Неточные совпадения
— Полно, пожалуйста: мы об этом никогда не говорим и не
знаем; а Александрина… такая прекрасная
женщина…
— Но дело-то в том, что если вы чего не
знаете, то я это
знаю! — говорил, смеясь, Висленев. —
Знаю, дружок, Ларушка, все
знаю,
знаю даже и то, какая прекрасная
женщина эта Александра Ивановна.
— Нет, а ты не шути! — настойчиво сказал Горданов и, наклонясь к уху собеседника, прошептал: — я
знаю, кто о тебе думает, и не самовольно обещаю тебе любовь такой
женщины, пред которою у всякого зарябит в глазах. Это вот какая
женщина, пред которою и сестра твоя, и твоя генеральша — померкнут как светляки при свете солнца, и которая… сумеет полюбить так… как сорок тысяч жен любить не могут! — заключил он, быстро кинув руку Висленева.
— О, я совсем не обладаю такими дипломатическими способностями, какие вы во мне заподозрили, я только любопытна как
женщина старинного режима и люблю поверять свои догадки соображениями других. Есть пословица, что человека не
узнаешь, пока с ним не съешь три пуда соли, но мне кажется, что это вздор. Так называемые нынче «вопросы» очень удобны для того, чтобы при их содействии
узнавать человека, даже ни разу не посоливши с ним хлеба.
Тогда решились попрактиковать на мне еще один принцип: пустить меня, как красивую
женщину, на поиски и привлеченье к вам богатых людей… и я, ко всеобщему вашему удивлению, на это согласилась, но вы, тогдашние мировые деятели, были все столько глупы, что, вознамерясь употребить меня вместо червя на удочку для приманки богатых людей, нужных вам для великого «общего дела», не
знали даже, где водятся эти золотые караси и где их можно удить…
— Надеюсь, что я вас понял. Теперь идем далее: дорогая вам
женщина не обладает средствами Глафиры Акатовой, чтобы сделаться госпожой Бодростиной; да вам это и не нужно: вас дела связывают неразлучно и должны удерживать неразлучно навсегда, или по крайней мере очень надолго. Я не
знаю ваших условий, но я так думаю.
Будь это во Франции, или в Англии, это было бы иное дело: там замужняя
женщина вся твоя; она принадлежит мужу с телом, с душой и, что всего важнее, с состоянием, а наши законы, ты
знаешь, тянут в этом случае на бабью сторону: у нас что твое, то ее, потому что ты, как муж, обязан содержать семью, а что ее, то не твое, не хочет делиться, так и не поделится, и ничего с нее не возьмешь.
— Именно черт
знает что, но делать нечего: повесился и мотайся, у нас женатый человек закрепощен
женщине, закрепощен.
— И ты ей тоже, может быть, нравишься. Даже, может быть, и более… Черт их, брат,
знает: помнишь, как это Гейне говорит: «не
узнаешь, где у
женщин ангел с дьяволом граничит». Во всяком случае, сегодня она вела себя в отношении тебя прекрасно.
— Андрей Иваныч, что вы любите Ларису, это для нас с Катей, разумеется, давно не тайна, на то мы
женщины, чтобы разуметь эти вещи; что ваши намерения и желания честны, и в этом тоже,
зная вас, усомниться невозможно.
Тот сердце
женщин знает плохо,
Тот вовсе их не мог понять,
Кто лишь мольбой и силой вздоха
Старался чувства им внушать.
Горданов в этом был уверен, Бодростина говорила правду, что у него была своя каторжная совесть: у него даже был свой каторжный point d'honneur, не дозволявший ему сомневаться в существовании такой совести в Глафире Васильевне,
женщине умной, которую он, как ему казалось,
знал в совершенстве.
— Я побледнел? — переспросил Подозеров. — Не
знаю, быть может, я еще немножко слаб после болезни… Я, впрочем, все слышал, что говорили… какая-то
женщина упала…
— А если б и так? Если б это и каприз? Так вы еще не
знали, что такая
женщина, как я, имеет право быть капризною? Так вы, прежде чем что-либо между нами, уже укоряете меня в капризах? Прощайте!
— А разумеется, каприз: неужели что-нибудь другое, — отвечала, уходя в дверь, Бодростина. — Но, — добавила она весело, остановясь на минуту на пороге: — женский каприз бывает без границ, и кто этого не
знает вовремя, у того
женщины под носом запирают двери.
Я, незаметная и неизвестная
женщина, попала под колесо обстоятельств, накативших на мое отечество в начале шестидесятых годов, которым принадлежит моя первая молодость. Без всякого призвания к политике, я принуждена была сыграть роль в событиях политического характера, о чем, кроме меня,
знает только еще один человек, но этот человек никогда об этом не скажет. Я же не хочу умереть, не раскрыв моей повести, потому что человеку, как бы он ни был мал и незаметен, дорога чистота его репутации.
Мне все это представлялось очень смутно: я Петербурга никогда не видала, о жизни петербургской
знала только понаслышке да из книг, но я
знала, что если есть такие
женщины, которыми бредил Висленев, то именно в среде их только и может быть отыскана та или те, которые могли бы слиться с ним во что-нибудь гармоническое.
— Что, — соображал он, — если бы из них кто-нибудь
знал, на каком тонком-претонком волоске я мотаюсь? Если бы только кто-нибудь из них пронюхал, что у меня под ногами нет никакой почвы, что я зависимее каждого из них и что пропустить меня и сквозь сито, и сквозь решето зависит вполне от одного каприза этой
женщины?.. Как бы презирал меня самый презренный из них! И он был бы прав и тысячу раз прав.
«Вот только одно бы мне еще
узнать», — думал он, едучи на извозчике. — «Любит она меня хоть капельку, или не любит? Ну, да и прекрасно; нынче мы с нею все время будем одни… Не все же она будет тонировать да писать, авось и иное что будет?.. Да что же вправду, ведь
женщина же она и человек!.. Ведь я же
знаю, что кровь, а не вода течет в ней… Ну, ну, постой-ка, что ты заговоришь пред нашим смиренством… Эх, где ты мать черная немочь с лихорадушкой?»
— Нет; чем же скоро? чем скорее, тем оно вернее, а то ведь Паинька правду говорит:
знаете, вдруг кран-кен, а
женщина останется ни при чем.
— Нет, я
знаю, что не принесешь; ты обо мне не можешь думать, как другие о
женщине думают… Да, ты не можешь; у тебя не такая натура, и это мне больно за тебя… потому что ты об этом будешь горько и горько тужить.
— Я не
знаю, во сколько вы хотите ценить честь
женщины моего положения, но я меньше не возьму; притом это уголовное дело.
— Нисколько не странная: я сама
женщина и сама любила и
знаю, что про любимого человека говорить хочется. А тебе верно нет?
Да-с; пусть ум остается на долю дурнушек, которым, чтобы владеть человеком, нужны черт
знает какие пособия высшей школы: и ум, и добродетели, и характер; а вы и
женщины, вам подобной живописи, имеете привилегию побеждать злополучный мужской пол, играя на низшем регистре.
— Я не понимаю, что это такое, — передавала она, — я
знаю, что она очень честная и добрая
женщина, но в ней есть что-то такое… что я не могу переносить.
— Я удивляюсь вам, Михаил Андреевич, как вы, несомненно образованный человек, находите удобным говорить в таком тоне при
женщине о другой
женщине и еще, вдобавок, о моей знакомой, более… о моем друге… да, прошу вас
знать, что я считаю бедную Лару моим другом, и если вы будете иметь случай, то прошу вас не отказать мне в одолжении, где только будет удобно говорить, что Лара мой самый близкий, самый искренний друг, что я ее люблю нежнейшим образом и сострадаю всею душой ее положению.
Бодростина, желая запутать свою собеседницу, заметила, что она думает таким образом, конечно, потому, что не
знает, как тяжело
женщине переносить фальшивое положение.
— Это правда, — отвечала Синтянина, — я, слава богу, не имела в моей жизни такого опыта, но… я кое-что видела и
знаю, что обо всем этом всякой
женщине надо думать прежде, чем с нею что-нибудь случится.
— Да-с; подбираемся-с, подбираемся… и заметьте-с, что довольно дружно один за другим. А ведь в существе нечему здесь много и удивляться: всему этому так надлежало и быть: жили, жили долго и наступила пора давать другим место жить. Это всегда так бывает, что смерти вдруг так и хлынут, будто мешок прорвется. Катерина же Астафьевна,
знаете,
женщина тучная, с сердцем нетерпячим… приехала к нам как раз во время похорон Веры,
узнала, что муж в тюрьме, и повезла ногой и руку повесила.