Это, разумеется, было очень неприятно и само по себе, потому что добрый и любящий Жозеф ожидал совсем не такого свидания, но сюда примешивалась еще другая гадость: Глафира пригласила его налету
ехать за нею в Прагу, что Жозеф, конечно, охотно бы и исполнил, если б у него были деньги, или была, по крайней мере, наглость попросить их тут же у Глафиры; но как у Иосафа Платоновича не было ни того, ни другого, то он не мог выехать, и вместо того, чтобы лететь в Прагу с следующим поездом, как желало его влюбленное сердце, он должен был еще завести с Глафирой Васильевной переписку о займе трехсот гульденов.
Неточные совпадения
— Почему нет? твоя сестра и генеральша разве не обе одинаково прекрасны? Здесь больше силы, — она дольше проскачет, — сказал он, показывая головкою тросточки на взнузданного бурого коня, — а здесь из очей пламя бьет, из ноздрей дым валит. Прощай, — добавил он, зевнув. — Да вот еще что. Генерал-то Синтянин, я слышал, говорил тебе
за ужином, что он
едет для каких-то внушений в стороне, где мое имение, — вот тебе хорошо бы с ним примазаться! Обдумай-ко это!
— Я видел… я видел на хромом зайце
ехал бородатый старик без макушки, шибко, шибко, шибко, оставил свою гору, оставил чужую, оставил сорочью гору, оставил снежную и переехал
за ледяную, и тут сидел другой старик с белою бородой и сшивал ремнями дорогу, а с месяца свет ему капал в железный кувшин.
Едет дорогой исправник и смотрит, что
за кибитка такая без лошадей посреди поля стоит?
— Я думала или, лучше скажу, я была даже уверена, что мы с вами более уже не увидимся в нашем доме, и это мне было очень тяжело, но вы, конечно, и тогда были бы как нельзя более правы. Да! обидели человека, наврали на него с три короба и еще ему же реприманды
едут делать. Я была возмущена
за вас до глубины души, и зато из той же глубины вызываю искреннюю вам признательность, что вы ко мне приехали.
— Скорей же
едем! — и Александра Ивановна, накинув на себя серый суконный платок, схватила
за руку Веру и бросилась к двери.
Синтянина едва удержала ее
за руку и тут увидала, что в нескольких шагах пред ними, на тряских извозчичьих дрожках
ехал майор Форов в сопровождении обнимавшего его квартального.
Она уехала не назад в свою деревню, а куда-то далеко: одни предполагали, что она отправилась в Петербург, чтобы, пользуясь болезнью Горданова, отговорить мужа от рискованного предприятия устроить фабрику мясных консервов, в которое вовлек его этот Горданов, давний враг Глафиры, которого она ненавидела; другие же думали, что она, рассорясь с мужем,
поехала кутнуть
за границу.
Эта торопливость его в значительной мере поддерживала то мнение, что Бодростина
поехала к мужу разрушать пагубное влияние на него Горданова и что сей последний гонится
за нею, открывая таким образом игру в кошку и мышку.
— Я
еду за границу, но садись, пожалуйста, в карету; теперь мы еще
едем вместе.
Вскоре
за сим Катерина Астафьевна сдала плачущим солдатам все хранившиеся у нее на руках их собственные деньги, а затем майор распростился со своим батальоном, сел с своею подругой в рогожную кибитку и
поехал.
Ни
за что, ни
за что на свете не
поеду!
— Я и не шучу и мне даже некогда с вами шутить, потому что я сейчас уезжаю, и вот, я вижу, идут комиссионеры
за моими вещами и приведен фиакр. Хотите положиться на меня и
ехать со мною назад в Россию с твердою верой, что я вас спасу, так идите, забирайте свой багаж и
поедем, а не надеетесь на меня, так надейтесь на себя с Благочестивым Устином и оставайтесь.
С этим она, обойдя с огнем всю квартиру, распорядилась внести свои вещи в кабинет мужа, а сама наскоро умылась, сделала без всякой сторонней помощи довольно скромный туалет и, послав человека
за новою каретой, присела у мужниного письменного стола и написала: «Я
еду к брату Григорию и через час возвращусь. Если вы ранее меня возвратитесь от княгини Казимиры, то распорядитесь избрать мне в вашей квартире уголок для моего приюта».
— Пестрое, — ответила Глафира, — и потому самое опасное,
за него нельзя отвечать ни одну минуту: дорогой он чуть не бросился под вагон; в Берлине ему вздумалось выкраситься, и вот вы увидите, на что он похож; вчера он
ехал в Петербурге на козлах, в шутовском колпаке; потом чуть не залился в ванной; теперь сидит запертый в комнате Генриха.
И Лара торопливыми шагами вышла
за ворота, взяла извозчика и велела
ехать к Форовым.
Так кончалось лето. В последней половине августа Глафира Васильевна тихо праздновала день своего рождения и прислала
за Ларисой экипаж. Лара подумала и
поехала, а приехав, осталась и загостилась долго.
— Совершенно не
за что: я не о вас хлопочу, а о себе. Я тоже хочу продать домишко и
поеду куда-нибудь, куплю себе хуторишко над Днепром.
Форов мог сделать Висленеву что-нибудь худшее, но Подозеров отвлек его
за руку и, шепнув: «не марайте руки, Филетер Иваныч», добавил, что он
едет сию же минуту назад в деревню и просит с собой Форова.
Подозеров казался совершенно спокойным и самообладающим: он, извиняясь пред Синтяниным, объявил ему, что по своим обстоятельствам должен непременно немедленно же оставить место и
ехать в Петербург, и потому представляет все счеты и просит его уволить, а вместо себя рекомендовал Форова, но Филетер Иваныч поблагодарил
за честь и объявил, что он ни
за что на себя никакого управительства не примет, потому что он слаб и непременно всех перебалует.
Но тут произошла вещь самая неожиданная, поразившая Лару жестоко и разразившаяся целою цепью самых непредвиденных событий: столь милостивая к Ларисе Глафира встретила ее сухо, выслушала с изумлением и, сильно соболезнуя об исходе, какой приняло дело, советовала Ларе немедленно же послать вдогонку
за мужем депешу или даже
ехать вслед
за ним в Петербург и стараться все поправить.
После этого добиваться было нечего, и дамы простились, но Синтянина, выехав от Бодростиной, не
поехала домой, а повернула в город, с намерением послать немедленно депешу Форовой. Но тут ее осветила еще одна мысль: не скрывается ли Лара у самого Горданова, и нет ли во всем этом просто-напросто игры в жмурки… Из-за чего же тогда она встревожит Петербург и расшевелит больные раны Форовой и Подозерова?
— Но как быть: через кого в этом удостовериться? Ни муж, ни Форов не могут
ехать к этому герою… Евангел… но его даже грех просить об этом. И
за что подвергать кого-нибудь из них такому унижению? Да они и не пойдут: мужчины мелочны, чтобы смирить себя до этого… Нечего раздумывать: я сама
поеду к Горданову, сама все узнаю! Решено: я должна к нему
ехать.
Вслед
за этим
ехал сзади сам живой Бодростин и, громко крича на людей, приказывал «нести это в контору».
Тот еще более смутился и видимо затруднялся, идти ли ему на этот зов, или притвориться, что он не слышит, хотя не было никакой возможности не слыхать, ибо дорога, по которой
ехали Синтянины, и тропинка, по которой шел Висленев, здесь почти совсем сходились. Синтяниной неприятно было, зачем Иван Демьянович так назойливо его кличет, и она спросила: какая в том надобность и что
за охота?
Мимо пронеслась вереница экипажей и троечные дрожки, на которых
ехал сюда Бодростин, неслись бог весть куда, по ямам и рытвинам, но на них теперь было не три, а два седока; назад скакали, стоя и держась
за кучера, только Горданов и Висленев.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу,
поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право,
за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Частный пристав. Да бог его знает. Вчерашнего дня случилась
за городом драка, —
поехал туда для порядка, а возвратился пьян.
Городничий (хватаясь
за голову).Ах, боже мой, боже мой! Ступай скорее на улицу, или нет — беги прежде в комнату, слышь! и принеси оттуда шпагу и новую шляпу. Ну, Петр Иванович,
поедем!
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему не
поедет, и что он не хочет сидеть
за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Слышишь, побеги расспроси, куда
поехали; да расспроси хорошенько: что
за приезжий, — каков он, — слышишь?