Неточные совпадения
— Ничего нет почетного в том, что я
могу пить как лошадь и никогда
не пьянею, но зато я ни с кем и
не ссорюсь и никого
не задираю. Очевидно,
эти хорошие стороны моего характера здесь достаточно известны, а потому мне оказывают доверие.
Или,
может быть, у них
не хватает ни времени, ни самоотверженности, ни самообладания вникнуть с головой в
эту жизнь и подсмотреть ее близко-близко, без предубеждения, без громких фраз, без овечьей жалости, во всей ее чудовищной простоте и будничной деловитости.
— Вы знаете, мне все равно, что трефное, что кошерное. Я
не признаю никакой разницы. Но что я
могу поделать с моим желудком! На
этих станциях черт знает какой гадостью иногда накормят. Заплатишь каких-нибудь три-четыре рубля, а потом на докторов пролечишь сто рублей. Вот,
может быть, ты, Сарочка, — обращался он к жене, —
может быть, сойдешь на станцию скушать что-нибудь? Или я тебе пришлю сюда?
— Вот я вам и предлагаю, господин Горизонт, —
не найдется ли у вас невинных девушек? Теперь на них громадный спрос. Я с вами играю в открытую. За деньгами мы
не постоим. Теперь
это в моде. Заметьте, Горизонт, вам возвратят ваших клиенток совершенно в том же виде, в каком они
были.
Это, вы понимаете, — маленький разврат, в котором я никак
не могу разобраться…
Но трусость ли, или специальная еврейская щепетильность, или,
может быть, даже физическая брезгливость
не позволяла ему взять и увести
эту девушку из дома.
— Напрасно вы брезгуете
этим генералом, — сказала она. — Я знавала хуже эфиопов. У меня
был один Гость настоящий болван. Он меня
не мог любить иначе… иначе… ну, скажем просто, он меня колол иголками в грудь… А в Вильно ко мне ходил ксендз. Он одевал меня во все белое, заставлял пудриться, укладывал в постель. Зажигал около меня три свечки. И тогда, когда я казалась ему совсем мертвой, он кидался на меня.
В продолжение
этой пылкой тирады старый извозчик многозначительно, хотя и молча, рассмеялся, и от
этого беззвучного смеха тряслась его спина. Старые извозчики очень многое слышат, потому что извозчику, сидящему спереди, все прекрасно слышно, чего вовсе
не подозревают разговаривающие седоки, и многое старые извозчики знают из того, что происходит между людьми. Почем знать,
может быть, он слышал
не раз и более беспорядочные, более возвышенные речи?
Лихонин смутился. Таким странным ему показалось вмешательство
этой молчаливой, как будто сонной девушки. Конечно, он
не сообразил того, что в ней говорила инстинктивная, бессознательная жалость к человеку, который недоспал, или,
может быть, профессиональное уважение к чужому сну. Но удивление
было только мгновенное. Ему стало почему-то обидно. Он поднял свесившуюся до полу руку лежащего, между пальцами которой так и осталась потухшая папироса, и, крепко встряхнув ее, сказал серьезным, почти строгим голосом...
— Подожди, Любочка! Подожди,
этого не надо. Понимаешь, совсем, никогда
не надо. То, что вчера
было, ну,
это случайность. Скажем, моя слабость. Даже более:
может быть, мгновенная подлость. Но, ей-богу, поверь мне, я вовсе
не хотел сделать из тебя любовницу. Я хотел видеть тебя другом, сестрой, товарищем… Нет, нет ничего: все сладится, стерпится.
Не надо только падать духом. А покамест, дорогая моя, подойди и посмотри немножко в окно: я только приведу себя в порядок.
— Вот и чудесно… И хорошо, и мило,-говорил Лихонин, суетясь около хромоногого стола и без нужды переставляя чайную посуду. — Давно я, старый крокодил,
не пил чайку как следует, по-христиански, в семейной обстановке. Садитесь, Люба, садитесь, милая, вот сюда, на диван, и хозяйничайте. Водки вы, верно, по утрам
не пьете, а я, с вашего позволения,
выпью…
Это сразу подымает нервы. Мне, пожалуйста, покрепче, с кусочком лимона. Ах, что
может быть вкуснее стакана горячего чая, налитого милыми женскими руками?
— Что же, и
это дело, — согласился Лихонин и задумчиво погладил бороду. — А я, признаться, вот что хотел. Я хотел открыть для нее… открыть небольшую кухмистерскую или столовую, сначала, конечно, самую малюсенькую, но в которой готовилось бы все очень дешево, чисто и вкусно. Ведь многим студентам решительно все равно, где обедать и что
есть. В студенческой почти никогда
не хватает мест. Так вот,
может быть, нам удастся как-нибудь затащить всех знакомых и приятелей.
И, значит, бедная Люба при первой же несправедливости, при первой неудаче легче и охотнее пойдет туда же, откуда я ее извлек, если еще
не хуже, потому что
это для нее и
не так страшно и привычно, а
может быть, даже от господского обращения и в охотку покажется.
Последнее
было сделано совсем инстинктивно и, пожалуй, неожиданно даже для самой Любки. Никогда еще в жизни она
не целовала мужской руки, кроме как у попа.
Может быть, она хотела
этим выразить признательность Лихонину и преклонение перед ним, как перед существом высшим.
Или,
может быть, он хотя и знал
это, но
не умел перевести установившегося тона?
Он говорил,
может быть, и
не так, но во всяком случае приблизительно в
этом роде. Любка краснела, протягивала барышням в цветных кофточках и в кожаных кушаках руку, неуклюже сложенную всеми пальцами вместе, потчевала их чаем с вареньем, поспешно давала им закуривать, но, несмотря на все приглашения, ни за что
не хотела сесть. Она говорила: «Да-с, нет-с, как изволите». И когда одна из барышень уронила на пол платок, она кинулась торопливо поднимать его.
— Чушь!..
Этого быть не может!.. — резко оборвал ее Коля. — Ну, однако, довольно, — я ухожу!
— Нет, нет. Женя, только
не это!..
Будь другие обстоятельства, непреоборимые, я бы, поверь, смело сказал тебе ну что же, Женя, пора кончить базар… Но тебе вовсе
не это нужно… Если хочешь, я подскажу тебе один выход
не менее злой и беспощадный, но который,
может быть, во сто раз больше насытит твой гнев…
Анна Марковна так дешево уступила дом
не только потому, что Кербеш, если бы даже и
не знал за нею некоторых темных делишек, все-таки
мог в любое время подставить ей ножку и съесть без остатка. Предлогов и зацепок к
этому можно
было найти хоть по сту каждый день, и иные из них грозили бы
не одним только закрытием дома, а, пожалуй, и судом.
Вчера утром вышли какие-то нелады с дирекцией, а вечером публика приняла ее
не так восторженно, как бы ей хотелось, или,
может быть,
это ей просто показалось, а сегодня в газетах дурак рецензент, который столько же понимал в искусстве, сколько корова в астрономии, расхвалил в большой заметке ее соперницу Титанову.
— Признаться, я и сама еще
не знаю, — ответила Тамара. — Видите ли, ее отвезли в анатомический театр… Но пока составили протокол, пока дорога, да там еще прошло время для приема, — вообще, я думаю, что ее
не успели еще вскрыть… Мне бы хотелось, если только
это возможно, чтобы ее
не трогали. Сегодня — воскресенье,
может быть, отложат до завтра, а покамест можно что-нибудь сделать для нее…
— Я их
не знаю… Один из них вышел из кабинета позднее вас всех. Он поцеловал мою руку и сказал, что если он когда-нибудь понадобится, то всегда к моим услугам, и дал мне свою карточку, но просил ее никому
не показывать из посторонних… А потом все
это как-то прошло и забылось. Я как-то никогда
не удосужилась справиться, кто
был этот человек, а вчера искала карточку и
не могла найти…
— Тамара!..
Это так красиво!.. Так вот, mademoiselle Тамара,
может быть, вы
не откажетесь со мной позавтракать?
Может быть, и Рязанов с нами…
— Гм… Сегодня…
Не ручаюсь — вряд ли успеем… Но вот вам моя памятная книжка. Вот хотя бы на
этой странице, где у меня знакомые на букву Т., — так и напишите: Тамара и ваш адрес. Часа через два я вам дам ответ.
Это вас устраивает? Но опять повторяю, что, должно
быть, вам придется отложить похороны до завтра… Потом, — простите меня за бесцеремонность, — нужны,
может быть, деньги?