Неточные совпадения
Старания этого «чудака»
совсем устранить себя от двора и уйти
как можно далее от света, с которым он не сошелся, увенчались для него полным успехом: о нем все позабыли, но в семье нашей он высоко чтим и предания о нем живы о сю пору.
К тому же эта прелестная девушка в самые ранние годы своей юности вдруг
совсем осиротела и, оставаясь одна на всем свете, по самому своему положению внушала к себе сочувствие и
как бы по повелению самой судьбы делалась естественным членом семьи призревших ее князей Протозановых.
Был он из хохлов — солдатище этакой,
как верблюд огромнейший и нескладный,
как большое корыто, в
каких прачки за большою стиркою белье синят, и вдобавок был весь синеватый, изрубленный; по всему лицу у него крест-накрест страшенные шрамы перекрещивались, а одна бакенбарда
совсем на особом на отрубленном куске росла, и не знать,
как она у него при роже и держалась.
И после этого
как проспался да все это понял, что наделал, так пошел с горя в казенное село, на ярмарку, да там
совсем и замутился: отлепил от иконы свечку в церкви и начал при всех за обеднею трубку закуривать.
Неравенство их лет было очень заметное: Марья Николаевна,
как женщина, была уже на склоне, и ее иконописная красота
совсем увяла, а муж ее только расцветал.
Нынче очень многие думают, что при крепостном праве почти
совсем не нужно было иметь уменья хорошо вести свои дела,
как будто и тогда у многих и очень многих дела не были в таком отчаянно дурном положении, что умные люди уже тогда предвидели в недалеком будущем неизбежное «захудание» родового поместного дворянства.
— Дутики вы, дутики, больше ничего
как самые пустые дутики! Невесть вы за кем ухаживаете, невесть за что на своих людей губы дуете, а вот вам за то городничий поедет да губы-то вам и отдавит, и таки непременно отдавит. И будете вы, ох, скоро вы, голубчики, будете сами за задним столом с музыкантами сидеть, да, кому
совсем не стоит, кланяться, дескать: «здравствуй, боярин, навеки!» Срам!
В то время
как сборы княгини
совсем уже приходили к концу, губернский город посетил новый вельможа тогдашнего времени — граф Функендорф, незадолго перед тем получивший в нашей губернии земли и приехавший с тем, чтобы обозреть их и населять свободными крестьянами. Кроме того, у него, по его высокому званию, были какие-то большие полномочия, так что он в одно и то же время и хозяйничал и миром правил.
Это
совсем другое дело: на них все грядущее рода почиет; они должны все в своем поле созреть, один за одним Протозановы, и у всех пред глазами, на виду, честно свой век пройти, а потом,
как снопы пшеницы, оспевшей во время свое, рядами лечь в скирдницу…
С летами Зинка обородател, но почти
совсем не вырос и, по слабосилию своему, был не годен ровно ни к
какой тяжелой сельской работе.
— Да что же… по-соседски…
Какие мы соседи? Я бедный дворянин, а вы богатая княгиня,
совсем не пара, и я не знал,
как вы это примете, — а я горд.
Словом, все было приготовлено так,
как наиболее могло нравиться девушке, получившей
совсем новое воспитание и усвоившей вкус и привычки
совсем не те,
какие имела ее мать.
Благодаря всему этому княгиня Варвара Никаноровна не успела оглянуться,
как опять очутилась в свете. Свет, однако,
как и можно было ожидать, бабушке не показался: с тех пор
как она его оставила, свет успел несколько измениться, и, вероятно, не
совсем к лучшему. По крайней мере так казалось Варваре Никаноровне. Княгине, разумеется, прежде всего не нравилось, что люди из общества ревниво особились от всего остального мира и старались
как можно менее походить на русских.
— Что же, — прибавляла в свое извинение Ольга Федотовна, — он еще был молодец, и
как блондин, то и седых волос почти не видно, а княгине хоть и под сорок лет было, но она еще красавица…
Совсем нестаточного ничего тут и не было.
Какой же ей нужен был француз?
Совсем необыкновенный или по крайней мере отнюдь не такой,
какие были тогда в моде. Княгиня отнюдь не хотела, чтобы француз ее сыновей воспитывал, это, по ее мнению, для русских детей никуда не годится. Серьезного воспитателя она хотела искать в другом месте; а француз требовался просто, чтобы
как можно больше говорил, но только не вредного.
Тетушке же это «цирлих-манирлих» нравилось: она сама была манерна и не любила слишком живых проявлений
каких бы то ни было чувств, а потому брат Дмитрий ей
совсем был неприятен. Впрочем, между княжною и братьями было очень мало общего: они только встречались, виделись, и больше ничего.
— Да позвольте, вот видите,
как вы поспешны: он его
совсем не обидел, а хотел его ученость узнать, а ученый
как только услыхал, что мудрец его дураком назвал, взял палку и начал мудреца бить.
Впрочем, полагали, что она рада, устроив дочь за видного человека; но причина приятного настроения княгини была
совсем иная: Варвара Никаноровна не одобряла в душе брака дочери и предвидела от него впереди «много неприятного», но это уже было дело непоправимое, зато теперь, пока что случится, дело это давало ей передышку и увольняло ее отсюда, с этого «ингерманландского болота»,
как звали тогда Петербург люди, побывавшие за границею.
Эти скромные картины русской ранней весны превосходны, весело зеленеющие озими играют на солнце; поднятый к яровому посеву тучный чернозем лежит
как бархат и греется, тихие ручейки и речки то мелькают в перелогах,
как волшебные зеркала в изумрудных рамах, то вьются
как ленты, отражая в себе облака, — грунтовые дороги обсохли, но еще не завалены пылью — езда по ним удобна и приятна: копыта бегущих коней не пылят и стучат мягко, колеса катят
совсем без шуму, и след позади только маслится…
Живучи в деревне, хотя и очень открыто, княгиня тратила относительно очень мало: кроме лимонов, сахару и прочей «бакалеи», которая раз в год закупалась на коренной ярмарке, все было «из своей провизии», и княгиня была уверена, что через пять-шесть лет она опять будет
совсем так же исправна,
как была перед выдачею замуж «нелюбимой дочери».
За дорогу бабушка имела время все это сообразить и сосчитать и,
совсем на этот счет успокоясь, была весела
как прежде: она шутила с детьми и с Gigot, который сидел тут же в карете на передней лавочке; делала Патрикею замечания о езде, о всходах озими и тому подобном; сходила пешком на крутых спусках и,
как «для моциона», так и «чтобы лошадей пожалеть», пешком же поднималась на горы, причем обыкновенно задавала французу и детям задачу: кто лучше сумеет взойти и не умориться.
Княгиню удивляло:
как же этот человек был близок Сперанскому и Журавскому, которые имели
совсем другие взгляды и стремились к улучшениям путем государственных мер!
— Да; только в самом себе… но… все равно… Вы обобрали меня,
как птицу из перьев. Я никогда не думала, что я
совсем не христианка. Но вы принесли мне пользу, вы смирили меня, вы мне показали, что я живу и думаю,
как все, и ничуть не лучше тех, о ком говорят, будто они меня хуже… Привычки жизни держат в оковах мою «христианку», страшно… Разорвать их я бессильна… Конец!.. Я должка себя сломать или не уважать себя,
как лгунью!
Опасность от меланхолии
совсем иначе представлял себе Дон-Кихот Рогожин: он вспомнил из читанных им монастырских историй,
какое происшествие случилось с медиком Яковом Несмеяновым, признанным за «меленхолика» и посланным в 1744 году в Москву, в Заиконоспасский монастырь, с тем чтобы с ним там «разговаривать и его усматривать: не имеет ли в законе божием сомнения».
Как он проводил свое время в Петербурге, это мне не
совсем известно, но судя по тому, что он был знаком почти со всеми современными ему знаменитостями, надо полагать, что он жил не исключительно в свете и среди своих военных товарищей, а держался умных кружков: он лично знал Жуковского, Пушкина, Дельвига, Гоголя, Каратыгина и Брюллова, ходил в дом к Толстым, где перезнакомился со всем тогдашним художественным миром и сам с успехом занимался
как дилетант и живописью и ваянием, что необыкновенно шло его изящной натуре.
Дядя Яков Львович Протозанов был
совсем не то, что тетушка Клеопатра Львовна, и в самой наружности их было разве только то общее, что дядюшка,
как сам он о себе выражался, был «нарочито невелик» и звал себя «Закхеем-мытарем».