люди более легкомысленные, забавлялись насчет несчастного Висленева: дьякон
говорил, что он при этом браке только вполне уразумел, что «тайна сия велика есть», а дьячок рассказывал, что его чуть Бог сохранил, что он не расхохотался, возглашая в конце Апостола: «а жена да боится своего
мужа».
Ципри-Кипри послушалась и внесла Данкиному
мужу всю разницу, что равнялось всему капиталу ее
мужа, а теперь
муж ее выгнал за это вон, и когда Ципри-Кипри явилась к Данке, то Данка тоже выгнала ее вон и отреклась, чтоб она с ней когда-нибудь о чем-нибудь подобном
говорила.
— А ты, кажется, ревнуешь? Алина Дмитриевна! я
говорю, Тиша-то вас уже, кажется, ревнует к вашему
мужу?
Сегодня вечером Алина еще обещала «все обсудить» с
мужем в его статье, и Висленев ждал ее в Павловске одну, — потому что она так ему
говорила, что Кишенский останется по своим делам в городе, и оттого веселый Висленев, увидав Кишенского и Горданова, вдруг смутился и опечалился.
— Да вот забыла, о чем с
мужем после свадьбы
говорила, оттого и ниток не распутаю. На свою память сержусь, — и с этим майорша, отбросив клубок, схватила жестянку из-под сардинок, в которой у нее лежали ее самодельные папироски и спички, и закурила.
Я с нею сцепилась и
говорю: какого же еще, какого тебе, царевна с месяцем под косой,
мужа нужно?
— Позвольте я вам помогу, —
говорит ему в эту роковую минуту Александра Ивановна и, взяв из рук
мужа тайком принесенные им ножницы, отрезала с боку своей юбки большой букет и ловко приколола его к фраку смущенного Висленева, меж тем как генерал под самый нос ему
говорил...
— Да будто, —
говорит, — вы вашего
мужа любите?
Но вдруг Лета заподозрела, что Рупышев ее
мужа нарочно спаивает, потому что Спиридонов уж до того стал пить, что начал себя забывать, и раз приходит при всех в почтовую контору к почтмейстеру и просит: «У меня, —
говорит, — сердце очень болит, пропишите мне какую-нибудь микстуру».
— Поди к себе наверх! — сказал ей строго
муж, но она отворотилась от него и, подойдя к одному старому гостю, который в это время нюхал табак,
говорит...
Форова теперь вертелась как юла, она везде шарила свои пожитки, ласкала
мужа, ласкала генеральшу и Веру, и нашла случай спросить Подозерова:
говорил ли он о чем-нибудь с Ларой или нет?
— Фета; но не в этом дело, а
говори мне прямо, кто и что может мешать тебе выйти за меня замуж, когда не будет твоего
мужа?
— Да как же не права? Я тебе
говорю, сколько я больная лежала да рассуждала про нашу Ларису Платоновну, сколько теперь к
мужу в тюрьму по грязи шлепаю, или когда здесь над больным сижу, — все она у меня из головы неидет: что она такое? Нет, ты расскажи мне, пожалуйста, что она такое?
— Нет, это верно, да что в самом деле нам себе врать: это так должно быть. Я помню, что встарь
говорили: красота без нравов — это приманка без удочки; так оно и есть: подплывает карась, повертится да и уйдет, а там голец толкнется, пескарь губами пошлепает, пока разве какой шершавый ерш хапнет, да уж совсем слопает. Ларка… нет, эта Ларка роковая: твой
муж правду
говорит, что ее, как калмыцкую лошадь, один калмык переупрямит. В ответ на это замечание послышался только тихий вздох.
Попадья
говорила все это с самым серьезным и сосредоточенным видом и с глубочайшею заботливостью о Катерине Астафьевне. Ее не развлекал ни веселый смех
мужа, наблюдавшего трагикомическое положение Форова, ни удивление самого майора, который был поражен простотой и оригинальностью приведенного ею довода в пользу брака, и наконец, отерев салфеткой усы и подойдя к попадье, попросил у нее ручку.
«Стоит ли это того, чтобы не ладить?» —
говорила себе майорша при каких-нибудь несогласиях с
мужем, и несогласия их ладу не мешали.
— Ни с чем, — отвечала ей майорша и рассказала, что она застала у новобрачных, скрыв, впрочем, то, что
муж ее видел ночную прогулку Подозерова под дождем и снегом. Это было так неприятно Катерине Астафьевне, что она даже, злясь, не хотела упоминать об этом событии и, возвратясь домой, просила майора точно также ничего никогда не
говорить об этом, на что Филетер Иванович, разумеется, и изъявил полное согласие, добавив, что ему «это наплевать».
— Люди поженились и живут, и пусть их живут, —
говорила Синтянина, но Форова думала не так: «Маланьина свадьба» казалась ей не браком, а какою-то глупостью, которая непременно должна иметь быстрый, внезапный и грустный конец, но самим новобрачным майорша этого, разумеется, не высказывала, да вскоре перестала
говорить об этом и Синтяниной и своему
мужу, так как первая в ответ на ее пророчества называла ее «сорокой», а второй, не дослушивая речей жены, отвечал...
— Нет; твой
муж ничего не
говорил мне; а я сама… ты знаешь, какая история предшествовала твоей свадьбе…
Подлец будет вам напевать, что вы красавица и умница, что у вас во лбу звезда, а под косой месяц, а я вам
говорю: вы не умны, да-с; и вы сделали одну ошибку, став не из-за чего в холодные и натянутые отношения к вашему
мужу, которого я признаю большим чудаком, но прекрасным человеком, а теперь делаете другую, когда продолжаете эту бескровную войну не тем оружием, которым способны наилучше владеть ваши войска.
— Нет, ни вы, тетушка, ни вы, Александра Ивановна, не правы, —
говорил ее
муж.
Жозеф не
говорил сестре о деньгах, а она его о них не спрашивала. К тому же, брат и сестра почти не оставались наедине, потому что Глафира Васильевна считала своею обязанностию ласкать «бедную Лару». Лариса провела ночь в смежной с Глафирой комнате и долго
говорила о своем житье, о
муже, о тетке, о Синтяниной, о своем неодолимом от последней отвращении.
— Да фу, черт возьми совсем: не вру я, а правду
говорю! Она была всем, всем тронута, потому что я иначе не могу себе объяснить письма, которое она прислала своему
мужу с радостною вестью, что Горданов оказался вовсе ни в чем пред ней не виноватым, а у Подозерова просит извинения и не хочет поддерживать того обвинения, что будто мы в него стреляли предательски.
«Где же это он меня думал сокрыть — в степи, на башне или в подземелье?.. И это после тех наглостей и того нахальства?.. Неужто он еще смеет думать, что я стала бы с ним
говорить и могла бы его простить и даже забыть для него мой долг моему честному
мужу?..»
— Я всегда тебе
говорил, что у нас развестись нельзя, а жениться на двух можно: я так сделал, и если мне еще раз вздумается жениться, то мы будем только квиты: у тебя два
мужа, а у меня будет две жены, и ты должна знать и молчать об этом или идти в Сибирь. Вот тебе все начистоту: едешь ты теперь или не едешь?
Глафира
говорила о Ларе в тоне мягком и снисходительном, хотя и небезобидном; о Горданове — с презрением, близким к ненависти, о Висленеве — с жалостью и с иронией, о своем
муже — с величайшим почтением.
— Одна его бесконечная терпимость может обернуть к нему всякое сердце, —
говорила она, давая сквозь эти слова чувствовать, что ее собственное сердце давно оборотилось к
мужу.
— Ты хочешь мне
говорить о моем
муже? Я и так думала о нем весь вечер под звуки этой музыки.
— Нет, — отвечала Лара, — нет, я не сержусь, но вот что, я не могу сносить этого тона, каким ты
говоришь о моем бывшем
муже.
— И впрямь я не знаю, о чем
говорю, — и с этими словами она вошла в свой нумер, где был ее больной
муж.
Превелелебному Генриху в сем деле и
говорить нечего, какая благая часть досталась: столь славной и богатой жены
мужем он, я мыслю, и не чаял сделаться, а Глафире Васильевне тоже нескудная благодать, ибо она сим оборотом все взоры отвела от всего ей неподобного, да и
мужа получила вежливого, который ее от всех тяжестей управления имениями и капиталами ее вполне освободил, и даже собственноручные ее расходы,
говорят, весьма точною цифрою ограничил, так что она от всех ныне соблазнов гораздо независимее.
— Свыше меры. Наказан страшно темный путь в ее делах. Сей
муж ее — ужасный человек-с: он непременно тайну какую-нибудь ее имеет в руках… Бог знает:
говорят, что завещание, которым ей досталось все — подложно, и будто бы в его руках есть тому все доказательства; но что-нибудь да есть нечисто: иначе она ему не отдала бы всего, а ведь она в таком бывает положении, что почасту в рубле нуждается!