Неточные совпадения
Вдова Висленева не внимала этим речам, ей нелегко
было содержать сына в школе, и потому она страшно боялась всего, что угрожало его успехам, и осталась
на стороне Саши, которою таким образом
была одержана первая солидная победа над всеми желавшими соперничать с нею в семье жениха.
Старые дамы глядели
на дело с другой
стороны и, презирая вдаль, предсказывали утвердительно одно, что Саша раньше времени берет Иосафа Платоновича под башмак и отныне
будет держать целую жизнь под башмаком.
Он
был уверен, что весь этот разговор веден его дочерью просто ради шутки; но это
была с его
стороны большая ошибка, которая и обнаружилась
на другой же день, когда старик и старуха Гриневичи сидели вместе после обеда в садовой беседке, и к ним совершенно неожиданно подошла дочь вместе с генералом Синтяниным и попросила благословения
на брак.
Висленев ушел к себе, заперся со всех
сторон и, опуская штору в окне, подумал: «Ну, черт возьми совсем! Хорошо, что это еще так кончилось! Конечно, там мой нож за окном… Но, впрочем, кто же знает, что это мой нож?.. Да и если я не
буду спать, то я
на заре пойду и отыщу его…»
— Зачем?.. Ты только
будешь лгать и сделаешься жалок мне и гадок, а я совсем не желаю ни плакать о тебе, как
было в старину, ни брезговать тобой, как
было после, — отвесила с гримасой Бодростина и, вынув из бокового кармана своей курточки черепаховый портсигар с серебряною отделкой, достала пахитоску и, отбросив ногой в
сторону кресло, прыгнула и полулегла
на диван.
Висленев во сне повернулся
на другую
сторону, лицом к окну: здесь
было более воздуха и стало дышаться легче.
Иосаф Платонович сорвался с кровати, быстро бросился к окну и высунулся наружу. Ни
на террасе, ни
на балконе никого не
было, но ему показалось, что влево, в садовой калитке, в это мгновение мелькнул и исчез клочок светло-зеленого полосатого платья. Нет, Иосафу Платоновичу это не показалось: он это действительно видел, но только видел сбоку, с той
стороны, куда не глядел, и видел смутно, неясно, почти как во сне, потому что сон еще взаправду не успел и рассеяться.
— Да, может
быть. Я мало этих вещей читал, да
на что их? Это роскошь знания, а нужна польза. Я ведь только со
стороны критики сущности христианства согласен с Фейербахом, а то я, разумеется, и его не знаю.
Ванскок смирилась и примкнула к хитрым нововерам, но она примкнула к ним только внешнею
стороной, в глубине же души она чтила и любила людей старого порядка, гражданских мучеников и страдальцев, для которых она готова
была срезать мясо с костей своих, если бы только это мясо им
на что-нибудь пригодилось.
Ванскок со своею теорией «свежих ран» открывала Горданову целую новую, еще не эксплуатированную область, по которой скачи и несись куда знаешь, твори, что выдумаешь, говори, что хочешь, и у тебя везде со всех
сторон будет тучный злак для коня и дорога скатертью, а вдали
на черте горизонта тридцать девять разбойников, всегда готовые в помощь сороковому.
—
На этот счет
будьте покойны, — отвечал Горданов, окинув взглядом свою собеседницу, — во-первых, субъект, о котором идет речь, ничего не заметит; во-вторых, это не его дело; в-третьих, он женский эмансипатор и за стесняющее вас положение не постоит; а в-четвертых, — и это самое главное, — тот способ, которым я вам его передам, устраняет всякие рассуждения с его
стороны и не допускает ни малейшего его произвола.
Будь это во Франции, или в Англии, это
было бы иное дело: там замужняя женщина вся твоя; она принадлежит мужу с телом, с душой и, что всего важнее, с состоянием, а наши законы, ты знаешь, тянут в этом случае
на бабью
сторону: у нас что твое, то ее, потому что ты, как муж, обязан содержать семью, а что ее, то не твое, не хочет делиться, так и не поделится, и ничего с нее не возьмешь.
Висленев никогда никому не говорил настоящей причины, почему он женился
на Алине Фигуриной, и
был твердо уверен, что секретную историю о его рукописном аманате знает только он да его жена, которой он никому не хотел выдать с ее гнусною историей, а нес все
на себе, уверяя всех и каждого, что он женился из принципа, чтоб освободить Алину от родительской власти, но теперь, в эту минуту озлобления, Горданову показалось, что Иосаф Платонович готов сделать его поверенным своей тайны, и потому Павел Николаевич, желавший держать себя от всего этого в
стороне, быстро зажал себе обеими руками уши и сказал...
В этих соображениях Горданов принял ближайшее участие, не стесняясь нимало молчанием Кишенского, и через час времени
было положено: взять с Иосафа Платоновича вексель в пятнадцать тысяч рублей «по предъявлению» с тем, чтобы
на слове он
был спокоен, что этого предъявления в течение трех лет не последует, и затем дать ему свободу
на все четыре
стороны.
С этой
стороны дело
было решено. Оставалась нерешенною другая его
сторона: похитить ли Горданову Висленева в самом деле как Прозерпину или взять его напрокат и
на подержание по договору с его владельцами?
Что же касается до Синтянинского хутора, то его и совсем нельзя
было видеть, пока к нему не подъедешь по неширокой, малопроезжей дорожке, которая отбегала в
сторону от торной и пыльной дороги, соединяющей два большие села
на крайних точках нагорного амфитеатра.
В небольшой комнатке оштукатуренной пристройки, составлявшей жилье Александры Ивановны Синтяниной, ставни обоих окон
были притворены, а дверь
на высокое крыльцо, выходившее
на теневую
сторону, раскрыта настежь.
— Михаил Андреевич, вы божественно говорите! — воскликнул Висленев и начал прощаться. Его немножко удерживали, но он сказал, что ему необходимо нужно, и улетел домой, застал там Горданова с сестрой, которая
была как-то смешана, и тут же рассказал новости об обращении Бодростина
на сторону Павла Николаевича.
Еще недавно ненавидевший его втайне Ропшин позвал его
на именинный вечер, где
был весь сок губернской молодежи, и Горданов, войдя, едва кивнул всем головой, и тотчас же, отведя
на два шага в
сторону хозяина, сказал ему почти вслух: «Однако же какая сволочь у вас, мой милый Ропшин».
Ропшин, в качестве лица, поставленного одним рангом выше камердинера и дворецкого, тоже
был взят
на барынину
сторону, и он сам вначале едва знал, как это случилось, но потом… потом, когда он увидал себя
на ее
стороне, он проникся благоговейным восторгом к Глафире Васильевне: он начал тупить взоры при встрече с нею, краснеть, конфузиться и худеть.
— Мы слушаем. Я люблю всякий мистический бред, — заключила Бодростина, обращаясь к гостям. — В нем
есть очень приятная
сторона: он молодит нас, переносит
на минуту в детство. Сидишь, слушаешь, не веришь и между тем невольно ноги под себя подбираешь.
На время не станем доискиваться:
был ли это со
стороны Горданова неосторожный промах, или точно и верно рассчитанный план, и возвратимся к обществу, оставшемуся в домике Синтяниной после отъезда Бодростиной, Висленева и Горданова.
Лариса почти не оборонялась: это ей
было и не под силу; делая усилия вырваться, она только плотнее падала в объятия Горданова. Даже уста ее, теперь так решительно желавшие издать какой-нибудь звук, лишь шевелились, невольно отвечая в этом движении поцелуям замыкавших их уст Павла Николаевича. Лара склонялась все более и более
на его
сторону, смутно ощущая, что окно под ней уплывает к ее ногам; еще одно мгновение, и она в саду. Но в эту минуту залаяла собака и по двору послышались шаги.
Живя
на свете, я убедилась, что я
была не права, считая безнатурным одного Висленева; предо мною вскрылись с этой же
стороны очень много людей, за которых мне приходилось краснеть.
— Извольте же! — возгласил еще раз Форов и, оглянувшись
на высматривавшего из-за куста Висленева, стал немного в
стороне,
на половине расстояния между поединщиками. — Я
буду говорить теперь вам: раз и два, и три и вы по слову «т р и» каждый спустите курок.
Филетер Форов, выйдя в отставку и водворясь среди родства Катерины Астафьевны, сначала
был предметом некоторого недоброжелательства и косых взглядов со
стороны Ларисиной матери; да и сама Лара, подрастая, стала смущаться по поводу отношений тетки к Форову; но Филетер Иванович не обращал
на это внимания.
Казимире
было жаль этих денег, но с другой
стороны она не могла рассчитывать, чтоб история эта потянулась
на год,
на два.
Глафира Васильевна имела пред собою обстоятельную летопись всех петербургских событий и притом с различных
сторон. Помимо вести от Горданова, Ропшина и самого Бодростина,
были еще письма Ципри-Кипри (она получала по десяти рублей за каждое письмо с доносом
на Горданова), и наконец вчера Глафира получила два письма, из которых одно
было написано почерком, заставившим Висленева затрепетать.
Это притворное, капризное дутье
на Глафиру
было новым неблагоразумием со
стороны Жозефа.
— Можете говорить, что вам угодно, а всякий борется за существование, как он умеет, — отвечал, обижаясь, Жозеф. — Я за границей, при иностранных законах о праве женщины не трусил, и никогда бы не струсил, и не побоялся моей жены,
будь я ей хоть даже вдесятеро более должен, но когда мы въезжаем в Россию, где
на стороне женщин законы, тут… я, как мужчина, обязан сберечь свою свободу от жениной власти; да-с, я это обязан!
Глафире прежде всего, разумеется, хотелось знать: действительно ли Горданов успел заручиться каким-либо покровительством. Постоянно вращаясь в мире интриг и не имея права рассчитывать ни
на какую преданность со
стороны Горданова, она опасалась, что и он, не доверяя ей, точно так же, может статься, предпочел устроиться иным способом и, может
быть, выдал ее намерения. Поэтому Глафира прямо спросила своего собеседника: что ему известно о Павле Николаевиче?
— Врешь; знаешь, да не хочешь сказать, — кинула ей Форова, отходя в
сторону и тщетно отыскивая в толпе Ларису. Ее, однако, нигде не
было видно, и чем майорша больше суетилась и толкалась, тем только чаще попадались ей в глаза одни и те же лица, с неудовольствием отворачивавшиеся от ее засмотров и отвечавшие ей энергическими толчками
на ее плавательные движения, с помощию которых она подвигалась наугад в этой сутолоке.
Висленев, узнав об этом чрез слуг,
был чрезвычайно рад, что его принимают за коровью смерть: это, с одной
стороны, возвышало в его глазах его мистическое значение, а с другой — он набрел
на мысль: нельзя ли взбудоражить мужиков, что скотский падеж пошел по селам от скота, нагнанного Бодростиным
на его невиданную и неслыханную консервную фабрику?
Он
был уверен, что лошадь покойного испугалась бабьего обхода и, поднявшись
на дыбы, бросилась в
сторону и опрокинулась за перилы, которые не
были особенно крепки и которые, как ему донесли, найдены там же под мостом совершенно изломанными.
О плане этом никто не высказал никакого мнения, да едва ли о нем не все тотчас же и позабыли. Что же касается до генеральши, то она даже совсем не обращала внимания
на эту перемолвку. Ее занимал другой вопрос: где же Лариса? Она глядела
на все
стороны и видела всех: даже, к немалому своему удивлению, открыла в одном угле Ворошилова, который сидел, утупив свои золотые очки в какой-то кипсек, но Лары между гостями не
было. Это смутило Синтянину, и она подумала...
Непривычные к такому наезду лошаденки, несмотря
на свое врожденное смиренство, храпнули и, замотавшись, разнеслись
было в разные
стороны, но повода
были крепки, и наездницы, владея ими своими сильными руками, скоро справились и собрались вокруг Мавры в длинном саване.
Неподалеку в
стороне, у корней старой
ели, сидел
на промерзлой кочке Сухой Мартын. Он с трудом переводил дыхание и, опершись подбородком
на длинный костыль, молчал; вокруг него, привалясь кто как попало
на землю, отдыхали безуспешно оттершие свою очередь мужики и раздраженно толковали о своей незадаче.
Спор становился очень затруднительным, только
было слышно: «Кавель Кавеля», «нет, Кавель Кавеля».
На чьей
стороне была правда ветхозаветного факта — различить
было невозможно, и дело грозило дойти до брани, если бы в ту минуту неразрешаемых сомнений из темной мглы
на счастье не выплыл маленький положайник Ермолаич и, упадая от усталости к пенушку, не заговорил сладким, немного искусственным голосом.
Говоруны и зачинщики не обозначались, но зато в эту минуту в дальнем конце широкой улицы деревни показались две фигуры, появление которых прежде всех
было замечено крестьянами, а потом их усмотрело и начальство, обратившее внимание
на происшедшее по этому случаю обращение крестьянских взоров в одну
сторону.
Горданов воспользовался этим моментом; он вскочил
на ступень катафалка с тем, чтобы вынуть из рук мертвеца кощунственное отпущение Сида и тем облегчить прощание Глафире, которая в эту же минуту поднялась
на ступень с другой
стороны гроба. Но лишь только они выровнялись друг против друга, как платок, которым
были связаны окоченевшие руки покойника,
будучи раздерган Сидом, совсем развязался и мертвец пред глазами всех собравшихся в церкви людей раскинул наотмашь руки…
Что касается до его умственной
стороны, то хотя сумасшествие Висленева засвидетельствовано самым неопровержимым образом формальными актами, — но все люди, близко знавшие этого героя, находят, что он теперь точно таков же, каков
был во всю свою жизнь, из чего многим и приходит
на мысль делать вывод, что главнейшее несчастие Жозефа заключается в несвоевременности освидетельствования его рассудка.
Но подивитесь же, какая с самим с ним произошла глупость: по погребении Катерины Астафьевны, он, не зная как с собой справиться и все-таки супротив самой натуры своей строптствуя, испил до дна тяжелую чашу испытания и, бродя там и сям, очутился ночью
на кладбище, влекомый, разумеется, существующею силой самой любви к несуществующему уже субъекту, и здесь он соблаговолил присесть и, надо думать не противу своей воли, просидел целую ночь, припадая и плача (по его словам от того будто, что немножко лишнее
на нутро принял), но как бы там ни
было, творя сей седален
на хвалитех, он получил там сильную простуду и в результате оной перекосило его самого, как и его покойницу Катерину Астафьевну, но только с сообразным отличием, так что его отец Кондратий щелкнул не с правой
стороны на левую, а с левой
на правую, дабы он, буде вздумает, мог бы еще правою рукой перекреститься, а левою ногой сатану отбрыкнуть.