Неточные совпадения
Не желая, чтоб она увидала по глазам его, что он ей не верит, Клим закрыл глаза. Из книг, из разговоров взрослых он уже
знал, что мужчина становится на колени перед
женщиной только тогда, когда влюблен в нее. Вовсе не нужно вставать на колени для того, чтоб снять с юбки гусеницу.
Было обидно
узнать, что Дронов и в отношении к
женщине успел забежать вперед его.
Вспомнив эту сцену, Клим с раздражением задумался о Томилине. Этот человек должен
знать и должен был сказать что-то успокоительное, разрешающее, что устранило бы стыд и страх. Несколько раз Клим — осторожно, а Макаров — напористо и резко пытались затеять с учителем беседу о
женщине, но Томилин был так странно глух к этой теме, что вызвал у Макарова сердитое замечание...
Все чаще и как-то угрюмо Томилин стал говорить о
женщинах, о женском, и порою это у него выходило скандально. Так, когда во флигеле писатель Катин горячо утверждал, что красота — это правда, рыжий сказал своим обычным тоном человека, который точно
знает подлинное лицо истины...
Клим,
зная, что Туробоев влюблен в Спивак и влюблен не без успеха, — если вспомнить три удара в потолок комнаты брата, — удивлялся. В отношении Туробоева к этой
женщине явилось что-то насмешливое и раздражительное. Туробоев высмеивал ее суждения и вообще как будто не хотел, чтоб при нем она говорила с другими.
— Я, должно быть, немножко поэт, а может, просто — глуп, но я не могу… У меня — уважение к
женщинам, и —
знаешь? — порою мне думается, что я боюсь их. Не усмехайся, подожди! Прежде всего — уважение, даже к тем, которые продаются. И не страх заразиться, не брезгливость — нет! Я много думал об этом…
— Вы
знаете таких
женщин? Хоть одну? — тихо и почему-то сердито спросила Алина.
«Да или нет?» — осведомился Клим у себя. — Нет, не
знаю. Но уверен, что такие
женщины должны быть.
— Ну, довольно, Владимир. Иди спать! — громко и сердито сказал Макаров. — Я уже говорил тебе, что не понимаю этих… вывертов. Я
знаю одно:
женщина рождает мужчину для
женщины.
— Ты должен
знать: все
женщины неизлечимо больны одиночеством. От этого — все непонятное вам, мужчинам, неожиданные измены и… все! Никто из вас не ищет, не жаждет такой близости к человеку, как мы.
—
Знаешь, о
женщинах очень своеобразно рассуждает Макаров…
Макаров говорил не обидно, каким-то очень убедительным тоном, а Клим смотрел на него с удивлением: товарищ вдруг явился не тем человеком, каким Самгин
знал его до этой минуты. Несколько дней тому назад Елизавета Спивак тоже встала пред ним как новый человек. Что это значит? Макаров был для него человеком, который сконфужен неудачным покушением на самоубийство, скромным студентом, который усердно учится, и смешным юношей, который все еще боится
женщин.
— Вот — видишь? Я же говорю: это — органическое! Уже в мифе о сотворении
женщины из ребра мужчины совершенно очевидна ложь, придуманная неискусно и враждебно. Создавая эту ложь, ведь уже
знали, что
женщина родит мужчину и что она родит его для
женщины.
— Любопытна слишком. Ей все надо
знать — судоходство, лесоводство. Книжница. Книги портят
женщин. Зимою я познакомился с водевильной актрисой, а она вдруг спрашивает: насколько зависим Ибсен от Ницше? Да черт их
знает, кто от кого зависит! Я — от дураков. Мне на днях губернатор сказал, что я компрометирую себя, давая работу политическим поднадзорным. Я говорю ему: Превосходительство! Они относятся к работе честно! А он: разве, говорит, у нас, в России, нет уже честных людей неопороченных?
В ней не осталось почти ничего, что напоминало бы девушку, какой она была два года тому назад, — девушку, которая так бережно и гордо несла по земле свою красоту. Красота стала пышнее, ослепительней, движения Алины приобрели ленивую грацию, и было сразу понятно — эта
женщина знает: все, что бы она ни сделала, — будет красиво. В сиреневом шелке подкладки рукавов блестела кожа ее холеных рук и, несмотря на лень ее движений, чувствовалась в них размашистая дерзость. Карие глаза улыбались тоже дерзко.
— Он был добрый.
Знал — все, только не умеет
знать себя. Он сидел здесь и там, —
женщина указала рукою в углы комнаты, — но его никогда не было дома. Это есть такие люди, они никогда не умеют быть дома, это есть — русские, так я думаю. Вы — понимаете?
— Там,
знаешь, одолевает желание посостязаться с морем, с тундрой. Укрепиться. И к
женщине тянет весьма сильно.
Женщины там чудовищные…
Женщина шагнула встречу Клима, он посторонился и,
узнав в ней знакомую Лютова, заметил, что она тоже как будто
узнала его.
— Ты не
знаешь, это правда, что Алина поступила в оперетку и что она вообще стала доступной
женщиной. Да? Это — ужасно! Подумай — кто мог ожидать этого от нее!
— Что ты советуешь
женщинам быть няньками, кормилицами, что ли, — вообще невероятно глупо все! И что доброта неуместна, даже — преступна, и все это,
знаешь, с таким жаром, отечески строго… бездельник!
Слезы текли скупо из его глаз, но все-таки он ослеп от них, снял очки и спрятал лицо в одеяло у ног Варвары. Он впервые плакал после дней детства, и хотя это было постыдно, а — хорошо: под слезами обнажался человек, каким Самгин не
знал себя, и росло новое чувство близости к этой знакомой и незнакомой
женщине. Ее горячая рука гладила затылок, шею ему, он слышал прерывистый шепот...
— Все мужчины и
женщины, идеалисты и материалисты, хотят любить, — закончила Варвара нетерпеливо и уже своими словами, поднялась и села, швырнув недокуренную папиросу на пол. — Это, друг мой, главное содержание всех эпох, как ты
знаешь. И — не сердись! — для этого я пожертвовала ребенком…
— А — как же? Тут —
женщина скромного вида ходила к Сомовой, Никонова как будто. Потом господин Суслов и вообще…
Знаете, Клим Иванович, вы бы как-нибудь…
Только по голосу он
узнал, что эта высокая, скромно одетая
женщина, с лицом под вуалью, в какой-то оригинальной, но не модной шапочке с белым пером — Лидия.
Этой части города он не
знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно, головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая
женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Люди шли не торопясь, угрюмо оглядываясь назад, но некоторые бежали, толкая попутчиков, и у всех был такой растерянный вид, точно никто из них не
знал, зачем и куда идет он, Самгин тоже не
знал этого. Впереди его шагала, пошатываясь,
женщина, без шляпки, с растрепанными волосами, она прижимала к щеке платок, смоченный кровью; когда Самгин обогнал ее, она спросила...
Преобладали мужчины, было шесть
женщин, из них Самгин
знал только пышнотелую вдову фабриканта красок Дудорову, ближайшую подругу Варвары; Варвара относилась к
женщинам придирчиво критически, — Самгин объяснял это тем, что она быстро дурнела.
«Возможно, что она и была любовницей Васильева», — подумал он и спросил: — Ты, конечно, понимаешь, как важно было бы
узнать, кто эта
женщина?
— Вишь, какой… веселый! — одобрительно сказала
женщина, и от ее подкрашенных губ ко глазам быстрыми морщинками взлетела улыбка. — Я
знаю, что все адвокаты — политические преступники, я — о делах: по каким вы делам? Мой — по уголовным.
— Чего буяните? — говорил он. — Зря все! Видите: красных лентов нету, стало быть, не забастовщик, ну? И
женщина провожает… подходящая, из купчих, видно. Господин — тоже купец, я его
знаю, пером торгует в Китай-городе, фамилие забыл. Ну? Служащего, видать, хоронют…
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула
женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин
узнал: это — Дьякон.
Он читал Шопенгауэра, Ницше, Вейнингера и
знал, что соглашаться с их взглядами на
женщин — не принято.
Слева распахнулась не замеченная им драпировка, и бесшумно вышла
женщина в черном платье, похожем на рясу монахини, в белом кружевном воротнике, в дымчатых очках; курчавая шапка волос на ее голове была прикрыта жемчужной сеткой, но все-таки голова была несоразмерно велика сравнительно с плечами. Самгин только по голосу
узнал, что это — Лидия.
Отношение к этой
женщине не определялось. Раздражали неприятная ее самоуверенность и властность, раздражало и то, что она заставила высказаться. Последнее было особенно досадно. Самгин
знал, что он никогда еще и ни с кем не говорил так, как с нею.
— Из-за голубей потерял, — говорил он, облокотясь на стол, запустив пальцы в растрепанные волосы, отчего голова стала уродливо огромной, а лицо — меньше. — Хорошая
женщина, надо сказать, но,
знаете, у нее — эти общественные инстинкты и все такое, а меня это не опьяняет…
— Ну, — черт его
знает, может быть, и сатира! — согласился Безбедов, но тотчас же сказал: — У Потапенко есть роман «Любовь», там
женщина тоже предпочитает мерзавца этим… честным деятелям.
Женщина, по-моему, —
знает лучше мужчины вкус жизни. Правду жизни, что ли…
В этой
женщине по ее костлявому лицу скелета Самгин
узнал горничную Марины, — она освещала его огнем лампы, рука ее дрожала, и в темных впадинах испуганно дрожали глаза. Вбежал Захарий, оттолкнул ее и, задыхаясь, сердито забормотал...
— Я ее лечу. Мне кажется, я ее —
знаю. Да. Лечу. Вот — написал работу: «Социальные причины истерии у
женщин». Показывал Форелю, хвалит, предлагает издать, рукопись переведена одним товарищем на немецкий. А мне издавать — не хочется. Ну, издам, семь или семьдесят человек прочитают, а — дальше что? Лечить тоже не хочется.
— Послушай, — прервал ее Самгин и заговорил тихо, поспешно и очень заботливо выбирая слова: — Ты
женщина исключительно интересная, необыкновенная, — ты
знаешь это. Я еще не встречал человека, который возбуждал бы у меня такое напряженное желание понять его… Не сердись, но…
Лицо Попова налилось бурой кровью, глаза выкатились, казалось, что он усиленно старается не задремать, но волосатые пальцы нервозно барабанили по коленям, голова вращалась так быстро, точно он искал кого-то в толпе и боялся не заметить. На тестя он посматривал сердито, явно не одобряя его болтовни, и Самгин ждал, что вот сейчас этот неприятный человек начнет возражать тестю и затрещит бесконечный, бесплодный, юмористически неуместный на этом параде красивых
женщин диалог двух русских, которые все
знают.
«Нужен дважды гениальный Босх, чтоб превратить вот такую действительность в кошмарный гротеск», — подумал Самгин, споря с кем-то, кто еще не успел сказать ничего, что требовало бы возражения. Грусть, которую он пытался преодолеть, становилась острее, вдруг почему-то вспомнились
женщины, которых он
знал. «За эти связи не поблагодаришь судьбу… И в общем надо сказать, что моя жизнь…»
— Да,
знаю, — откликнулся Кутузов и, гулко кашлянув, повторил: —
Знаю, как же… — Помолчав несколько секунд, добавил, негромко и как-то жестко: — Она была из тех
женщин, которые идут в революцию от восхищения героями. Из романтизма. Она была человек морально грамотный…
Самгин был в том возрасте, когда у многих мужчин и
женщин большого сексуального опыта нормальное биологическое влечение становится физиологическим любопытством, которое принимает характер настойчивого желания
узнать, чем тот или та не похожи на этого или эту.
— Любила мелочишки Варвара Кирилловна, а — деловая была
женщина и вкус денег
знала хорошо. Была бы богатой.
— Ого, вы кусаетесь? Нет, право же, он недюжинный, — примирительно заговорила она. — Я познакомилась с ним года два тому назад, в Нижнем, он там не привился. Город меркантильный и ежегодно полтора месяца сходит с ума: все купцы, купцы, эдакие огромные, ярмарка,
женщины, потрясающие кутежи. Он там сильно пил, нажил какую-то болезнь. Я научила его как можно больше кушать сладостей, это совершенно излечивает от пьянства. А то он,
знаете, в ресторанах философствовал за угощение…
— Все вы
знаете, все! — вздыхая, восхищалась
женщина.
— Осталось неизвестно, кто убил госпожу Зотову? Плохо работает ваша полиция. Наш Скотланд-ярд
узнал бы, о да! Замечательная была русская
женщина, — одобрил он. — Несколько… как это говорится? — обре-ме-не-на знаниями, которые не имеют практического значения, но все-таки обладала сильным практическим умом. Это я замечаю у многих: русские как будто стыдятся практики и прячут ее, орнаментируют религией, философией, этикой…